– Очень немногое, боюсь. Не сомневаюсь, что большей частью вы и сами все это уже знаете. Тереза Нолан была тактичной, заботливой сиделкой и способной, хотя, думаю, не очень умной молодой женщиной. Ее наняли ночной сиделкой второго мая, после того как у меня случилось ущемление седалищного нерва; она оставалась здесь до четырнадцатого июня. В доме у нее имелась своя комната, но рабочими были лишь ночные часы. Полагаю, вы знаете, что отсюда она перешла в клинику для будущих матерей в Хэмпстеде. Допускаю, что забеременела она, вероятно, когда еще работала здесь, но могу вас заверить, что никто из обитателей дома не несет за это никакой ответственности. Беременность не входит в число профессиональных рисков сиделок, присматривающих за восьмидесятидвухлетней женщиной, страдающей артритом. О Дайане Траверс я знаю и того меньше. Судя по всему, она была безработной актрисой, которая на период простоя – кажется, такой эвфемизм принято употреблять в театральных кругах – решила наняться в прислуги. Она пришла в наш дом по объявлению, которое мисс Мэтлок разместила в витрине местного газетного киоска, и была принята на место уборщицы, которое у нас незадолго до того освободилось.

– Посоветовавшись с вами, леди Урсула?

– Едва ли это дело, требующее согласования со мной; она и не советовалась. Я, конечно, догадываюсь, почему вы интересуетесь обеими этими женщинами. Кое-кто из моих друзей счел своей обязанностью прислать мне вырезки из «Патерностер ревю». Меня удивляет, что полиция утруждает себя тем, что, безусловно, является не более чем дешевой и злобной журналистской уткой. Это вряд ли может иметь отношение к смерти моего сына. Если это все, коммандер, может быть, вы хотите теперь повидать мою сноху? Нет, не трудитесь звонить. Лучше я сама отведу вас вниз. И я прекрасно могу обойтись без вашей помощи.

Она нажала кнопку на подлокотнике, и сиденье медленно поползло вверх. Ей понадобился всего один миг, чтобы восстановить равновесие.

– Прежде чем вы встретитесь с моей снохой, – сказала она, – я, видимо, должна кое о чем вас предупредить. Вероятно, вам покажется, что она горюет меньше, чем следовало бы. Это потому, что она лишена воображения. Если бы тело моего сына довелось найти ей самой, она была бы глубоко потрясена и безутешна настолько, что едва ли могла бы сейчас с вами говорить. Но ей трудно представить себе то, чего не видели ее глаза. Говорю это только справедливости ради.

Дэлглиш кивнул, но ничего не сказал, отметив про себя, однако, что это была первая допущенная ею ошибка. Подтекст высказывания был ясен, но было бы мудрее с ее стороны не касаться его вовсе.

2

Он наблюдал, как она собирается с духом, чтобы сделать первый шаг, и готовится к неизбежной боли, но не сделал ни малейшей попытки помочь ей, ибо знал, что любой жест покажется ей столь же дерзким, сколь и нежелательным; Кейт, как всегда чуткая к невысказанной команде, закрыв блокнот, тоже ждала в настороженном молчании. Леди Урсула медленно двинулась к двери, поддерживая равновесие с помощью трости. Рука, опиравшаяся на золотой набалдашник, дрожала, вены вздулись на ней, словно веревки. Дэлглиш и Кейт неторопливо последовали за ней в коридор, затянутый ковровой дорожкой, а оттуда – в лифт. В его элегантном интерьере едва хватало места для троих, и рука Дэлглиша невольно касалась руки леди Урсулы. Даже сквозь твид своего рукава он ощущал ее хрупкость и нескончаемую мелкую дрожь. Он прекрасно понимал, в каком чудовищном напряжении она пребывает, и гадал, сколько еще она выдержит не срываясь и входит ли в его обязанности позаботиться о том, чтобы она сорвалась. Пока лифт медленно полз на два этажа вниз, он понял, что она знает о нем все так же хорошо, как он – о ней, и видит в нем врага.

Леди Урсула провела их в гостиную. Эту комнату Пол Бероун тоже непременно показал бы ему; на миг у Дэлглиша возникло ощущение, что рядом с ним стоит сам покойный, а не его мать. Три высоких фигурных окна, красиво задрапированные шторами, открывали вид на садовые деревья, которые выглядели нереально, как плоский тканый ковер с узором из бесконечного плетения зеленых и золотых нитей. Комната с потолком, богато украшенным росписью, в которой смешались классические и готические мотивы, не была загромождена мебелью, и в ее воздухе царила неподвижная, меланхолическая атмосфера редко посещаемого загородного дома, пропитанная запахами высушенных цветов и мебельного воска. Дэлглиш почти ожидал увидеть протянутый белый шнур, ограничивающий зону, куда туристам вход воспрещен.

Потерявшая сына мать скорее всего по собственной воле решила побеседовать с ним наедине. Вдова же позаботилась о том, чтобы в его присутствии ее утешали и защищали врач и адвокат. Леди Урсула коротко представила всех друг другу и сразу же вышла. Дэлглишу и Кэт пришлось, ступая по ковру, самим пересекать комнату, чтобы приблизиться к авансцене, выглядевшей нарочито, как живая картина. Барбара Бероун сидела в кресле с высокой спинкой справа от камина. Напротив нее, подавшись вперед на стуле, расположился адвокат Энтони Фаррелл. Рядом с ней, держа руку на ее запястье, стоял доктор. Именно он заговорил первым:

– Я сейчас покидаю вас, леди Бероун, но вечером загляну снова, часов в шесть, если вам удобно, и мы попытаемся сделать так, чтобы вы поспали этой ночью. Если я понадоблюсь вам раньше, велите мисс Мэтлок позвонить мне. Заставьте себя что-нибудь съесть за ужином, если сможете. Скажите, чтобы она приготовила вам что-нибудь легкое. Знаю, что у вас нет аппетита, но я хочу, чтобы вы постарались. Хорошо?

Она кивнула и протянула ему руку. Он на миг задержал ее в своей, перевел взгляд на Дэлглиша и, закатив глаза, пробормотал:

– Чудовищно, чудовищно! – Поскольку Дэлглиш ничего не ответил, он продолжил: – Думаю, леди Бероун в силах говорить с вами сейчас, коммандер, но, надеюсь, вы не станете ее долго мучить.

Он вел себя как какой-нибудь актер-любитель, участвующий в спектакле об убийстве: предсказуемый монолог, предсказуемо исполненный. Дэлглиша удивило то, что врач, заведомо привыкший сталкиваться с трагедиями, чувствовал себя больше не в своей тарелке, чем пациентка. Когда он дошел до двери, Дэлглиш спокойно спросил:

– Вы были лечащим врачом и сэра Пола?

– Да, но стал им лишь недавно. Сэр Пол был частным пациентом доктора Гиллеспи, умершего в прошлом году. Тогда-то сэр Пол и леди Бероун заключили договор со мной через государственную службу здравоохранения. У меня находится его медицинская карта, но он никогда не обращался ко мне за профессиональной помощью. Он был очень здоровым человеком.

Итак, смущение его разъяснилось: это был не старый, пользующийся доверием семейный врач, а перегруженный работой районный терапевт общей практики, озабоченный тем, как бы поскорей вернуться к себе в кабинет, к которому уже выстроилась очередь, или продолжить объезд больных на дому. Быть может, он и сознавал, что здешняя ситуация требует светских навыков и углубленного внимания, на которое у него нет времени, но пытался – не слишком убедительно – играть роль друга семьи в гостиной, порога которой он, вероятно, до настоящего момента ни разу не переступал. Интересно, подумал Дэлглиш, решение Пола Бероуна пользоваться услугами государственной системы здравоохранения было продиктовано соображениями политической целесообразности, убеждениями, стремлением к экономии или всеми тремя одновременно? Над камином виднелся прямоугольник невыцветших обоев. Его не полностью закрывал не слишком выдающийся семейный портрет, на месте которого, как догадался Дэлглиш, некогда висело более ценное полотно.

– Садитесь, пожалуйста, коммандер, – пригласила Барбара Бероун.

Она слабо махнула рукой в сторону дивана, стоявшего у стены. Диван был расположен неудобно и выглядел слишком шатким, но Кейт решительно направилась к нему, села и скромно достала свой блокнот. Дэлглиш подошел к одному из стульев с высокими спинками, перенес его к камину и поставил справа от Энтони Фаррелла.

– Простите, что докучаем вам в такой момент, леди Бероун, – сказал он, – однако я не сомневаюсь: вы понимаете, что это продиктовано необходимостью.

Вместо того чтобы ответить ему, Барбара Бероун, глядя вслед доктору Пигготу, брезгливо произнесла:

– Какой смешной человечек! Мы с Полом только в июне прошлого года подписали с ним договор. У него потные руки.

Она скорчила неприязненную гримасу и чопорно потерла пальцы.

– Вы в состоянии ответить на несколько вопросов? – спросил Дэлглиш.

Она посмотрела на Фаррелла, как ребенок, ожидающий подсказки, и тот профессионально ровным голосом произнес:

– Боюсь, моя дорогая Барбара, что в ходе расследования убийства обычные цивилизованные условности отступают на задний план. Промедление – роскошь, которую полиция не может себе позволить. Уверен, что коммандер постарается сделать процедуру максимально короткой, а вы будьте умницей и, насколько можете, облегчите ему задачу. – И прежде чем она успела что-либо ответить, он добавил, обращаясь к Дэлглишу: – Я присутствую здесь как друг леди Бероун и ее адвокат. Наша фирма ведет дела семьи уже в трех поколениях. Я относился к сэру Полу с глубоким личным уважением. С его кончиной я потерял друга и клиента. Отчасти еще и поэтому я здесь. Леди Бероун осталась почти в одиночестве. Ее мать и отчим живут в Калифорнии.

«Интересно, – подумал Дэлглиш, – что бы он ответил, если бы я напомнил ему, что ее свекровь находится всего двумя этажами выше. Неужели они не сознают неуместность такой откровенной демонстрации перед посторонними своего взаимного отчуждения в момент, когда семья, естественно, должна была бы искать поддержки и утешения друг в друге? Или они настолько привыкли жить под одной крышей, но совершенно врозь, что даже в столь трагической ситуации не смогли преодолеть психологический барьер, который символически воплощался в этом лифте-клетке, снующем между двумя этажами?»

Барбара Бероун перевела на Дэлглиша взгляд своих прекрасных фиолетово-синих глаз, на миг смутив его. Мимолетный проблеск любопытства в них сразу же угас, они стали почти безжизненными, словно он смотрел в цветные контактные линзы. Возможно давно привыкнув к эффекту, который производил ее взгляд, она больше не считала необходимым оживлять его каким бы то ни было иным выражением, кроме случайного интереса. Дэлглиш знал, что она красива, – откуда, он не помнил: вероятно, это знание сложилось у него в результате небрежно оброненных в разговорах о ее муже замечаний и фотографий в печати. Но это была не та красота, которая способна тронуть его душу. Ему доставило бы удовольствие незамеченным посидеть и посмотреть на нее как на картину, с бесстрастным восхищением отметить изящество изгиба надбровных дуг, чуть опущенные внешние уголки огромных глаз, совершенство линии верхней губы, тень впадины на щеке между скулой и подбородком, стройность шеи. Посмотреть, полюбоваться и без сожаления отвести взгляд. Ему это белокурое очарование казалось слишком изысканным, слишком невозмутимым, слишком традиционно-совершенным. Ему нравилась красота более индивидуальная и эксцентричная, ранимость в сочетании с умом. Он сомневался, что Барбара Бероун умна, но не собирался ее недооценивать. В работе полицейского нет ничего опаснее, чем поверхностные суждения о человеческих существах. Тем не менее в голове его мелькнула мысль: видел ли он сейчас перед собой женщину, ради которой мужчина способен убить? За всю свою профессиональную карьеру он встретил лишь трех таких женщин, и ни одну из них нельзя было назвать красавицей.

Она сидела в своем кресле с расслабленной, неподвижной элегантностью. На ней была юбка из тонкой серой шерсти в мелкую складку, бледно-голубая шелковая блузка и поверх нее серый кашемировый кардиган, свободно наброшенный на плечи. Из украшений – только пара золотых цепочек и маленькие золотые сережки-гвоздики. Чередующиеся пшенично-желтые и чуть более темные пряди волос были зачесаны назад и, стянутые черепаховой заколкой, свисали до плеч. Трудно было представить себе более благора-зумно-сдержанный, приличествующий моменту облик. Черный цвет, тем более для только-только овдовевшей женщины, выглядел бы нарочито, театрально и даже вульгарно. А это ненавязчивое сочетание серого с голубым было исключительно уместным. Кейт с горестной новостью приезжала сюда, насколько знал Дэлглиш, до того, как леди Бероун оделась. Значит, ей сказали, что ее муж мертв, что ему зверски перерезали горло, а она тем не менее не поленилась обдумать свой наряд. А почему бы и нет? Дэлглиш был слишком опытен, чтобы полагать, будто печаль ее неискренна, только потому, что имеет достойный облик. Есть женщины, чье самоуважение не позволяет им пренебрегать деталями, сколь жестоки бы ни были обстоятельства; есть и такие, для которых внимание к деталям – вопрос привычки, рутина или вызов. В мужчине подобная пунктуальность обычно считается достоинством. Почему бы тогда не одобрить ее и в женщине? Или все дело в том, что внешность уже более двадцати лет является ее главной в жизни заботой и она не желает менять свои привычки потому лишь, что кто-то полоснул ее мужа по горлу? Так или иначе, Дэлглиш не мог не обратить внимания на детали: замысловатые пряжки на туфлях по бокам, помада, тщательно наложенная на губы и подобранная в тон лаку для ногтей, легкие тени на веках. У нее руки, по крайней мере, не дрожали. Когда она заговорила, голос оказался высоким и, на его вкус, неприятным. Такой голос, подумалось ему, легко срывается на детский визг.

– Разумеется, я хотела бы помочь, – сказала она, – но не вижу, как бы я могла это сделать. Кому понадобилось убивать Пола? У него не было врагов. Его все любили. Он был очень популярен.

Банальность высказывания в сочетании с этим высоким, чуть вибрирующим голосом, должно быть, поразила ее самое своей фальшью. Наступила короткая пауза, которую счел благоразумным нарушить Фаррелл.

– Леди Бероун, конечно, глубоко потрясена, – сказал он. – Мы надеемся, коммандер, что вы сможете дать нам больше информации, чем мы пока имеем. Как можно догадаться, орудием убийства было что-то вроде ножа и рана находится на шее?

Более тактичного способа сказать, что сэру Полу перерезали горло, не мог бы найти даже самый искусный адвокат.

– И сэр Пол, и бродяга, судя по всему, были убиты одним и тем же способом, – ответил он.

– Орудие убийства нашли на месте преступления?