Глава IV

Начальники станций – Задержки поездов – Мошенничество на железной дороге – Крепостной дух – Идеи социализма и нигилизма – Император Александр и религиозное влияние в России – Церковная вертикаль могущественней царя – Залы ожидания в Ряжске – Суеверие и грязь – Сызрань

Я снова в дороге, однако на этот раз в купе оказался один, пока ко мне не подсел некий чиновник, чья обязанность состояла в инспектировании ветки между Москвой и Рязанью. Он выявлял случаи несанкционированных задержек на станциях, поскольку в последнее время начали поступать многочисленные жалобы на опоздания поездов. Предполагалось, что виноваты в том сами начальники станций, нерадиво относившиеся к своим обязанностям и служившие основной причиной задержек.

– Я бы легко вывел их на чистую воду, – заметил инспектор, – если бы не треклятый телеграф, который просто сводит меня с ума. Негодяи в сговоре один с другим, и стоит им увидеть меня на платформе, как тут же телеграфируют об этом своей братии далее по маршруту.

В нашем разговоре выяснилось, что в России на железных дорогах прежде было много мошенничества, совершаемого кондукторами. Дождавшись какого-нибудь пассажира у кассы, где он собирался купить билет, они спрашивали: «Каким классом поедете?» И если человек хотел в первый или во второй класс, кондуктор обыкновенно предлагал: «Возьмите билет в третий. Дадите мне пару рублей, и я вас пересажу в первый. Я работаю на том поезде». Однако теперь, согласно словам инспектора, эта порочная система изжита. В результате прибыль железных дорог возросла, хотя говорить о возврате инвестиций, вложенных в это большое дело, еще очень и очень рано. От инспектора я также узнал, что мне следовало купить билет до Сызрани. Именно там на данный момент находится временная конечная станция в направлении Оренбурга. Оплачивать разницу было уже слишком поздно, поэтому по прибытии в Пензу мне предстояло потратить некоторое время на приобретение нового билета и переоформление багажа.

Несмотря на всю нашу меховую одежду, той ночью мы сильно замерзли. В Рязани, где при смене поезда пришлось прождать целый час, один русский дворянин, подсевший до этого в наш вагон на промежуточной станции, устроил скандал старику, отвечавшему за печку. Тот почему-то забыл подбросить дров. Дворянин вышел из себя и бранил старика последними словами. Провинившийся дрожал от страха и плакал, будто его наказывали кнутом.

Много времени потребуется русским на то, чтобы до конца избавиться от крепостного духа. С момента освобождения крестьян минул уже не один год, но рожденные и воспитанные в рабстве люди до сих пор не могут избавиться от чувства благоговения в присутствии тех, кто выше их по статусу. Возможно, это и к лучшему. Для России наступили бы горькие времена, если бы идеи социализма и нигилизма, набирающие сейчас популярность в крупных городах, распространились и в деревенской среде. Русское крестьянство в настоящий момент объединено такой любовью к императору, которая может сравниться, пожалуй, только еще с одним таким же всеобъемлющим чувством. Эта преданность Батюшке, как они называют своего царя, вполне им заслужена, поскольку император Александр пошел на огромный персональный риск, одним росчерком пера отменив рабство в своих владениях. Подобный шаг с его стороны, несомненно, требовал колоссальной нравственной отваги. Не много найдется на свете императоров, которые бы рискнули столь кардинально задеть интересы высших классов своей страны для совершения акта справедливости по отношению к низшим.

Возможно, единственным влиянием наумы крестьян, сравнимым по значимости с их привязанностью к царю, служит вера в Бога. Ни в одной стране мира, наверное, кроме России, это явление не имеет такой силы. В религии, крепко замешанной на суевериях, заключена здесь такая мощь, какая могла бы противостоять даже воле самого императора Николая. Церковная вертикаль тут определенно могущественней царя. Веками эти два начала в России взаимодействуют как рука с перчаткой. Что, в общем, и хорошо, поскольку любой раздор между ними неизбежно привел бы к революции.

В зале ожидания на станции в Ряжске официанты торопливо разносили стаканы с горячим чаем, который охотно заказывали все пассажиры. Для иностранца, кстати сказать, объемы этого напитка, потребляемые русским человеком, кажутся поистине ошеломляющими. Наша классическая английская прачка, таланты которой в этой области считаются исключительными, не имела бы ни малейшего шанса, вступи она в состязание с любым из подданных русского царя. На столике для закусок стоял большой samovar (латунная емкость, похожая на урну). Вода в нем поддерживалась в кипящем состоянии отнюдь не при помощи спиртовой горелки, как делается это у нас в Англии, а посредством дымовой трубы, помещенной внутрь этой самой урны и наполненной раскаленным древесным углем. Некоторые путешественники, очевидно, придерживались режима экономии. Вместо того чтобы положить сахар в стаканы, они держали небольшой кусочек во рту, подслащивая таким образом обжигающий напиток.

Решив использовать с толком наше промедление в Ряжске, я отправился изучать другие станционные помещения для проезжающих. Они были переполнены пассажирами третьего класса. Причудливое зрелище являла собой вся эта мешанина из разных народностей, набившаяся сюда подобно овечьему стаду и расположившаяся в самых разнообразных позах прямо на полу. В одном углу, например, крепко спал татарский купец, облаченный в длинный пестрый халат и сапоги с высоким голенищем. Голову его покрывала маленькая желтая феска. Он крепко прижимал к себе спящую женщину, лицо которой скрывалось под непроницаемой белой вуалью, а подле этой пары закутанный в тряпки ребенок играл с родительской меховой шапкой. Носовой аппарат звучно сопевшего рядом с ними мужчины характерными очертаниями указывал на несомненную принадлежность своего владельца к племени Израилеву. Время от времени обладатель шумного носа порывисто нащупывал небольшую кожаную сумку, предательски выглядывавшую из-под засаленного черного пальто и даже во сне остававшуюся предметом его тревоги. Зычным руладам иудея слаженно вторили раскинувшиеся в живописных позах ладно скроенные крестьяне в тулупах из грубой кожи, туго подпоясанных узкими кожаными ремнями с украшением в виде медных и серебряных пуговиц. Напротив печи, подогнув под себя ноги, в полудреме сидел старик бухарец в просторном халате. Судя по его виду, он находился под воздействием опиума и грезил, наверное, о райских гуриях и грядущем блаженстве. Парнишка со смышленым лицом, приходившийся с учетом сходства между ними, очевидно, ему сыном, старался отодвинуться, насколько это было возможно, от остальной груды тел, явно не слишком радуясь неожиданно тесному соседству с русскими крестьянами.

Магометане Средней Азии бесспорно имеют как минимум одно серьезное преимущество перед местным мужиком – они любят мыться. Если бы кому-нибудь удалось уговорить русского крестьянина повнимательней отнестись к идее регулярного омовения, это послужило бы великому благу – пусть и не для самого мужичка, раз ему плевать на элементарный комфорт, так хотя бы для тех, с кем он путешествует. Суеверие и грязь в России подобны братьям-близнецам. Я частенько подмечал следующее: чем самозабвеннее крестьянин поклоняется всевозможным идолам (obrazye), выставленным напоказ на крыльце каждого дома, тем категоричней он в своей забывчивости о пользе воды и мыла.

В Пензе мне едва хватило времени на то, чтоб запастись новым билетом до Сызрани, где заканчивалось мое передвижение по железной дороге. В итоге я оказался в просторном вагоне-салоне. Практически все места в нем были заняты, поскольку носильщики загромоздили их багажом пассажиров, путешествующих в соседнем вагоне.

Все эти баулы и чемоданы погрузили сюда, пока их владельцы сидели в зале ожидания, с целью сокращения длины состава, дабы не прицеплять отдельный багажный вагон. Цель была достигнута, однако расплатой послужили весомые неудобства, претерпеваемые путешественниками в лихорадочном поиске своих утраченных вещей при тусклом свете пропитанного жиром и сильно чадящего фитиля.

В разговоре, который завязался у меня с одним из этих людей, высоким плотным мужчиной среднего возраста, выяснилось, что кратчайший путь до Оренбурга лежит через Самару. Мой собеседник как раз направлялся туда, поэтому предложил совместно нанять тройку – сани и полагающихся к ним лошадей. Я с готовностью принял его предложение, и спустя несколько часов мы вместе стояли на платформе в Сызрани. Спутника моего тут явно знали, служащие на станции уважительно брали под козырек, а носильщики как-то уж очень быстро доставили наш багаж в зал ожидания. Должен признать, я был удивлен, обнаружив так далеко от столицы по-настоящему хороший буфет. С учетом кратких остановок для перемены поезда мы находились в пути более шестидесяти часов, неуклонно приближаясь к Азии и удаляясь, таким образом, с каждым шагом от цивилизации. Однако буфет в Сызрани оказался безупречен. В самое кратчайшее время нам подали прекрасный завтрак, не уступающий ничему, на что вы можете рассчитывать в любом ресторане Франции.

Тем не менее пора было задуматься о нашем путешествии на санях. Немного поторговавшись, мой спутник договорился с одним зажиточным крестьянином, жившим по соседству; тот брался снабдить нас транспортом и переменой лошадей до Самары, поскольку казенные почтовые станции между двумя городами отсутствовали. Нам предстояло преодолеть около восьмидесяти пяти миль.

Глава V

Двадцать градусов ниже нуля – Провизия – Волки по соседству – Наша тройка – Поездка по Волге – Цены на зерно – Мост, возводимый через реку – Стерлядь – Уральские казаки – Как поймать осетра – Три вида икры

«Советую одеться как можно теплей, – дружески предупредил меня компаньон, когда я вошел в гардеробную комнату. – Термометр показывает двадцать градусов ниже нуля (по Реомюру)^[4], да еще и ветер поднялся».

Те из моих соотечественников, кто ни разу не сталкивался с русской зимой, слабо представляют себе, какое значение приобретает даже самый легкий ветерок, стоит ртути в термометре достичь низких отметок. Он режет как сталь, сколько бы вы ни кутались в свои меховые одежды, пронзает буквально до костей. Решив противостоять морозу в полной мере, я оделся, как мне казалось, самым серьезным образом, чтобы не оставить стихиям и шанса добраться до меня.

Первым делом я натянул три пары толстых чулок длиною выше колена. Затем надел пару отороченных мехом ботинок, которые в свою очередь поместились в кожаные калоши, а поверх всей этой конструкции были водружены гигантских размеров валенки, достигавшие бедер. По части штанов меня согревали толстенные кальсоны и пара брюк, которые в свое время привели в настоящий восторг приказчика из ателье господ Кино. «Да вы же как у Христа за пазухой, сэр! – воскликнул он, когда я их примерял. – Этаким штанцам никакой мороз не страшен». Признаюсь, теперь я не смог удержаться от усмешки при виде тех геркулесовых пропорций, какие приняли мои нижние конечности, и вполне искренне полагал, что посмеюсь над любым, пусть даже самым пронизывающим ветром: однако Эолу до конца нашего переезда тоже хватило поводов посмеяться.

Выше пояса я был одет в плотную нижнюю рубашку из фланели, затем шла еще одна рубаха, ватный жилет толщиной в палец, пальто и поверх всего этого наконец огромная shuba, неуклюжая накидка из овчины до самых пят. Голову мою защищали меховая шапка и bashlik, представляющий собой головной убор конической формы и надеваемый поверх шапки. Крепится он при помощи двух длинных концов, которые обыкновенно завязывают вокруг горла.

Облачившись таким образом во все эти доспехи, я совершил пробный выход на улицу к своему компаньону, который, будучи и сам от природы весьма крупным человеком, теперь в своем зимнем наряде выглядел как настоящий Колосс Родосский. Представляю, сколько веселого смеха мы вызвали бы в этих нарядах где-нибудь на Пикадилли!

– Думаю, выдержите дорогу, – сказал мой друг, оглядывая меня со всех сторон. – Однако ноги в любом случае замерзнут. День обычно уходит на то, чтобы привыкнуть к поездке в санях, и хоть ехать мне всего чуть дальше Самары, рад буду неописуемо, когда все это закончится.

Говоря это, он застегивал на поясе ремень с револьверной кобурой. Вспомнив разговоры о том, что окрестности густо заселены волками, я попытался последовать его примеру. Впрочем, таковая возможность отсутствовала – человек, изготовивший мой пояс, не мог предвидеть тех гигантских пропорций, которые обретет моя талия во всем этом русском снаряжении. В конце концов я принужден был отказаться от затеи с кобурой, удовольствовавшись тем, что пристегнул оружие к седельной сумке.

В качестве рациона для поездки продолжительностью примерно в тридцать шесть часов и с учетом невозможности купить провизию в дороге я запасся курицей и котлетами, которыми плотно набил котелки. Мой компаньон взялся обеспечить нас хлебом и чаем, без каковых ни один русский не пустится в путешествие. Багаж у него был небольшой, да и мой мы сократили, насколько возможно; тем не менее нам не удалось разместить его в первых санях, представленных на наш суд. Когда мой дорожный баул, седельные сумки, ящик с патронами, ружье и спальный мешок были уложены внутрь и покрыты слоем соломы, я попробовал сесть на все это и обнаружил, что между потолком и моим импровизированным сиденьем почти не осталось места. Мне пришлось сложиться практически вдвое.

– Давайте другие сани, – приказал мой компаньон. – Ты погляди, какой ветер сегодня резкий!

Порывы действительно были такие, что все наши меры предосторожности выглядели напрасными. Следующее транспортное средство оказалось шире и более просторное, нежели предыдущее, напоминавшее своей формой скорее гроб и как будто специально спроектированное, чтобы подвергать пассажиров невыносимой пытке, особенно в том случае, когда они, подобно мне и моему компаньону, наделены от природы совершенно нежелательными для долгой поездки в санях – пусть и необходимыми, когда вы находитесь в густой толпе – длинными ногами. В сани запрягли трех лошадей, чьи попоны и гривы были покрыты инеем и сосульками. Коня по центру закрепили оглоблями с огромной деревянной дугой, окрашенной в яркие цвета. С дуги над конской головой свисал колокольчик. Двух боковых лошадей пристегнули к оглоблям. Подобная упряжка создана для того, чтобы коренник шел рысью, а пристяжные – галопом. Причем головы их отвернуты дугой в сторону от того направления, куда смотрит центральная лошадь, поскольку голова этого несчастного животного жестко зафиксирована дугой.

Удачно подобранная тройка с хорошими лошадьми, способными развивать скорость до двенадцати миль в час, являет собой поистине красивое зрелище, особенно если упряжка прошла должную подготовку и пристяжные не пытаются перейти на рысь, в то время как центральная лошадь четко выполняет возложенную на нее задачу. Однако лошадям наверняка неудобно находиться в таком несвободном положении. В самом устройстве этой упряжки не предусмотрена возможность лучшего хода, если лошадей запрячь по-иному.

Наконец мы бодро тронулись в путь, и над головой у коренника зазвенел колокольчик, весело разливаясь по всей округе с каждым шагом нашей упряжки.

Над горизонтом уже поднималось солнце. Невзирая на сильный мороз, утро выдалось великолепным и ярким, а вдыхаемого нами кислорода хватило бы на то, чтобы поднять дух самому брюзгливому представителю рода человеческого. После небольшого спуска наш Ииуй резко взял вправо; затем последовал подъем и непродолжительная тряска, пока мы съезжали с крутого берега, после чего сани оказались на широком и ровном пространстве, похожем на проезжую дорогу. Вид множества мачт и лодок, попавших в железные оковы безжалостной зимы и обреченных оставаться во льду до прихода весны, подсказал мне, что мы едем по Волге. Нашему взору открылась оживленная картина – по всему этому замерзшему тракту двигалось множество крестьян, шагавших рядом со своими санями, на которых они перевозили хлопок и другие товары из Оренбурга к железной дороге. Тут мимо нас пронеслась лихая тройка, ямщик с нее что-то крикнул, а наш Ииуй завопил на своих коней, налегая на кнут в тщетной попытке догнать своего собрата. Что молодые, что старые – все здесь выглядели глубокими старцами. Их усы и короткие густые бороды белели, покрытые изморозью, словно сединой. Согласно всем полученным мною сведениям, река замерзла недавно, и пароходы, груженные зерном из южных российских губерний, курсировали между Сызранью и Самарой до самых последних дней. Мешок зерна весом в сорок фунтов стоит здесь сорок копеек, тогда как в Самаре за него просят не более восемнадцати. Немного дальше по течению Волги строится мост. По нему пройдет железная дорога, и говорят, что через два года поезда будут ходить не только между Самарой и столицей, но даже до Оренбурга.

Чем дальше мы мчались по сверкавшему льду, который под лучами восходящего солнца сиял подобно отполированной кирасе, тем живописней становился пейзаж. Вот мы приблизились к такому месту, где вода от порыва ветра или своего внутреннего движения вдруг вскипела пеной и волнами, и как будто именно в этот момент суровый мороз обратил ее в твердую массу. Столбы и глыбы ярко блестевшего льда выглядели так, словно некая могущественная воля нарочно придала им тысячу самых необычных и причудливых очертаний. Чуть поодаль настоящий фонтан, идеально сложенный из колонн ионического и дорического ордера, отражал бесчисленные радужные блики, испускаемые алмазными сталактитами, которые свисали с его вершины. Наполовину засыпанный снегом лежал гигантский обелиск, напоминавший каменные громады из древнего города Фивы. Продвигаясь дальше, мы проехали мимо того, что вполне могло быть римским храмом или просторным чертогом во дворце кого-то из кесарей; множество наполовину засыпанных столбов и монументов вздымали свои конические вершины над грудами обломков. Ветер в этих северных широтах сделал то, что некая воинствующая сила натворила в берберской пустыне еще до появления Адама. Замените густую черноту каменных глыб, исторгнутых недрами, на те кристальные формы, которые я попытался описать своим слабым пером, а также уменьшите масштаб – и сходство окажется потрясающим.

Вскоре показались рыбацкие постройки, возведенные прямо на замерзшей реке. Количество рыбы, добываемой в этой части России, поистине поражает воображение; к тому же Волга богата стерлядью, которая не водится ни в одной другой реке Европы. Я много раз ее пробовал, однако, признаюсь, не сумел оценить по достоинству этот так называемый деликатес. Кости у стерляди напоминают скорее хрящи, их можно с легкостью разжевать. На вкус она – нечто среднее между мареной и окунем с отчетливым илистым оттенком, характерным для первой. Тем не менее стоит она очень дорого, и, чтобы подать ее к столу в идеальной вкусовой кондиции, готовить ее следует немедленно после того, как она была вынута из воды. Рыбина приличных размеров обойдется вам в тридцать – сорок рублей, а иногда намного дороже. Поскольку расстояние от Волги до Петербурга весьма значительно, владельцы столичных ресторанов держат живую стерлядь в небольших прудах, где посетители сами выбирают себе рыбу на обед, а ресторатор вылавливает ее сачком для более детальной инспекции.