Особенности греко-римской традиции филантропии

Пожертвования на основе взаимности

Взгляды людей греческого и римского мира на филантропию наиболее ярко выражены у Аристотеля, этические идеи которого затем активно использовали, толковали и оспаривали многие поколения философов, историков и литераторов. «У Аристотеля, – осуждающе замечает британский философ Б. Рассел, как это сделал до него В. Тарн в отношении всех античных авторов, – можно обнаружить почти полное отсутствие того, что мы сейчас называем благотворительностью или филантропией. Общечеловеческие страдания в той мере, в какой он их знал, эмоционально мало его трогали; он воспринимал их как бедствие лишь умом, но нет никаких свидетельств, что он чувствовал себя из-за них несчастным, если только они не касались его друзей»³⁰.

Действительно, в своих работах по этике Аристотель рассматривает филантропию как дарения друзьям, родственникам, согражданам – вообще «правильным людям», заслуживающим такого дара, – если они отличаются добродетелями и, если они могут ответить взаимностью, то есть ответным даром. Дружба, или солидарность, как природный инстинкт человека, создающий в условиях греческого полиса-государства социальные связи, служит у Аристотеля главной нравственным мерилом и основным мотивом пожертвований. Причем их получателями могли быть также бедные, нищие, больные, если их характер и поведение позволяли дарителю отнести их к своим друзьям и доброжелателям, готовых ответно «услужить» дарителю в будущем.

Эта языческая концепция филантропии выглядит с нынешней точки зрения чрезмерно расчетливой и эгоистичной: она скорее похожа на экономическую операцию обмена, чем на альтруистический порыв. Он, обмен, на самом деле, имел здесь место, но в соответствии с представлениями древних о солидарности и взаимопомощи. При родоплеменном, а затем и полисном строе, с их неразвитостью производства и дефицитом ресурсов древний альтруизм неизбежно приобретал форму взаимного обмена.

Римские философы восприняли естественную и для их гражданской общины греческую концепцию взаимности дарений и развили ее далее. Более всего преуспели в этом стоики в рамках своего учения об осознанно добродетельной жизни. И наибольший вклад в развитие концепции взаимности внесли поздние стоики, а среди них Анний Луций Сенека. Его книга «О благодеяниях» (ок. 60 г. н.э.) представляет собой обобщение римской практики благодеяний (дарений и добрых услуг) донора и соизмеримой ответной благодарности их получателей. Трактат Сенеки был, по мнению историков филантропии той эпохи, как развернутым путеводителем по практике дарений, так и этическим наставлением для будущих благодетелей и их клиентов-благополучателей³¹. Будучи апологетом римской гражданской общины на этапе империи и одновременно обличителем ее растущих пороков, Сенека видел во «взаимной филантропии» – круговороте разумных дарений-благодеяний и ответной благодарности, способ сохранения единства этой общины. Если все люди – граждане единого государства, являясь частицами единого божества, то непрерывные цепи обмена своевременными и соразмерными дарениями и ответными благодарностями являются «скрепами» единства общины и целостности государства. Сенеке также принадлежит единственно сохранившаяся в письменных источниках, но идущая еще от греков развернутая интерпретация образа трех харит, или в римском варианте – трех граций как яркой аллегории взаимности дарений-благодеяний³². Вот как эта трактовка выглядит в его книге «О благодеяниях»:

«(2) …Почему граций три, почему они между собою сестры, для чего они сплелись руками, для чего улыбаются, для чего они (изображаются) девы и одеты в просторную и прозрачную одежду?

(3) Некоторые утверждают, что одна из них изображает дающую благодеяние, другая принимающую, третья возвращающую обратно. Иные видят в них олицетворение трех родов благодеяний: дарования, возвращения, дарования и возвращения вместе. …Что означает хоровод граций, сплетшихся руками и обращенных лицами одна к другой? То, что благодеяния, переходя в последовательном порядке из рук в руки, тем не менее в конце концов снова возвращаются к дающему их. Порядок этот совершенно разрушается, как скоро раз бывает нарушен, и, наоборот, принимает в высшей степени прекрасный вид, как скоро бывает сохранен и удержана в нем (последовательность) взаимность.

(5) Грации улыбаются: это по той причине, что лица тех, которые дают или принимают благодеяния, бывают обыкновенно радостны. Они – юны, ибо воспоминание о благодеяниях не должно стареть. Они девы, ибо (благодеяния) непорочны, чисты и святы для всех. В благодеяниях ничего не должно быть невольного, связанного или принужденного – вот почему грации одеты в просторные туники, и притом в прозрачные, ибо благодеяния требуют того, чтобы их видели»³³.

Французский социальный антрополог Денис Видал исследовал эволюцию мифа, понятия и образов трех граций от архаической Греции – через имперский Рим – до Возрождения и Просвещения. Он обнаружил, что на протяжении многих веков хариты (у греков), грации (у римлян) были больше или меньше связаны с античной практикой обмена дарами, нашедшей наиболее яркое воплощение в аллегории трех граций, использованной Сенекой в его трактате «О благодеяниях». Более того, три грации в аллегорической трактовке Сенеки становятся «тремя милостями», отражая их миссию благодати богов в «обороте даров». Тем самым аллегория Сенеки, по мнению Д. Видала и его коллег, сближается с зарождающейся в том же 1-м веке христианской концепцией «Божьей Благодати», воплотившейся в жертве-дарении Иисусом своей жизни людям ради их Спасения. Недаром впоследствии христианские апологеты и отцы церкви высоко чтили Сенеку-философа, особенно его трактат «О благодеяниях» как предтечу идеи христианской благотворительности, и даже публиковали его переписку с апостолом Павлом, оказавшейся, однако, подделкой. Д. Видал, как и многие современные исследователи проблемы, находят почти полное сходство трактовки социальной ценности взаимного обмена дарами-благодеяниями у римлянина Сенеки в 1-м веке и у французского антрополога Марселя Мосса в его работе «Опыт о даре», опубликованной уже в веке 20-м. Они, правда, не могут понять, почему в его работе ни разу не упоминается трактовка Сенеки, хотя для обоснования своей концепции дарообмена в архаических обществах Мосс широко использовал также и греко-римские источники³⁴.

Как бы там ни было, именно Мосс первым из современных социальных антропологов и этнографов исследовал природу дарения в архаических обществах. С этой целью он изучил этические обычаи в сохранившихся до наших дней примитивных племенах Северной Америки, Полинезии, Австралии, Африки, затем обратился к работам о правовых и этических системах древних римлян, германцев, индусов, других индоевропейских племен и государств. Как утверждает Мосс в своей ныне классической, а в свое время и сенсационной, работе «Опыт о даре. Формы и основание обмена в архаических обществах»³⁵, в этих обществах существовала развитая система дарений. Каждый дар был частью тщательно разработанной схемы взаимности, в которую были вовлечены честь, доброе имя и собственность как дарителя, так и получателя. В ней были переплетены элементы статуса, а также духовных и материальных владений всех членов общины. Суть ее была весьма простой – это было правило, по которому каждый дар должен быть возвращен в форме и в сроки, установленные обычаем. Так складывался непрекращающийся цикл обменов дарами в пределах данного поколения и между поколениями. В ряде случаев ответный дар должен быть эквивалентен начальному, создавая стабильную систему статусов. В других его «цена» должна превышать ценность предшествующего дара, провоцируя нарастающую конкуренцию «цен чести» у пар, связанных взаимными дарами. Считалось, что каждый подаренный предмет или услуга как бы несли в себе священную энергию, которая оставалась нестабильной и опасной для получателя дара, пока он не совершал ответный дар, эквивалентной или большей ценности. Ведь и жертвы, приносимые как языческим богам, так и единому Богу евреев или Спасителю христиан, также подразумевали их ответный дар, и священные писания всех религий тому свидетельство. Так складывалась по Моссу «духовная экономика» бесконечной цепи эквивалентных обменов дарами, обязывающая получателя ответно дарить, а дарителя вновь получать – под страхом суровых санкций богов. Отказ дарить и получать подарки был, можно сказать, равносилен объявлению войны.

Согласно Моссу, утверждает известный британский социальный антрополог Мэри Дуглас (Mary Douglas, 1921—2007), все архаичное общество может быть описано как каталог обменов, в котором разнесены все взаимные обязательства его членов. По ее мнению, вся циклическая система взаимных обменов и представляет собой по сути такое общество, что подтверждается этнографическими исследованиями современных Моссу архаичных обществ, для которых он смог составить такие каталоги реальных цепочек обменов дарами³⁶. По мнению Дуглас, эту систему взаимного обмена предметами и услугами следует считать предшественницей рыночного, товарно-денежного, обмена. В отсутствие последнего в архаичных сообществах, система дарообмена исправно выполняла его функции, заменяя «невидимую руку» рынка А. Смита. Она объединяла индивидуальные интересы членов таких сообществ в общую – более прозрачную и справедливую, чем загадочный и жесткий рынок – социальную систему, в которой каждый четко знал освященные религией и обычаем мотивы и результаты своих обменов дарами.

По мере вторжения рыночного обмена в древние общества, система взаимных даров осталась, но как его корректирующее дополнение. И как мы знаем уже не из теории, а из мировой литературы и собственной житейской практики, эта система сохранилась в различных обличьях и одеждах и до наших дней. Лишившись, правда, своего священного и строго обязательного характера, но сохранив остатки «конкуренции чести» дарителя и получателя, а также взаимозачета ценностей подарков. То, что мы унаследовали эту древнюю традицию, ярко подтверждается бесконечной цепью дарений, например, в дни христианского Рождества или на еврейские праздники конца года, особенно в Америке, когда в крупных торговых сетях в течении месяца достигается почти полугодовой объем продаж. Разве не расцвела эта традиция в форме расчетливого принципа «ты мне – я тебе» и в советские времена, когда вновь наступил период «неразвитости производства и дефицита ресурсов» с одновременным подавлением рынка? Но разве не присущ этот принцип в наши дни, не говоря уже о прошлой истории человечества, в той или иной мере практически всем уровням и видам человеческих отношений – персональных и семейных, социальных и политических? М. Мосс, а вслед за ним и многие другие антропологи и культурологи, пришли к радикальному заключению, что любое дарение в человеческом сообществе никогда не бывает бесплатным: раньше или позже, так или иначе, оно требует взаимности. И даже в благотворительности христианского образца или современной системе социального обеспечения…

Ближайшим и активным наследником принципа взаимности даров оказались греческое государство-полис и римская гражданская община, превратившие его в свой этический канон. Солидарность граждан была необходимой формой не только выживания, но и процветания этих обществ, как и созданных на их основе государств. Именно об этом твердил Сенека в своем трактате «О благодеяниях», упомянутом выше.

Какой же взаимности желали и требовали знатные и богатые в греко-римском мире от своих сограждан в ответ на свою щедрость? Какими были практические формы их сотрудничества во взаимном обмене дарами?

Характер взаимности в греко-римской филантропии

Согласно Аристотелю, слава, почет, честь – величайшие из благ. Именно их, в первую очередь, хотели получить родовитые и состоятельные греки и римляне взамен своих пожертвований городу, общине и согражданам. Слава, по словам Аристотеля, это то, что мы считаем по праву принадлежащим богам, и это то, чего жаждут все знатные и почитаемые как награду за победу в наиболее знаменитых состязаниях и сражениях. Теофраст, ученик и наследник Аристотеля, считал, что именно щедрые поступки, почет и дружеская поддержка связывают людей в их жизни. То, что Аристотель считал ценным для отдельных людей, примерно в то же время оратор Демосфен относил ко всем афинянам, говоря им, что они больше заботятся о доброй репутации, чем о материальных благах, и что это верно не только для них, но и для их предков. И пожертвования – один из главных способов завоевать почет и уважение сограждан или людей своего круга. Ни греки, ни римляне не уклонялись от признания, что это был весьма важный мотив их щедрости. Именно потому, что они были сильно озабочены публичным признанием своих филантропических заслуг, до наших дней сохранилось так много свидетельств их щедрости. Не только в письменных свидетельствах современников, но и в более прочных памятниках из камня и бронзы³⁷.

Донор часто давал подробные инструкции о том, каким должен быть памятник и где ему стоять, как это сделал филантроп из спартанского порта Гитиона (Греция, середина 2 в.): «…я желаю пожертвовать мой великодушный дар в пользу гимназиума с условием, чтобы это мое заявление было опубликовано на трех мраморных плитах; из них одну нужно установить на рынке перед моим домом, другую – в храме Цезарей, возле ворот, и третью – возле гимназиума, с тем, чтобы и граждане, и остальные жители Гитиона могли узнать и оценить мой щедрый и любезный поступок»³⁸. Речь идет о согласованном с магистратами города пожертвовании в 8 тыс. динариев, о распределении которой на нужды города и его жителей даритель хочет их известить, дабы они из поколения в поколение, почитали его за великодушие. И тем самым, как пишет жертвователь в заявлении-завещании, обеспечить себе бессмертие.

Филантроп из Петелии (ныне – Стронголи в Южной Италии, середина 2 в.) поставил в своем завещании следующее условие. Ежегодно, в день своего рождения и по праздникам, раздавать деньги своим согражданам за счет доходов от оставленной городу суммы в 100 тыс. сестерциев. Но только, если его статуя в полный рост будет установлена на форуме на каменном основании. И если на этом основании будет высечена та часть его завещания, где он навеки представлен будущим поколениям как пример исключительной щедрости для подражания³⁹.

Если донор сам не изъявлял желание увековечить подобным образом свою щедрость, об этом заботились догадливые магистраты и сограждане, устанавливая памятник с хвалебной надписью и устраивая публичные раздачи денег и еды для всех пришедших на его открытие – равно бедных и богатых. Некий Флавий Лапианус (250 год), почитаемый согражданами за щедрые дары г. Табарбусу в Ливии (ныне в провинции Гуелма, Алжир), которому они установили на собранные средства статую еще при жизни, вернул им, следуя давней традиции, все затраченные деньги, растроганно сообщив, что он удовлетворен одним лишь почетом⁴⁰.

Сохранившиеся в памятных надписях или документах резолюции насчет подобных почестей донорам, принимаемые ассоциациями граждан или муниципальными властями, содержали выверенные формулировки, в которых дар и ответные почести следовало очень тонко сбалансировать. Сложность такой балансировки имела три стороны: те, кто получает дар, обязаны возместить его почестями «с процентом»; донор, получая возмещение своего дара с избытком, чувствует теперь моральное обязательство вновь быть щедрым; наконец, этот пример должен вдохновить других. Нередко ожидание новых пожертвований в обмен на почести могло быть недвусмысленно выражено в «резолюциях чести» клубов и собраний, как, например, в той, что была принята в 3 веке в Беневенто (Южная Италия). Некоему Рутилию Виатору присваивается почетное звание «патрона» (покровителя) в следующих выражениях: «С надеждой на получение в будущем еще более щедрых даров от человека столь высоких добродетелей и щедрот, мы решили избрать его патроном»⁴¹.