Глава 2

Однажды солнечным майским днем они отправились в большой город, чтобы продать сплетенное матерью кружево. Весна выдалась мягкой, но Лондон потрескивал напряжением, как грозовая туча. Мейкпис пожалела, что оказалась там.

По мере того как Мейкпис менялась, постепенно всё больше озлобляясь, с Попларом и Лондоном происходило нечто подобное. Если верить сплетням молодых подмастерьев, то же самое творилось и во всей стране. Красноносая няня Сьюзан возвещала на молитвенных собраниях о видениях конца – о море, переполненном кровью, и шествующей по главной улице Поплара библейской Жене, облеченной в солнце.

Остальные разглагольствовали в той же манере. Поговаривали, что пару лет назад во время сильнейшей грозы гигантские тучи приняли форму двух грозных армий. Но теперь у многих возникло неприятное предчувствие, что две такие армии действительно собираются по всей стране.

Жители Поплара всегда усердно молились, но сейчас они молились, как люди, осажденные врагом. И казалось, всей стране грозит опасность.

Мейкпис не могла уследить за всеми подробностями, но суть понимала. Католики задумали дьявольский заговор, стремясь совратить короля Карла с пути истинного и восстановить против собственного народа. Добрые люди из парламента пытались урезонить его, но он отказывался слушать.

Никому не хотелось прямо обвинять короля. Это государственная измена, за которую отсекают уши или клеймят лицо раскаленным железом. Нет, все соглашались, что вина лежит на порочных советниках: архиепископе Лоде, «черном Томе-тиране» (известном также как граф Страффорд) и, конечно, королеве Марии, постоянно отравлявшей разум короля своими французскими уловками. Если их не остановить, король сделается проклятым тираном. Он обратится к ложной религии и пошлет войска перебить всех преданных, богобоязненных протестантов в стране.

Сам дьявол проникал повсюду, нашептывал в уши, леденил разум и кроил дела людские хитрыми невидимыми руками. Казалось, на дороге вот-вот появятся опаленные следы копыт.

Страх и возмущение в Попларе были очень зримы, но Мейкпис ощущала и некое подводное течение свирепого возбуждения. Если все действительно рухнет, если пришло время суда, если действительно настал конец мира, благочестивые жители Поплара будут готовы. Они – воины Господни и будут стойко держаться, проповедовать и маршировать.

И сейчас, шагая по лондонским улицам, Мейкпис чувствовала знакомое покалывание – предчувствие того же возбуждения, той же опасности.

– Здесь дурно пахнет, – пробормотала она. Сегодня мать была в другой своей ипостаси, так что было вполне естественно выразить вслух свои полуоформленные мысли.

– Это из-за дыма, – отрывисто ответила Маргарет.

– Вовсе нет, – возразила Мейкпис.

Речь шла совсем не о запахе, и девочка знала, что мать ее поняла. Дело в предостерегающем обострении чувств, как перед грозой.

– Пахнет металлом. Давай вернемся домой?

– Давай, – сухо процедила мать, не сбавляя шага. – Давай вернемся домой и будем есть камни, поскольку ты не желаешь, чтобы мы заработали на хлеб.

Мейкпис всегда находила Лондон угнетающим. Здесь слишком много людей, зданий, запахов. Однако сегодня воздух был насыщен незнакомыми доселе брожением и свирепостью. Почему она нервничает больше обычного? Что изменилось?

Девочка огляделась по сторонам и увидела десятки листков, недавно расклеенных на дверях и столбах.

– Что это? – прошептала она.

Бессмысленный вопрос. Мать умела читать не лучше Мейкпис. Жирные черные буквы словно кричали с бумаги.

– Рев чернильных львов, – заметила мать.

Лондон захлестнули яростные памфлеты, печатные проповеди, пророчества, обличения короля, а иногда парламента. Мать шутливо называла все это «чернильными львами».

– Только рев и никаких когтей, – повторяла она. Последние два дня этот безмолвный рев постоянно усиливался. Две недели назад король впервые за много лет созвал парламент, и все, кого знала Мейкпис, облегченно вздохнули. Но всего через двое суток он в порыве монаршей ярости снова распустил парламент. Теперь слухи приняли оттенок зловещего ропота.

Бледное солнце, казалось, покачивалось в небе, и все ждали, когда случится нечто. Если в толпе раздавался внезапный крик, люди резко вскидывали головы.

«Началось?» – молча вопрошали они.

Никто не знал точно, что именно должно начаться, но что-то явно назревало.

– Ма… почему на улице так много подмастерьев? – тихо пробормотала Мейкпис.

И действительно, десятки молодых людей слонялись по двое-трое в переулках, торчали в дверных проемах – коротко стриженные, взбудораженные, с мозолистыми руками, привычными к работе на ткацких и токарных станках.

Самым младшим было около четырнадцати, самым старшим – лет двадцать. Им всем следовало бы сейчас трудиться, выполняя приказы хозяев, но они находились здесь.

Подмастерья служили барометром, отражавшим настроение города. Когда Лондон был спокоен, они оставались обычными парнями, что убивали время, флиртовали, задевали окружающих грубыми, но остроумными шуточками. Но в грозовом Лондоне они менялись. Темные гневные молнии невидимыми разрядами проскальзывали между ними. А порой они сбивались в буйные, неукротимые толпы, разбивали двери, а то и головы сапогами и дубинами.

Мать оглядела слонявшиеся повсюду маленькие компании и встревоженно нахмурилась.

– Их слишком много, – негромко согласилась она. – Нам лучше вернуться. Все равно солнце уже садится. И… и тебе понадобятся силы. Сегодня ночь будет теплой.

На какую-то секунду Мейкпис почувствовала облегчение. Но тут же до нее дошел смысл последней фразы. Девочка застыла, переполненная неверием и возмущением.

– Нет! – отрезала она, удивленная собственной решимостью. – Я не пойду! И больше никогда не вернусь на кладбище!

Мать смущенно огляделась, крепко схватила Мейкпис за руку и потащила в ближайший переулок.

– Ты должна! – настаивала она и, сжав плечи дочери, заглянула ей в глаза.

– В последний раз я едва не умерла, – запротестовала Мейкпис.

– Ты заразилась оспой от дочери Арчера, – не колеблясь, парировала мать. – Кладбище тут ни при чем. Когда-нибудь ты мне спасибо скажешь. Говорю же, я помогаю тебе заострить палку.

– Знаю! – воскликнула Мейкпис, не в силах сдержать раздражения. – «Волки» – это призраки, и ты хочешь научить меня быть сильной, чтобы я умела их отгонять. Но почему бы мне просто не держаться подальше от кладбищ? Если не приближаться к призракам, мне ничего не грозит. Ты постоянно бросаешь меня волкам!

– Ошибаешься, – мягко ответила мать. – Эти призраки не волки. Просто голодные тени – никакого сравнения. Но волки где-то здесь, Мейкпис, они ищут тебя и когда-нибудь найдут. Молись, чтобы к тому времени стать взрослой и сильной.

– Ты просто хочешь напугать меня, – не уступала Мейкпис. Голос дрожал, но на этот раз не от страха. От гнева.

– Хочу! Ты считаешь себя бедной мученицей, которой по ночам лижут лицо маленькие блуждающие огоньки? Но это ничто. Где-то рядом таится кое-что похуже. Гораздо хуже. Вот чего надо бояться.

– В таком случае почему бы не попросить моего отца помочь нам? – Мейкпис ступила на опасную дорогу, но зашла слишком далеко, чтобы повернуть обратно. – Бьюсь об заклад, он не оставил бы меня на кладбище!

– Он последний, к кому мы можем обратиться за помощью, – ответила мать с горечью, которой Мейкпис раньше в ее голосе не слышала. – Забудь.

– Почему? – Мейкпис внезапно поняла, что больше не может выносить в своей жизни недомолвок. Всего того, о чем ей не позволялось говорить и спрашивать. – Почему? Почему ты мне никогда ничего не рассказываешь? Я больше тебе не верю! Ты просто хочешь, чтобы я навечно осталась с тобой! Завладеть мной навсегда! Ты не позволяешь мне встретиться с отцом, потому что знаешь: он захочет быть со мной!

– Ты понятия не имеешь, от чего я тебя спасла! – взорвалась мать. – Останься я в Гризхейзе…

– Гризхейз… – повторила Мейкпис и увидела, как побледнела мать. – Он там живет? В старом доме, о котором ты рассказывала?

Она знает название. Наконец она знает название. Стало быть, можно поискать дом. Кому-то где-то должно быть известно это место.

Название казалось старым. Девочка никак не могла представить дом, которому оно принадлежало, словно тяжелый серебристый туман лежал между ней и его древними башнями.

– Я не вернусь на кладбище, – повторила Мейкпис. Ее сила воли воткнула копье в землю и приготовилась к нападению. – Ни за что. Если попробуешь заставить меня, я сбегу. Клянусь. Отыщу Гризхейз. Найду отца. И никогда не вернусь.

Глаза у матери словно остекленели от гнева и изумления. Она так и не научилась справляться со вспышками неповиновения Мейкпис. Потом все тепло словно стекло с ее лица, сделавшегося холодным и отчужденным.

– Беги, – процедила она ледяным голосом. – Если хочешь именно этого, скатертью дорога. Но когда окажешься в руках у этих людей, не говори, что я тебя не предупреждала.

Мать никогда не сдавалась. Никогда не смягчалась. Мейкпис бросала вызов – мать в ответ поднимала ставки, разоблачала уловки дочери и давила еще сильнее. А Мейкпис блефовала, угрожая сбежать, но, глядя в неумолимые глаза матери, впервые подумала, что действительно может поступить именно так.

Но тут мать посмотрела через плечо Мейкпис в сторону главной улицы и застыла от возмущения, выдохнув несколько слов. Так тихо, что Мейкпис уловила только два:

– Помяни нечистого…

Мейкпис оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть проходившего мимо высокого мужчину в добротном камзоле темно-синего сукна. На вид он был не так стар, хотя волосы были совсем седыми.

Девочка знала старую пословицу: «Помяни нечистого, и он тут как тут». Мать говорила о «тех людях» – жителях Гризхейза – и вдруг увидела незнакомца. Это кто-то из Гризхейза? Возможно, даже отец Мейкпис?

Мейкпис перехватила взгляд матери. Глаза девочки неистово сверкали возбуждением и торжеством.

– Нет, – прошипела мать, обхватив ее обеими руками. – Мейкпис!

Но собственное имя резануло слух Мейкпис, она устала мириться с бедами, причину которых так и не могла объяснить. Она вырвалась и помчалась к главной улице.

– Ты в могилу меня сведешь! – крикнула мать вслед. – Мейкпис! Постой!

Но Мейкпис не послушала, потому что вдалеке маячили синий камзол и грива седых волос, через секунду исчезнувшие за углом. Прошлое уплывало от нее!

Она добралась до угла как раз вовремя, чтобы увидеть, как незнакомец растворился в толпе, и побежала за ним, хотя слышала, как мать зовет ее. Но не оглянулась, а вместо этого продолжала преследовать удалявшуюся фигуру, сначала по одной улице, потом по другой, третьей. Несколько раз она, казалось, теряла его из вида, но тут же замечала в отдалении копну седых волос.

Мейкпис не сдавалась, даже когда обнаружила, что бежит по огромному Лондонскому мосту прямо в Саутуарк. Здания по обеим сторонам улицы становились все более убогими, а запахи более затхлыми. Она слышала смех, доносившийся из прибрежных кабаков, ругательства и скрип весел с реки. Начинало темнеть. Солнце почти спустилось за горизонт. Небо потускнело до оттенка окрашенного олова. Но, несмотря на это, на улицах было необычайно много людей. Они путались под ногами, загораживали седого мужчину.

Лишь когда улица выплюнула Мейкпис на большое открытое пространство, она остановилась, внезапно испугавшись. Под ногами росла трава, и Мейкпис поняла, что оказалась на краю Сент-Джордж-Филдз^[3]. Вокруг бурлила мрачная, шумная толпа. Только головы отчетливо выделялись на фоне темнеющего неба.

Девочка не могла определить, насколько далеко протянулась людская масса: поднимавшихся из нее голосов, казалось, были сотни. И все мужские. Никаких следов седого незнакомца.

Задыхаясь, Мейкпис оглядывалась по сторонам, сознавая, что привлекает пристальные, любопытные взгляды. Хотя ее одежда была из простой дешевой шерсти и полотна, все же шейный платок и чепец были чистыми и приличными, а здесь этого было достаточно, чтобы привлечь внимание.

– Привет, крошка! – окликнула одна из темных фигур. – Пришла подхлестнуть наше мужество, верно?

– Не-а, – протянул другой. – Ты здесь, чтобы маршировать с нами, так ведь, мисс? Можешь, как шотландские леди, швыряться в ублюдков табуретками! Покажи-ка нам свою правую руку!

Несколько человек оглушительно рассмеялись, и Мейкпис ощутила некую опасность в их поддразнивании.

– Да это никак дочка Маргарет Лайтфут? – неожиданно раздался молодой голос. Вглядевшись в темноту, Мейкпис едва различила знакомое лицо жившего по соседству четырнадцатилетнего подмастерья ткача. – Что ты здесь делаешь?

– Заблудилась, – поспешно объяснила Мейкпис. – Что происходит?

– Мы вышли на охоту! – В глазах у подмастерья появился неистовый, яростный блеск. – Загоним старого лиса Уильяма, архиепископа Лода!

Мейкпис слышала это имя сотни раз – Лода проклинали как одного из греховных советников короля.

– Мы всего лишь собираемся пойти постучаться ему в дверь, поздороваться. Как добрые соседи. – Он взвесил на руке дубинку и с силой шлепнул ею по ладони, не находя себе места от возбуждения.

Слишком поздно догадалась Мейкпис об истинном значении листков. В них объявлялось о большом собрании недовольных на Сент-Джордж-Филдз.

Когда глаза Мейкпис привыкли к темноте, она поняла, что здесь полно подмастерий и все принесли импровизированное оружие: молотки, палки от метел, кочерги и доски – с очевидным намерением пустить все это в ход. Судя по свирепой веселости, они были серьезно настроены и полны решимости выволочь порок из дворца и расколотить его корону. Но Мейкпис видела в их сверкающих глазах, что это было еще и игрой, кровавой игрой, вроде травли медведя.

– Мне нужно домой, – начала Мейкпис, но слова имели горький привкус. Она потеряла единственный шанс больше узнать о своем прошлом, но что, если при этом потеряла и дом? Мать распознала ее уловки, потому и предложила сбежать, а Мейкпис так и поступила.

Подмастерье нахмурился и приподнялся на цыпочки, обшаривая взглядом толпу. Мейкпис последовала его примеру, пытаясь что-то рассмотреть, но оказалось, что дорога, по которой она прибежала сюда, уже запружена людским потоком, вливавшимся на Сент-Джордж-Филдз.

– Держись рядом, – встревоженно велел подмастерье, когда толпа стала продвигаться вперед, подхватив их своим течением. – Со мной тебе ничего не грозит.

Мейкпис было трудно разглядеть что-то за массой высоких мужчин, но по мере того, как толпа уносила ее за собой, воинственные крики, смех и грубые шуточки становились все громче, сыпались отовсюду Армия подмастерий казалась бесчисленной. Неудивительно, что они так уверены, так полны решимости добиться цели!

– Мейкпис! Где ты?

Оклик почти поглотил оглушительный рев, но Мейкпис услышала. Это голос матери, она уверена! Мать побежала за ней и теперь увязла в толпе, где-то сзади.

– Ма! – откликнулась Мейкпис, хотя толпа неумолимо тащила ее вперед.

– Вот он, Ламбетский дворец! – крикнул кто-то впереди. – И в окнах свет горит!

Мейкпис снова ощутила речной запах и увидела впереди, на берегу, огромное здание с высокими квадратными башнями, резко очерченные зубцы которых впивались в вечернее небо.

Где-то впереди, из головы толпы, раздались яростные крики споривших. Остальных охватило лихорадочное, неустойчивое напряжение.

– Поворачивайте назад! – прогремел чей-то голос. – Расходитесь по домам!

– Что там впереди? – требовательно спрашивали стоявшие сзади.

Сразу же до них долетел с десяток различных ответов. Кто-то утверждал, что это солдаты, кто-то – что это люди короля, а некоторые были уверены, что это сам архиепископ.

– Да заткнитесь вы! – прокричал наконец какой-то подмастерье. – Вытащите на улицу Лиса Уильяма – или мы разнесем двери и поприветствуем всю шайку во дворце!

Толпа ответила громовым ревом, и люди стали яростно проталкиваться вперед. Клочок неба над Мейкпис сжался и усох, когда ее стеснили более массивные спутники. Впереди слышались боевые кличи, вопли и рык дерущихся.

– Разносите двери! – выкрикнул один. – Тащите ломы!

– Бейте светильники! – вторил другой.

Когда прогремел первый выстрел, Мейкпис показалось, что кто-то уронил на булыжники что-то тяжелое. За первым выстрелом последовал второй, третий…

Толпа всколыхнулась. Кто-то подался назад, кто-то ринулся вперед. Мейкпис получила коленом в живот, а в глаз ей нечаянно ткнули дубинкой.

– Ma!

Люди вокруг Мейкпис заметались, но она упорно пробиралась через толпу, на звуки материнского голоса:

– Я здесь!

Впереди кто-то вскрикнул – резкий, короткий звук, – и Мейкпис сначала не поняла, кто кричит. Она никогда раньше не слышала материнского крика. Но, протолкнувшись ближе, увидела женщину, лежавшую на земле у стены. Слепая, обезумевшая толпа шагала прямо по ней.

– Ма!

С помощью дочери мать с трудом поднялась на ноги. Она была пепельно-бледной, и Мейкпис даже в темноте увидела черные струйки крови, ползущие по левой щеке. Каждый шаг давался ей с трудом. Один глаз был закрыт, а правая рука неловко дергалась.

– Я отведу тебя домой, – прошептала Мейкпис пересохшими губами. – Прости, ма. Мне так жаль.

Несколько мгновений мать невидяще смотрела на Мейкпис, словно не понимая, кто это. Но вдруг ее лицо напряглось и исказилось.

– Нет! – хрипло завопила она и, выбросив вперед руку, ударила Мейкпис по лицу и оттолкнула. – Не подходи ко мне! Проваливай! Проваливай!..

Мейкпис, потеряв равновесие, упала, правда успев увидеть лицо матери, застывшее в ярости и отчаянии, но тут же получила пинок в лицо, от которого по лицу заструились слезы. Кто-то наступил ей на щиколотку.

– Готовьтесь! – раздался громкий вопль. – Идут!

Снова прогремели выстрелы, словно взрывались звезды.

Внезапно сильные руки подхватили Мейкпис за подмышки и подняли с земли. Высокий подмастерье бесцеремонно перекинул ее через плечо и унес с передней линии, хотя она сопротивлялась и звала мать. В начале переулка он сбросил ее с плеча.

– Беги домой! – заорал он на Мейкпис, покраснев от гнева, а сам с высоко поднятым молотом ринулся назад, в свалку.

Она так и не узнала, кем был тот парень и что с ним случилось. И больше не видела мать живой.

Тело Маргарет нашли уже после того, как восставших вынудили отступить. Так и осталось неизвестным, кто нанес смертельный удар. Возможно, невольный убийца слишком сильно, не обернувшись, замахнулся кочергой, а может, всему виной был случайный пинок в голову подбитым гвоздями сапогом, или она пала жертвой шальной пули.

Мейкпис не знала и знать не хотела. Мятеж убил мать, и это Мейкпис привела ее сюда. Во всем виновата она.

А прихожане, охотно покупавшие кружево и вышивки матери, решили, что их драгоценный церковный двор – не место для женщины с внебрачным ребенком. Священник, что был таким добрым при встречах, теперь, стоя за кафедрой, объявил, что Маргарет Лайтфут не войдет в число спасенных.

Мать похоронили в неосвященной земле на краю болот Поплара, на пустоши, заросшей колючей ежевикой и радушно принимавшей только ветер, птиц да людей, которым есть что скрывать, как Маргарет Лайтфут.