После того, как сразу несколько журналов отказались печатать мои рассказы, сославшись на то, что написаны они о вещах грубых и пошлых и насквозь пронизаны нездоровыми сексуальными влечениями героев друг к другу, я решил сменить тематику.
– Все, – сказал я жене. – Отныне буду писать только о светлом добром и очень чистом.
– Правильно. Выгляни в окно. Вокруг так много замечательных людей с прекрасными мыслями и поступками, – поддержала меня жена, видимо, вдохновленная тем, что сменив длинную юбку на шорты, получила на улице массу комплиментов.
Я сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и стал смотреть в окно. Мимо на машинах проносились американцы с их неведомой мне жизнью – в которой, наверное, было много светлого, доброго, прекрасного и правильного. Проходили такие же эмигранты, как и я. Я записал: «Вот прошел Слава. Ему нужна работа. Прошел Борис. Ему тоже нужна работа. А вот прошла Лиза. Ей нужны работа и муж, потому что она – мать одиночка.»
Я перечитал написанное. Про Славу и Бориса вроде бы хорошо получилось. Светло и чисто. Не подкопаешься. А вот про Лизу не очень. В словах «нужны… муж» ощущается прежняя тяга автора к сексу. Я решительно зачеркнул про мужа и стал дальше смотреть в окно.
«А вот хромает Давид, – записал я. – У него не было работы десять месяцев. Потом ему нашли работу на стройке. Довольный, он радостно носился по этажам строящегося небоскреба, таща на себе строительный мусор. Потом ему на ногу упала бочка с цементом и он перестал носиться.
«Бочка с цементом – слишкои грубо, – подумал я. – Пусть ему на ногу… сядет бабочка. Обычная белая бабочка. И Давид станет вспоминать, как… он гнал тяжелый грузовик по бетонке. За окнами мелькали деревья. Сплошь березы. Вдруг впереди на шоссе опустилась белая бабочка. Давид отчаянно надавил на педаль тормоза. Визжа, машина завертелась волчком, перевернулась, перекувырнылась в воздухе и упала в сантиметре от бабочки. Из горящей кабины выполз Давид. Он осторожно, чтобы не повредить крылышки, взял бабочку своими заскорузлыми шоферскими пальцами и, прихрамывая на ушибленную ногу, понес ее в ромашковое поле. Там со словами: «Живи, кроха!» он бережно опустил ее на цветок… Опять заноет, запульсирует прежней болью нога Давида, придавленная тяжелым грузом воспоминаний.»
Так-то лучше. Правда, настоящий Давид был в России директором магазина ковровых изделий и, скорее всего, умервщлял бабочек нафталином, считатя их всех молью. Но нафталин – это грубо и неэстетично.
Мимо окна снова прошла Лиза. Я быстро записал: «Снова прошла Лиза. Все-таки фигурка у нее…»
«Опять ты за старое!» – прикрикнул я на себя и выбежал на улицу.
– Слушай, Лиза, – сказал я. – Не могла бы ты гулять где-то в другом месте?
– А твоя жена дома? – с надеждой спросила Лиза.
– Дома, дома, – ответил я.
– Ну тогда здесь действительно гулять нечего, разочарованно сказала Лиза и ушла.
Я вернулся в дом и снова стал смотреть в окно. Прошли Сережа с Милой. На днях оба потеряли работу. Преисполненные самых светлых чувств, они отчаяно ругались. Я решил расцветить сухие факты описанием природы и записал: «Посреди буйно зеленеющих кустов жасмина Сережа привлек Милу к себе и поцеловал.» Подумав, добавил: «… в лоб». Подумав еще на всякий случай зачеркнул «к себе» и «поцеловал». Но получалась ерунда. Совершенно непонятно, как и за что привлек Сережа Милу, да еще в лоб.
«Э нет. Мужчине и женщине находиться вместе в твоих предложениях не рекомендуется», – сказал я себе и вычеркнул Сережу с Милой. Остались кусты. Но что-то меня в них насторожило. Я перечел несколько раз. Стоп. Зеленеющие, но чем? Кусты зеленеют своими листьями летом, а если действие происходит зимой? Зимой кусты могут зеленеть, например, от того, что в них сидят люди в зеленой одежде. А одежду, как известно, можно снять, не зря же люди полезли в кусты. Благо зимы в Америке местами бывают теплыми. Кошмар! Какая изощренная порнография! Правильно, что меня не печатают.
Я тщательно зачеркнул написанное о кустах и стал всматриваться в окно в надежде увидеть что-то истинно светлое и, вместе с тем, не имеющее ни малейшего отношения к сексу и прочим пошлостям. За окном светило солнце и легкий ветерок трепыхал флаг на соседнем доме. Сжав ручку до побеления пальцев я написал: «Светило солнце.» Так… Раз светило, то могло и не светить. И тогда было бы темно… Но даже ребенок знает, что в темноте люди убивают, грабят, совокупляются…
«И все эти мерзости ты подразумеваешь в своем «светило солнце»! – сказал я себе. О, ужас! Пот проступил у меня на лбу. Собрав волю в кулак, я написал: «Дул легкий ветерок». Ага, и задирал женщинам юбки. Я швырнул ручку в угол и в отчаянии бросился на кровать. Какой стыд! Я вскочил и заметался по комнате.
– Что с тобой? – испуганно спросила жена. – Ты весь красный. Наверное, у тебя поднялась температура или давление.
– И не надейся! Я знаю на что ты намекаешь этим своим «у тебя поднялось давление». Отныне никакого секса! Никаких кустов, солнц, ветерков. Все! С меня довольно-о-о!
Очнулся я на больничной койке. Медсестра рассказала, что несколько дней я метался в бреду. А я заметил, что у нее потрясающий бюст. В тот день, когда я смог ей это объяснить, меня выписали из больницы совершенно здоровым.
Вы меня знаете. Я человек скромный, со средними умственными способностями. Такие как я живут на одну зарплату. Но жена пристала: «Открой, да открой свой бизнес. Богатыми станем в Америке.» Я книжки почитал, на интернет сходил, лоун получил, открыл магазин. Сижу думая, что я в нем продавать буду. Жена советует: «Продавать надо то, что будут покупать.» У всех жены, как жены, а мне умная попалась. Друзья подсказывают: «Старик. Тебе нужно что-то такое, чего нет у других. Например, в одной половине магазина – бульдозеры, а в другой – лифчики.» Вначале мне эта идея понравилась. Заходит, значит, женщина и сперва покупает лифчик, а потом подбирает к нему бульдозер. Но когда я посмотрел дорожно-ремонтные каталоги, то понял, что это работать не будет. Все бульдозеры – желтого цвета. К ним ничего, кроме желтого не подходит. А сколько у меня женщин было, ни одной не помню в желтом бюстгалтере.
Сижу месяц, сижу два, все думаю. Родственник звонит. «Давай, – говорит, – будем в твоем магазине мое последнее изобретение продавать: карманные солнечные часы для мужчин. А к ним прозрачные брюки, чтобы солнце к часам проникало.» Я сперва загорелся. Такого даже в Швейцарии нету. Ну а потом мозгами пораскинул и понял, что это тоже не пойдет. Солнце-то не только к часам проникать будет. Оно и к самому нежному и чувствительному мужскому месту доберется. Ну кто же это из мужиков захочет ходить с обгорелым…?
Сижу год в пустом магазине и думаю. Ничего придумать не могу. Прохожим кукиши в окно показываю. Больше у меня ничего нету. Вдруг заходит один. «Что это ты такое интересное показываешь?» Вот это да-а! Оказывается американцы не знают, что такое обыкновенная дуля! А еще считают себя передовой нацией. И тут меня осенило. Побежал я в соседнюю кондитерскую, скрутил им фигу, посыпал ее маком и спрашиваю: «Такое испечь можете?» Через неделю я вовсю продавал печенные фиги и всякую фиговую символику. Магазин назвал «На фига вам это надо.» На крышу поместил огромную светящуюсю дулю, устремленную пальцем в небо.
Когда американцы спрашивают, что эта комбинация из трех пальцев значит, я говорю, что это древний скифский символ изобилия и дружелюбия. Им нравится. Раньше они при встрече обнимались и целовались, а теперь по-нашему суют друг другу фигу под нос.
После посещения с сыном Кингс Айленда[1] я чувствовал себя, как солдат, доживший до конца войны. Хотелось петь, смеяться и целовать встречных женщин. Что я и сделал, придя домой.
– Ты случайно не выпал из ролокостера[2]? – спросила жена, морщась, как всегда в таких случаях.
– Ай вил сурвайв. Тра-та-та-та, – пропел я. – Ролокостер – это детский лепет.
Сказав это, я невольно вспомнил «Бист» и «Вортек»[3]. Внутри у меня тут же все перевернулось, глаза застыли, а рот открылся в немом крике.
– Ты обязательно должна попробовать. Получишь неописуемое удовольствие, – сказал я и вытер проступивший на лбу холодный пот. – Я даже готов заплатить тебе за это сто долларов, так сильно я хочу, чтобы ты получила это удовольствие.
– C чего это ты так расщедрился? – с подозрением спросила жена.
– Хочу, чтобы у нас были общие воспоминания, – ответил я.
– Надо подумать, – серьезно сказала жена.
– Подумай, – согласился я. – Я постараюсь не пользоваться телефоном в ближайшие два дня.
Подумать у жены значило обзвонить подруг.
– Есть мнение, что ты хочешь меня убить, чтобы получить страховку, – сказала жена через два часа.
– Кетрин, – констатировал я. – Есть мнение, что после пятого развода она слегка недолюбливает мужчин. Но ты не бойся. К счастью, у тебя никакой страховки нет. Так что подумай еще.
Глубокой ночью я проснулся от возмущенного шепота:
– Нашел дуру! Всего сто! Я точно знаю – это стоит, как минимум четыреста.
– У Лизы параноя. Она торгуется даже с телефонным автоматом: все время пытается всучить ему дайм[4] и два удара кулаком. Думай.
На следующий день жена сказала:
– Сама я на это дело не пойду.
– Как хочешь. Иди с кем-то. Но деньги те же.
– Ты все о деньгах, – с презрением сказала жена. – Ты даже не подозреваешь, что есть настоящая крепкая женская дружба.
– Науке об этом неизвестно. Подозреваю, что она существует только в нездоровом воображении Полины.
На следующий день моя жена и Полина стояли в очереди к «Бисту». Обе были смертельно бледны. Я пытался их ободрить.
– Страшно только вначале. Затем думаешь: «Какой я был дурак, что боялся раньше. Тут такое начинается.» Не сдерживайте себя. Если хочется блевать – блюйте. Не беспокойтесь о том, что ветер задерет вам юбки и мужчины внизу увидят ваше белье. Вы проноситесь мимо них на такой скорости, что кажетесь бесформенными кусками мяса. И главное, не пытайтесь звонить друг дружке во время замедления, чтобы обменяться впечатлениями. Отдайте мне ваши сотовые телефоны. Были случаи, когда они протыкали тела своих владельцев.
Жена зашаталась, но Полина подхватила ее и внесла в кабину. Ролокостер заурчал, как тигр перед приемом пищи, и двинулся.
Когда все было кончено, ко мне подошел служащий парка и попросил пройти с ним.
Женщины сидели в кабине, не отпуская металлических поручней. Они не отвечали на вопросы и не мигая смотрели вперед. Несколько техников суетились вокруг них, пытаясь разжать их пальцы.
– Ступор, – сказал один из них. – У нас есть еще несколько минут. Может вам удастся. Хочу вас предупредить. Если не успеем, придется их …
Он замолчал и виновато отвел глаза.
Я решил прощупать почву и начал с ничего не значащей фразы:
– Дорогая, у тебя муж и дети. Ради них ты должна оставить этот ролокостер и пойти домой.
Как я и ожидал, это не подействовало. Тогда я решил пустить в ход тяжелую артилерию.
– Звонили твои подруги и оставили тебе важные месиджи[5]. Хочешь их послушать?
Никакой реакции. Это было серьезнее, чем я думал.
– Последняя минута, – предупредил техник.
– Если вы сейчас же не уйдете, вас запустят еще на один виток! – выкрикнул я.
Женщины вскочили, вырвали с мясом железные поручни и побежали.
– Вот это сила! Не приведи господи встретиться с такими в темном переулке, – испуганно прошептал техник.
О проекте
О подписке
Другие проекты