Мистер Мак-Ки был бледным, женоподобным мужчиной из квартиры этажом ниже. Он только что побрился, о чем говорило белое пятно пены на его щеке; весьма галантно он поприветствовал каждого из находившихся в комнате. Он сообщил мне, что принадлежит к «цеху художников», и позднее я догадался, что он фотограф и что именно он сделал это размытое увеличенное изображение матери миссис Уилсон на стене, которое витало в комнате подобно эктоплазму. Его жена была навязчивой, неинтересной, статной на вид и ужасно скучной. Она сообщила мне с гордостью, что ее муж сфотографировал ее уже сто двадцать семь раз с тех пор, как они поженились.

Миссис Уилсон сменила свой наряд незадолго до этого и теперь была одета в изящное вечернее платье из шифона кремового цвета, который издавал постоянный шелест, когда она фланировала по комнате. Со сменой платья ее личность также претерпела некоторое изменение. Та напряженная жизненность, которая так заметна была в ней в гараже, теперь превратилась в показательную надменность. Ее смех, ее жесты, ее высказывания с каждым мгновением становились все более и более навязчиво неестественными, и по мере того, как ее становилось все больше и больше, комната вокруг нее уменьшалась в размерах до тех пор, пока не стало казаться, что она вращается на каком-то шумном, скрипучем стержне в дыму атмосферного воздуха.

– Моя дорогая, – говорила она своей сестре громким, кричаще-жеманным голосом, – в большинстве своем эти доктора каждый раз стараются нагреть на тебе руки. В голове у них только деньги. Вот на прошлой неделе я вызывала к себе сюда одну даму, чтобы она обследовала мои ноги, так когда я глянула на счет, который она мне выписала, можно было подумать, что она мне как минимум вырезала аппендицит.

– Как фамилия этой женщины? – спросила миссис Мак-Ки.

– Миссис Эберхардт. Она ходит по домам и обследует людям ноги на дому.

– Мне нравится ваше платье, – заметила миссис Мак-Ки. – Думаю, оно просто прелестно!

Миссис Уилсон отвергла комплимент, презрительно приподняв брови.

– Это платье?! Да это всего лишь старая-престарая тряпка, – сказала она. – Я иногда натягиваю ее, когда мне безразлично, как я выгляжу.

– Но оно смотрится на вас великолепно, если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду, – продолжила миссис Мак-Ки. – Если бы Честер смог вас заснять в этой позе, я думаю, он мог бы что-то из нее сделать.

Мы все молча посмотрели на миссис Уилсон, которая убрала с глаз упавшую прядь волос и посмотрела на нас с сияющей улыбкой. Мистер Мак-Ки посмотрел на нее пристально, склонив голову набок, затем медленно провел рукой вперед-назад перед своим лицом.

– Мне нужно поменять свет, – сказал он через мгновение. – Я хотел бы выявить черты лица моделировкой. И я также попытаюсь захватить весь объем волос сзади.

– А я бы не меняла свет, – воскликнула миссис Мак-Ки. – Я бы…

Ее муж шикнул на нее, и мы все снова уставились на «модель», после чего Том Бьюкенен громко зевнул и встал на ноги.

– Вы, супруги Мак-Ки, почему-то ничего не пьете, – сказал он. – Прикажи принести еще льда и минеральной воды, Миртл, пока все еще не пошли спать.

– Я же говорила этому гарсону принести лед! – Миртл подняла брови в отчаянии от неповоротливости этих представителей низшего сословия. – Ох, уж эти слуги! Их все время нужно подгонять.

Она посмотрела на меня и отчего-то засмеялась. Потом она бросилась к собаке, поцеловала ее с большим чувством и поплыла на кухню с таким видом, будто с десяток шеф-поваров ждут там ее распоряжений.

– Мне удалось отснять несколько великолепных вещей на Лонг-Айленде, – заверил мистер Мак-Ки.

Том посмотрел на него безучастно.

– Две из них мы уже вставили в рамки внизу.

– Две – из чего? – спросил требовательно Том.

– Из наших фоторабот. Одну из них я называю «Мыс Монток. Чайки», а вторую я называю «Мыс Монток. Море».

Сестра Кэтрин присела возле меня на диван.

– Вы тоже живете там, на Лонг-Айленде? – поинтересовалась она.

– Я живу в Уэст-Эгге.

– Неужели? Я была там на одной вечеринке с месяц тому назад. У человека по фамилии Гэтсби. Вы знаете его?

– Я его сосед.

– Говорят, что он племянник или кузен кайзера Вильгельма. Вот откуда происходят все его деньги.

– Неужели?

Она кивнула.

– Я боюсь его. Я бы не хотела, чтобы он что-нибудь узнал обо мне.

Этот захватывающе информативный рассказ о моем соседе был прерван миссис Мак-Ки, которая вдруг громко произнесла, указав на Кэтрин:

– Честер, я думаю, ты смог бы кое-что сделать с ней, – затараторила она, однако мистер Мак-Ки только устало кивнул головой в ее сторону и повернулся к Тому.

– Я бы еще поработал на Лонг-Айленде, если бы смог достать туда пропуск. Я прошу только об одном: чтобы мне дали старт.

– А вот, попросите Миртл об этом, – сказал Том, громко рассмеявшись, когда миссис Уилсон вошла в комнату с подносом. – Она даст вам рекомендательное письмо; ты ведь дашь, не так ли, Миртл?

– Я? Дам? Что я дам? – спросила она испуганно.

– Ты дашь Мак-Ки письмо-представление на имя твоего мужа, чтобы он смог сделать несколько фоторабот с ним. – Его губы беззвучно шевелились какое-то мгновение, пока он придумывал название фоторабот: «Джордж Б. Уилсон у бензоколонки», или как-то так.

Кэтрин наклонилась ко мне и прошептала мне на ухо:

– Ни он, ни она терпеть не могут тех, с кем состоят в браке.

– Терпеть не могут?

– Не то слово – не выносят! Она посмотрела сначала на Миртл, потом на Тома. – Я и говорю: зачем продолжать жить с тем, кого терпеть не можешь? На их месте я бы уже давно добилась развода и оформила свои отношения.

– Неужели и она не любит Уилсона?

Ответ на эту реплику был неожиданным. Он пришел от Миртл, которая услышала мой вопрос, и был грубым и непристойным.

– Вот видите! – сказала Кэтрин торжествующе. Потом снова понизила голос: – Это из-за его жены они не сходятся вместе. Она католичка, а католики не верят в развод.

Дэйзи не была католичкой, и я был немного шокирован изощренностью этой лжи.

– Когда они все-таки поженятся, – продолжала Кэтрин, – они уедут на Запад и поживут там какое-то время, пока скандал утихнет.

– Было бы благоразумнее уехать в Европу.

– О, вы любите Европу? – воскликнула она удивленно. – Я совсем недавно вернулась из Монте-Карло.

– Неужели?

– Буквально в прошлом году. Я ездила туда с одной подругой.

– Долго там пробыли?

– Нет, мы только приехали в Монте-Карло и почти сразу же уехали назад. Мы добирались туда через Марсель. У нас было тысяча двести долларов, когда мы отправились, и всего за два дня у нас их все выцыганили в частных номерах. С какими мытарствами мы возвращались назад, я не могу вам передать! Боже, как же противен мне тот город!

Поздневечернее небо в окне привлекло к себе мое внимание на какое-то мгновение своей голубизной, похожей на ласковую лазурь Средиземного моря, потом пронзительный голос миссис Мак-Ки резко вернул меня в комнату.

– Я тоже чуть не совершила ошибку, – заявила она с энтузиазмом. – Я чуть было не вышла замуж за одного жида-карлика, который домогался меня много лет. Я знала, что он ниже меня по сословию. Все мне говорили: «Люсиль, этот человек гораздо ниже тебя по положению в обществе!» Но, если бы я не встретила Честера, он бы точно заполучил меня.

– Да, но, видишь, – сказала Миртл Уилсон, качая головой вверх и вниз, – ты хотя бы не вышла за него замуж.

– Не вышла.

– Ну вот… а я вышла… – сказала Миртл двусмысленно. – В этом вся разница между твоим случаем и моим.

– Но зачем тебе нужно было делать это, Миртл?? – спросила Кэтрин. – Никто ж ведь тебя не принуждал.

Миртл задумалась.

– Я вышла за него, потому что думала, что он принадлежит к высшему сословию, – наконец, ответила она. – Я думала, он знает что-то о манерах людей с родословной, но он оказался недостойным даже лизать мне ноги.

– Ты какое-то время была без ума от него, – сказала Кэтрин.

– Без ума от него?! – воскликнула Миртл скептически. – Кто тебе сказал, что я была без ума от него? Да я была без ума от него не больше, чем вон от того мужчины.

Она вдруг указала пальцем на меня, и все посмотрели в мою сторону осуждающе. Я попытался показать всем видом, что не принимал никакого участия в ее прошлой жизни.

– Я была без ума единственный раз – когда вышла за него замуж. Я сразу поняла, что совершила ошибку. Он взял напрокат чей-то самый лучший костюм, чтобы жениться на мне, и никогда не говорил мне об этом; и вот однажды, когда его не было дома, этот человек явился за своим костюмом. – Она обвела комнату взглядом, чтобы увидеть, кто ее слушает. – «О, это точно ваш костюм? – спросила я. – Просто я впервые об этом слышу». Но я все же отдала ему этот костюм, после чего повалилась на кровать и проревела, как белуга, весь вечер.

– Ей на самом деле нужно уйти от него, – сделала заключение Кэтрин, обратившись ко мне. – Они живут в том гараже уже одиннадцать лет. И Том – ее первый в жизни возлюбленный.

Бутылка виски – уже вторая – пользовалась теперь постоянным спросом у всех присутствущих, кроме Кэтрин, которой «и без всякого виски было очень хорошо». Том вызвал дворника и отправил его за этими знаменитыми сэндвичами, каждый из которых уже сам по себе является полноценным ужином. Мне очень хотелось выбраться отсюда и пройтись пешком на восток, к Парку, в мягком свете сумерек, но каждый раз, когда я уже готов был уйти, я увязал в каком-то совершенно ненужном и крикливом споре, который тянул меня, будто веревками, обратно в кресло. К тому же, ряд наших ярко светящихся высоко над городом желтых окон, должно быть, вносил свою долю секретности в тайные человеческие дела в глазах случайного наблюдателя на темнеющих улицах, и таким наблюдателем, смотрящим вверх на эти окна и изумляющимся, был также и я. Я находился одновременно и внутри, и снаружи; меня одновременно и завораживало, и отталкивало это неистощимое разнообразие жизни.

Миртл пододвинула свой стул к моему так, что я стал ощущать ее горячее дыхание, и вдруг из уст ее полился рассказ о ее первой встрече с Томом.

– Мы сидели в вагоне на двух одноместных сиденьях, которые всегда расположены друг против друга в самом конце вагона. Я ехала в Нью-Йорк к сестре, думая переночевать у нее. Он был во фраке и лакированных кожаных туфлях, так что я не могла отвести от него глаз, но каждый раз, когда он смотрел в мою сторону, я делала вид, что рассматриваю рекламу над его головой. Когда мы подъехали к вокзалу, он сидел уже рядом со мной, и его белая манишка прижималась к моей руке, так что я сказала ему, что позову полицию, но он знал, что я вру. Я была настолько взволнована, что когда села в такси вместе с ним, я даже не заметила, что сажусь в такси, а не спускаюсь в метро. В моей голове пульсировала только одна мысль: «Ты живешь один раз; ты живешь один раз».

Она повернулась к миссис Мак-Ки, и комната зазвенела от ее притворного смеха.

– Моя дорогая! – воскликнула она, – Я отдам тебе это платье сразу, как только оно мне надоест. Завтра мне нужно купить себе еще одно. Мне нужно составить список всего, что мне надо купить и за что заплатить. Значит, так: массаж, завивка, ошейник для собаки, а также одна из тех прелестных маленьких пепельниц, у которых нужно нажимать пружинку, а также венок с черным шелковым бантом на могилу матери, который простоит все лето. Мне нужно написать список, чтобы не забыть, что мне нужно сделать.

На часах было девять, когда она это говорила, и почти сразу после этого я взглянул на свои часы, и они показывали уже десять. Мистер Мак-Ки спал на стуле, упершись локтями в колени и соединив пальцы рук в замок, как на фотографии человека действия. Достав свой носовой платок, я вытер с его щеки остатки засохшей пены, которые не давали мне покоя весь вечер.

Маленькая собачка сидела на столе, смотря своими слепыми глазами сквозь завесу дыма, и тихо повизгивала время от времени. Люди исчезали, вновь появлялись, строили планы пойти куда-то и потом теряли друг друга, снова искали друг друга, находя друг друга на расстоянии нескольких футов от себя. Где-то ближе к полуночи Том Бьюкенен и миссис Уилсон уже стояли лицом к лицу, обсуждая на повышенных тонах, имеет ли вообще миссис Уилсон право произносить имя Дэйзи.

– Дэйзи! Дэйзи! Дэйзи! – выкрикивала миссис Уилсон. – Я буду произносить это имя, когда только захочу! Дэйзи! Дэй…

Сделав быстрое и ловкое движение открытой ладонью, Том Бьюкенен сломал ей нос.

Потом были кровавые полотенца на полу ванной комнаты, громко возмущающиеся женские голоса, и заглушающий весь этот шум прерывающийся вой от боли. Мистер Мак-Ки пробудился от своей дремоты и в оцепенении направился к двери. Пройдя половину пути, он повернулся и некоторое время неподвижно смотрел на происходящее: на свою жену с Кэтрин, как они со средствами первой помощи бегали по комнате, заставленной мебелью, постоянно натыкаясь на нее и ругаясь, и на распластавшуюся на кушетке фигуру, истекающую кровью и пытающуюся застелить экземпляром «Городских сплетен» гобелен с видами Версаля. Потом мистер Мак-Ки повернулся и продолжил свой путь к выходной двери. Взяв свою шляпу с канделябра, я последовал за ним.

– Приходите когда-нибудь на обед, – предложил он, когда мы вздыхали от томления, спускаясь в лифте.

– Куда?

– К ним или к нам.

– Не трогайте руками рычаг! – резко произнес мальчик-лифтер.

– Прошу прощения! – сказал мистер Мак-Ки с достоинством, – я не знал, что трогаю рычаг.

– Хорошо, – согласился я, – буду рад.

…Я стоял у его кровати, а он сидел на своих простынях в нижнем белье и с большим портфолио своих фоторабот в руках.

«Красавица и Чудовище»… «Одиночество»… «Старая лошадь бакалейщика»… «Бруклинский мост»…

Далее я уже лежал в полудреме на холодном нижнем этаже вокзала Пенсильвании, уставившись в утренний номер «Трибьюн», в ожидании четырехчасового поезда.