– Не нравится, – огрызнулся я. Ещё бы с ними церемониться… Не хочу с ними любезничать. Пошли они в жопу. Пусть делают что хотят. Мне всё равно.

Но они не ударили меня, а продолжили разговор. Даже удивительно. Я считал, что слов для продолжения разговора в их лексиконе больше не осталось, но нет – кавказцы оказались умнее.

– Чо ты, э-э-э-э-э! – заблеял одетый в синие джинсы, чёрную кожаную куртку и коричневую шапку-ушанку высокий и тощий кавказец, – что тебе конкрэтно не нравится?.

Они подошли ко мне вплотную. Я учуял из запах. Пахло дублёнкой и куревом. Ничего такого. Они оскалились, злобно смотрели на меня, ухмылялись, чувствуя своё превосходство передо мной. Было ясно, что они хотят ударить. Похер.

– Мне не нравится, что вы тычете в меня пальцем, пялитесь… – промолвил я, как ничтожество.

– А кто ты такой? – спросил уже другой кавказец, накаченный, бородатый и лысый.

– Конь в пальто, – огрызнулся я.

Наконец, мне прилетело. Мощный, волосатый, теплый кавказский кулак въехал мне прямо в челюсть. Сильно. Что-то треснула. Язык почувствовал кровь. Губа порвалась, как целка у девочки-девственницы… Я знаю, что сравнение идиотское. Не говорите мне! Не надо! Другого я всё равно не придумаю. Извините.

Словно прося прощения, я упал на колено и принял ещё один удар по голове. Глухой такой, быстрый. Я лёг на снег и закрыл глаза. Я пытался уснуть, накинув сверху пуховое одеяло небес, но меня снова настигла бессонница.

Удары, как мысли, отскакивали от головы, точно она – просто батут, на котором прыгают дети. Прикольно. Но после каждого остаётся боль. Правда, только физическая. Она не такая страшная, кажется… Хотя нет, удар в живот похож на то, что испытываешь на пятом часу бессонницы. Удар ногой по спине заставляет меня вскрикнуть.

«Ай! Бо-бо! Ранка болит!»

Заткнись, придурок, ты и так выглядишь жалко!

Я видел, как люди из окон наблюдали за моим избиением. Пропитые мужики, заплывшие жиром тётки в халатиках, бабки, знакомые и незнакомые, подростки лет тринадцати, снимающие драку на смартфон.

Из моего рта вырывались слова, которые я когда-то говорил во дворе…

– Идите на… – бросал я в хари этих кавказцев. – Стаей, сука. Ссышь один на один! Вы не пацаны, а крысы!

Или это доносится только из головы? Какая разница?

Один из стаи схватил меня сзади, и его братья начали бить меня по животу. Удары сбивали дыхание. Я словно падал вниз, в коричневую помойную яму, в которой лежали ошмётки от лука, испорченные пельмени и шкурки бананов. Но вдруг овца, с которой они стояли, опомнилась и заорала на весь дворик:

– Прекратите! – гаркнула она. – Зачем вы его бьёте-то? Хватит уже! Он же в больницу попадёт! Прекратите!

В кино это обычно не работает. Но тут такой дешевый трюк почему-то подействовал. Они мигом закончили меня бить, бросили меня в снег, собрались в стаю и, прихватив с собой мою спасительницу, побежали прочь, за гаражи.

Неужели такое бывает? В какую мелодраму я попал? В какую постановку? В какой театр? Осталось только в любовный треугольник попасть, и будет полный комплект. Смешно.

Я лежал на земле, чувствуя, как болит моё до безумия нелепое тело. На самом деле, всё обернулось для меня не так уж и плохо. Они били меня всего секунд сорок… Вряд ли минута прошла.

Прокашлявшись, я встал, отряхнулся и пошагал домой, еле передвигая ноги. И зачем нужно было пререкаться? Неужели я совсем не могу без этого? Зачем я сам разрушаю себя, заставляю сея страдать? Может, по приколу. Может, я сумасшедший, а может – просто дурак. Какая разница?

– Ты там как? – крикнула из окна соседка с пятого подъезда Любовь Васильевна, которая всё это время наблюдала, как меня избивают.

– Жить буду, – ответил я, – даже все зубы целы.

– Ну да, – согласилась она, – слабо они тебя били. Если бы бабы у них не было, тогда надо было бы милицию вызывать.

– Могли бы и сразу вызвать! – прокричал я.

– Обычная драка! – махнула она рукой. – В моей молодости такие потасовки случались чуть ли не каждый день. К тому же, ты сам их спровоцировал. Неизвестно, кого бы ещё посадили. Ты же сам нарываешься! Умеешь только жаловаться и огрызаться!

«Что она мелет?» – подумал я, но не стал продолжать бесполезный разговор с сумасшедшей старухой и побрёл домой. Зашёл в подъезд, обычный, темноватый, скрипучий, нажал на грязную, затёртую годами кнопку лифта, поднялся наверх, к пустоте. Трясущимися пальцами я достал из кармана ключи и открыл дверь. Она жалобно, как бездомная собачка, заскулила и отворилась. Кряхтя, как старый дед, я сбросил с ног ботинки, и прошёл в коридор.

Тишина оглушила меня. Они всегда слишком всеобъемлющая, слишком навязчивая. Я захотел выключить её. Чтоб она перестала стискивать меня, пугать, заставлять слышать звуки, которые издаёт моё тело.

Посмотрите… Только не шуршите, не чмокайте своими губами, не швыркайте своими носами. С потолка на меня смотрит маленький, рыжий муравей. Он хочет сожрать меня, он видит, как я включаю телевизор, чтобы забыть о боли во всём теле, как я щелкаю каналы. На одном поют дети, на другом показывают сериалы по ментов, на третьем рассказывают сказочную историю о любви.

«Они были – словно принц и принцесса», – высокопарно молвил голос за кадром.

Красивая девушка в дорогом белом платье вдохновенно смотрела на мужчину. Высокого, элегантного, в дорогом костюме и блестящих туфлях. И всё-таки любовь – для красивых. Когда красивые люди влюбляются, это выглядит органично, нормально. А вот если любовь появляется в теле такого, урода, как я, то это выглядит как минимум непонятно и странно.

По всем каналам прыгали люди, огромные и вроде как искусственные. Хотя нет. Наверное, это я – искусственный, а они как раз – самые настоящие.

Дальше – новости. Корреспондент рассказывал о новых российских танках, на экране мелькали какие-то ракеты, направленные в сторону США. Вроде бы всё это – демонстрация силы. Но стоит взглянуть в окно, и понимаешь, что силы здесь никакой нет. Один абсурд.

По спортивному каналу показывали фигурное катание. Выступала какая-то американка. Шаблонно-симпотичная, улыбчивая. Похер. Не понимаю, что может быть интересного в фигурном катании, но оставляю его в рамке телевизора. Это лучше, чем ложь в новостях или отупляющие тв-шоу. Лучше, чем пустота, которая заливает керосин в ушные отверстия.

Всё тело болело. Муравей видел, как я подходил к зеркалу и осматривал свои жёлтые зубы. Ни одного не выбито. Слава Богу. Лишь синяки на лице, на спине, на животе, на ногах. Ничего страшного. Лицо моё и так может вызывать лишь отвращение – его не сделают хуже несколько синяков. Спину и живот всё равно никто не увидит. Всё нормально. Только тело болит. Оно наполовину фиолетовое. Интересно. Можно увидеть на коже электрические облака, но я их не взамечаю. Там – только синяки. Ничего больше.

Протираю раны спиртом. Нюхаю спирт. Запах помогает развеять пустоту. Вместо неё на пару секунд появляется тошнота. Такой себе обмен, не правда ли?

Я открывал зелёнку, обмазал ею все чёрточки своего тела, из которых текла красная жидкость. Как из мусорных пакетов со свеклой… Боже, как же они воняют. Вряд ли я пахну лучше.

Ложусь на диван, вытягиваю волосатые ноги, которые за несколько минут стали бетонными гирями, и пялюсь в телевизор. Я не чувствую ничего. Взгляд висит в воздухе. Плевать на время. Оно, как всегда, идёт очень быстро, оставляя после себя смятые пачки, полные неопределённости. Я – липкий, поганый клоп. Иду ко дну на своей невидимой подлодке. Смотрю в маленькое, бесполезное окошко цветного телевизора.

Там мелькали картинки. Одна фигуристка за другой. Во всех – ничего особенного. Но внезапно черный ящик заставил меня оживиться и выпасть из мира пустоты, в котором я пребывал вот уже минут десять.

Диктор объявил, что выступает российская фигуристка – 17-летняя девочка по имени Надя Забитова. Девочка в красном. Красный корсет, красные перчатки. Белые коньки. Чёрные волосы. Красивая. Очень красивая. Даже больше. Когда я последний раз видел настолько красивую девушку? С таким живым, светлым лицом, в котором есть нечто неземное, нечто нетронутое? Когда в последний раз я видел такую утончённость, такое искусство… Это была Полина… Но зачем мне снова нужна Полина? Она выела мою душу, она оставила от неё пустыню, она сделала из меня полутрупа. Любовь может только зажигать. Но у меня внутри нечего зажигать. Там ничего нет. Только пустота. Только чернота, предсумасшествие, которое я пытаюсь сдержать. Я – нигде. Словно в вакууме. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем… Где-то между трёх знаков. Мне холодно, мне одиноко, мне тоскливо, но я ничего не показываю. Пытаюсь всех ненавидеть. Но по-настоящему ненавижу только себя самого. Пошли все в жопу. Пошёл я в жопу. Пошло всё в жопу. Всё равно всё на свете бессмысленно. Я умру. Каждый умрёт. Всё это когда-нибудь кончится. Этот кошмар, этот страх, этот бесконечный стыд перед всеми. Этот бесконечный запор из собственных амбиций и планов. Даже через жопу не могут выйти. И похер. Вся моя жизнь – только предсмертные вздохи, судороги, муки…

Красота – вне меня. Я не должен прикасаться к красоте. Но почему я прикасаюсь к экрану телевизора? Почему я пытаюсь потрогать её? Это красное платье, красные перчатки. Она – просто принцесса из сказки. Я же – гоблин, голлум, гном… Чудовище. Опять в голову лезет этот дурацкий сюжет… Красавица и чудовище. Кто его выдумал? А главное – зачем? Как это может получиться? Зачем? Насколько эгоистично должно быть чудовище, чтобы портить собой красоту? Кто дал ему на это право?

Я смотрю на неё, словно на Бога. Телевизор поглотил меня, раздавил, расплющил. Её юбочка похожа на чистое озеро в горах, в котором отражается кровавый, спелый закат. Её кожа напоминает ландыши, которые утро искупало в каплях блестящей росы. Её зубы – белее льда, по которому она скользит, словно ангел по облакам. Её брови кажутся королевскими кобрами, величественными, ядовитыми.

Её носик – словно копьё, сделанное лучшими мастерами. Ровное и блестящее. Заострённое. Подожжённое. Смертельное. Греческий огонь, не иначе.

Её губы – как два точных, идеальных разреза на сердце, сделанные самым искусным из когда-либо существовавших хирургов.

В её лице есть что-то строгое, большое, дерзкое, но вместе с тем детское, простое и хрупкое. У неё очень умные, карие глаза, которые словно ищут свою надежду.

Она не катается по льду… Она брызгает своей красотой, светом, энергией. Она – это солнце на голубом, безоблачном небе.

Она не может упасть, ошибиться. Комментатор хвалит её. Девочке пророчат ещё одно золото. Она издевается, летает над людьми. Всё это невозможно описать словами. Это был танец абсолютной, не отягощённой ничем красоты. Из-под её коньков вырывались крупинки льда. Но мне казалось, что это были самые настоящие искры. Будто весь лёд горел, пылал от её восторженного великолепия.

Но в один миг, в одну секунду, она вдруг упала на лёд. Спустилась с небес. Стала человеком, который может ошибаться.

Падение могло бы отпугнуть меня, но нет, я не увидел в этом ничего плохого. Падение сделало ангела человечным, а значит приблизило его ко мне. Я заплакал. Клянусь, я не плакал с восьмого класса (тогда я, правда, не ревел, а ронял солёные капли слёз, давил их в себе), а теперь пустился в отрыв. Мне было жаль её. Жаль девочку, по сравнению с которой я сам выглядел таким жалким…

Она упала ещё раз.

И ещё.

И ещё.

Это становилось невыносимо. Ей было плохо, но она всё каталась. Не сдавалась. И правильно. Я тоже не сдаюсь. Иначе давно бы уже скинул свою мерзкую тушу с окна.

Наконец, она закончила, села и расплакалась.

Её замечательные глазки стали красными, расплылись в слезах.

«Почему ты плачешь, милая? – недоумевал я. – Почему никто не стоит с корзинкой и не подбирает твои слёзы? Почему твоё тело трясётся? Почему ты не улыбаешься? Ты ведь только что так прекрасно улыбалась… Да, ты упала, но не перестала быть чудом, ты не проиграла – это просто необходимый драматичный момент для сюжета… Чтобы люди переживали, а потом, когда ты снова начнёшь выигрывать, когда преодолеешь все трудности, обрадовались… Ты же – персонаж фильма! Это просто драма, без неё невозможен ни один нормальный сюжет. Не плачь! Ты же не в моём мире! Слава Богу, что не в моём. Всех этих ублюдков из твоего телевизионного мира я ненавижу, но ты… Ты не такая. Ты кажешься живой. Почему? Как это можно объяснить? Как вообще можно объяснить жизнь? Нет, ты не живёшь в моём мире! Спасибо тебе! Если бы я увидел тебя настоящую, я бы умер. Умер бы от такой красоты, и твой танец, твой быстрый полёт, в котором столько свободы, столько воли, измельчил бы меня, смахнул бы меня, словно хлебные крошки, на пол.

Мой мир, гаражный, бетонный, холодный и мокрый мир, съел бы такое чудо, как ты, и даже не заметил бы твоей красоты. Не заметил бы, как ты летаешь, скользишь по льду! Может, ты думаешь, что не прекрасна, когда плачешь, страдаешь? Нет, так ты ещё красивее, ещё живее! Боже мой! Эта страдающая грациозность, страдающее величие, страдающая красота, по сравнению с которой весь мир – ничто. Ведь так хочется пожалеть твою красоту… Но не плачь! Боль не заслужила тебя! Она должна есть меня, но не тебя! Пожалуйста, девочка из телевизора! Слёзы упадут на лёд и замёрзнут! Ты расколешь эти маленькие шарики лезвием своих волшебных коньков так же быстро, как ты расколола моё сердце! Тебе поставили не так много баллов, как раньше, у тебя только пятое место, но все эти люди, несуществующие телевизионные люди, – слепы! Зачем им глаза? Я хочу выколоть им глаза! Ты упала, да, но разве даже самая счастливая жизнь не включает в себя падение? Разве не прекрасно смотреть, как люди, упав, поднимаются и продолжают бежать дальше? С счастливой улыбкой на лице. У тебя всё получится, ведь ты – олицетворение красоты, её неописуемый предел. И почему я говорю с тобой? Почему я просто не могу замолчать, прекратить говорить? Зачем тебе меня слушать? Мой помойный голос, мои скрипящие, ржавые слова?»

Я собрался с мыслями, взял в руку пульт и, наконец, выключил телевизор. Я попытался взять книгу и почитать, но ничего не вышло, потому что девочка совсем не выходила из моей головы.

Я даже представил разговор с её отцом – толстым, богатым, лысым и красиво одетым мужчиной. Вот он, огромный, властный, громкий, красный, вообразил я себе, подходит ко мне, дрожащему таракану, и начинает говорить со мной, смотря на меня насмешливо, с жалостью.

– Посмотри, во что ты превратился? – говорит он мне, – кто ты такой? Посмотри, чего достигли другие люди за два года учёбы в университете, за двадцать лет жизни! Сколько они пережили? Сколько у них было девушек… Сколько нового они узнали? Сколько смогли испытать! Сколько смогли сделать! Посмотри на людей! А ведь они уже работают! Зарабатывают деньги! А ты висишь на мамкиной шее! Сколько можно, Федя? Что у тебя было? На что ты тратишь время? На что тратишь жизнь? Думаешь, я бы допустил, чтобы такой человек, как ты, даже думал о моей красивой, талантливой дочери?

– Я пытаюсь! – почему-то кричу я в этой идиотской фантазии. – Я не виноват, что получается плохо! Не виноват, что никак не получается! Я учу, но всё забывается! Может, это потому что я от природы глупый? Наверное… Я… Я неприятен никому, и это правильно. Я никого не заслуживаю. Я не заслуживаю, чтобы меня любили. Я груб с людьми, я уродлив. Пусть они найдут себе кого-нибудь получше, чем я. Это будет правильно! Я пытался исправиться, ходил к дерматологу, чтобы он помог мне очистить свою отвратительную, сальную кожу… Я ходил на эти чистки лица, покупал дорогущие мази, а потом забил хрен! Зачем? Если мне суждено быть уродом. Я пытался нравиться девушкам, быть с ними вежливым, настоящим, но они смеялись надо мной. Я стал просто посылать их в жопу. Даже если не хочу. По-другому я бы просто сдох… Ты не понимаешь, сука. Ты не понимаешь меня. Я… Не знаю, что происходит. Я застрял в безвременье. Кажется, навсегда. Может быть, я – и есть безвременье. Бессысленный сгусток чего попало. Страдалец, тоже мне. Я не хочу быть таким! Я хочу быть, как нормальные люди! Двигаться куда-то! Чувствовать, что впереди что-то есть! Я хочу на что-то надеяться, хочу делать что-то важное. Хочу. Но не могу. Я бездарен во всём. Мне ничего не дано. И это не сопли, а вполне логичные выводы. Я всего и всех боюсь, но преодолеваю себя, я не хочу жить, но преодолеваю себя. Со стороны я многим даже кажусь сильным. Но это только потому, что я не показывал им своё настоящее лицо. То, что в зеркале. Потому что если покажешь – загрызут. Так же, как ты грызёшь… Да, я знаю, что являюсь ничтожеством. Знаю, что всё просрал. Раньше говорили, что у меня есть талант. Теперь таланта нет. Я не могу ничего написать. Ну и нахер талант. И тебя нахер. Иди в жопу. Что стоишь? Тебе же не хочется на меня смотреть! Ты же талантливый? Зачем ты со мной разговариваешь? С сумасшедшим? С человеком, который даже заснуть по-человечески не может? Ты смотришь с упрёком, сука! Да, я должен был уже давно сдохнуть! Уничтожить себя! Но такой вот я эгоист, понял?! Я хочу ещё повоевать! Во мне много страха, но ненависти – ещё больше. Она не позволит страху полностью меня захватить. Я буду ненавидеть, ясно? Я буду маленькой пищащей тварью, которая только и делает, что ненавидит! Буду жрать землю, не сдохну просто так, убив самого себя. Нахер вас. И тебя нахер. Пиши свои талантливые стихи, пиши романы! Делай всё то, что я сам бы делал, будь у меня талант. Делай, а я буду съедать самого себя по частям, буду купаться в пустоте, дрочить на экранных шлюх, завидовать, слушать одну и ту же музыку, читать пустые буквы, ненавидеть себя. И посылать всех нахер. Кстати, тебя я послал туда же…

Но что мне это даёт? Ведь я просто думаю о себе как о сильном человеке. Пытаюсь казаться не тем, кем являюсь. Но зачем мне быть собой? Зачем давать другим такую гадость. Зачем заставлять людей слушать мои слова, состоящие из грязи, видеть моё тело, трогать его… Это как заражать других СПИДом. Стыдно. Ты вроде как злодей, убийца. Лучше умирать самому, лучше просто рассматривать созданного тобой урода в зеркале. Зачем давать его другим? Да, это жалкое зрелище. Но разве я способен на что-то ещё?

Прекрати! Успокойся! Перестань плакаться, нытик! Есть люди хуже тебя. Куда ни глянь – есть хуже. Ты смотришь на людей, грязных, пьяных, бездомных. Их кожа похожа на грязные мешки с картошкой. Тебе кажется, что они – это низ. Но проходишь несколько метров и встречаешь людей с лицами-мешками для мусора, мокрыми такими, дырявыми. Из них что-то течёт. Не свекольный сок, а кровь. Настоящая. Вонючая. И это ещё не конец, не последняя точка падения. Погуляй по тёмным, полуразрушенным сибирским дворам – увидишь всякие прелести.