Глава 6. В «нигде» падали яблоки

На самом деле, Ника – моя настоящая семья. И Кит, конечно.

Никита Кондратьев – единственный друг, с раннего детства. Он на два года старше – отчаянный драчун и звезда детдомовской футбольной команды. Я даже не помню то время, когда мы не знали друг друга. В далеком детстве думала, он мой брат. Настоящий брат, который защищал и утешал, а еще постоянно совал мне в руку размякшие в кармане конфеты. А еще он единственный из всех знакомых парней всегда смеялся над моими шутками. Когда я подросла, то поняла, что чувство юмора у Кондратьева отсутствует, и это породило во мне сомнения о моей же способности шутить.

После девятого класса Никита ушел в кадетское училище полиции, а Ника тогда вышла замуж. Так я встретилась с Феликсом Успенским, ее приобретенным внуком. Кит же с внуком знакомиться отказался наотрез, и от Ники отдалился, хотя, как и все детдомовские, души в ней раньше не чаял. Думаю, он считал, что я предала нашу дружбу, и Фила заочно не переваривал, как основную причину отстранения.

Но я никогда от Кондратьева и не отстранялась. И после педагогического училища получила второе юридическое, чтобы мы с Никитой и дальше могли поддерживать друг друга.

Я знала его как облупленного. Этого стройного парня среднего роста с серыми глазами и упрямой челюстью. Поэтому особо не напрягалась, чтобы понять: он избегает меня вот уже около двух месяцев под любым предлогом. Это было нелегко сделать в нашем двухэтажном управлении, но Кондратьев проявлял такие чудеса изобретательности, каких я за ним никогда не замечала. Что-то стояло за маниакальным желанием не попадаться мне на глаза.

Выследила и настигла его у входа в общежитие. Поймала голодного и усталого, взяла тепленьким во время обеда.

На лице Кондратьева отобразился весь непечатный монолог, который в эту минуту он произносил про себя, но деваться было уже некуда. Кит как миленький поплелся за мной в облезлый скверик возле общаги.

Сегодня неожиданно вернулось тепло и безветренный покой. Вчерашний ветер сбил большую часть золотой листвы, сбросил на землю. В приобщажном скверике ее нападало особенно много. Пришлось, шурша, смахивать с лавочки, чтобы сесть.

– Ты почему от меня бегаешь? – спросила я, вытаскивая из сумки пакет с горячими пирожками.

Он помолчал, следя глазами за пакетом, а потом вдруг сквозь зубы выдавил:

– Ты знаешь…

– Не знаю, – запах из пакета достиг ноздрей Кондратьева, и в глазах его появилось выражение кролика, застигнутого удавом. Метод «допроса и пирожка» – вот как это называлось. Почти «кнута и пряника».

– Я о той ночи…

В голосе Кондратьева появилось что-то такое… заставившее меня насторожиться:

– Какая такая ночь? – Я протянула ему шуршащую и промасленную упаковку. Если чего-то хочешь от мужчины, сначала накорми его. Не стоит долго играть с огнем. – Никины. Осторожно, горячие…

– Ну, когда мы… Это… После того, как Феликс…

– И чего ты мямлишь? – я посмотрела на него строгим «учительским» взглядом.

– Ты можешь сколько угодно делать вид, что ничего не было, но…

– Кондратьев! Ты о чем?

– Ладно, – он махнул рукой. – Как знаешь. Сама же спросила… Не спрашивай тогда больше…

Я приступила к главному, пока пирожки не закончились. О его странном поведении поговорим позже. Сейчас меня волновало другое:

– Кит, твой отдел розыском пропавших людей не занимается. А занимается криминалом. Почему через три месяца дело еще не закрыли?

Он что-то неразборчиво буркнул. Можно было принять и за согласие, и за опровержение. Я сделала выбор в пользу первого.

Зная ребят из нашего районного МВД, можно предположить: никто не станет тратить время на расследование того, что не выглядит преступлением. Постараются как можно быстрее списать в отсутствие криминала.

– Кстати, Кит, а ты мне так и не сказал, кто вызвал полицию на дачу Феликса.

Он вздохнул.

– Я удивлен, что ты до сих пор этого не спросила. Звонок поступил дежурному в 6.15 утра. Звонивший не представился. Номер не определился. Сказал, на даче в Вешках – труп мужчины. Дежурный переспросил, уверен ли звонивший, что пострадавший мертв? Тот ответил, что он не врач, но все выглядит хуже некуда.

– Номер определили?

– Да, через несколько минут. Звонок с мобильного телефона Феликса.

– Который уже к тому времени был мертв.

– Точно.

– Дай угадаю… К прибытию наряда в доме никого, кроме мертвого Феликса и Кристи? Звонивший, если это не был сам Фил, уже исчез? Отпечатки на телефоне?

– Естественно, – покачал головой Кит. – Какой тебе Фил? Мертвые не звонят. Когда прибыл наряд, все было заперто. Никого постороннего, и никаких отпечатков на мобильном Феликса. Патрульные взломали дверь и обнаружили тело Успенкого и девочку. Так как кругом была кровь, они вызвали криминалистов и скорую. Врач зафиксировал смерть. Следов насильственного проникновения не обнаружили.

– Там дверь просто захлопывается, – вспомнила я. – Звонивший спокойно мог стереть отпечатки на телефоне, выйти и захлопнуть дверь за собой. А Кристя…

– Она так и не сказала ни слова о том, что там случилось,– кивнул Кондратьев. – Как там диагноз?

Он впился зубами в пирожок. Несколько секунд молчал, уже наоборот, как удав, переваривающий кролика. Наконец его глаза приобрели ясность.

– Селективная амнезия, – напомнила я. – Синдром вытесненных воспоминаний.

– Синдром… Чего только не придумают. Аль, эта девочка… Скользкая какая-то. Я думаю…

Кит помолчал.

– Она притворяется. Не хочет ничего говорить, чтобы не навредить матери. И еще… Я думаю, Мария причастна к смерти мужа.

– Спасибо, – искренне проговорила я, и Кит не стал переспрашивать за что. Он все сразу понял. – А с Кристей… сложно, – задумчиво дополнила. – Неоднозначно. Селективная амнезия вообще-то – расстройство, не доказанное официально в научных кругах. Некоторые специалисты считают: невозможно частично что-либо исключить из памяти. Если ты интересуешься моим мнением, то в своей практике я встречалась со множеством механизмов детской самозащиты. В их числе и выборочное забывание. Это вполне реально, Кит. Может, Кристя и не врет.

Под восторженным взглядом Кондратьева из той же сумки возник термос с кофе. Таким, как Кит любил: чтобы сахар из ушей лез.

– Только я не смогла за это время ни разу с девочкой толком поговорить. Кристя до сих пор дурниной орет, стоит мне показаться на ее горизонте. Из-за этого мы с Вероникой общаемся чаще всего только по телефону. Ко мне она приезжать не любит – пятый этаж без лифта, а Ника хоть и железная, но уже в возрасте. Восьмой десяток как-никак…

– Значит, что-то Кристина помнит? Раз так реагирует на тебя?

– Это неосознанное закрепление негатива. Наверное, я была первым знакомым лицом, которое она увидела после трагедии. Вот и осталась в подсознании, как самое яркое пятно. Все остальное пережитое оказалось слишком тяжелым для ее психики. Красная Луна, так она кричала. Возможно, в ее памяти осталась луна, которую она видела на небе, потом – провал, а следом – я. Только эта Красная Луна все равно не дает мне покоя…

– И что это может быть? Думаешь, что-то важнее, чем бред перепуганного ребенка? Есть какие-то догадки? Мы просмотрели все населенные пункты вокруг, все названия заведений, отелей, гостиниц, ресторанов. На всякий случай. Но ничего с такой вывеской не обнаружили.

Я пожала плечами.

– Конечно, я порылась в интернете. Но выяснила только, что есть термин «Черная Луна», и он применяется к последнему видимому полумесяцу убывающей Луны. Это период от полутора до трех с половиной суток. В середине этого самого темного периода Луна и Солнце находятся в соединении. Может, в какой-нибудь специальной литературе это и называется «Красной Луной»?

– Ты не очень помогла, – вздохнул Никита. – А еще знаешь, что очень интересно, если мы затронули интернет?

– Тут все просто сверх впечатляющее, – грустно согласилась я.

– Марыся… то есть Мария Успенская нигде во всемирной паутине не засветилась. В соцсетях не зарегистрирована, никакой личной странички нигде нет. Даже электронной почтой не пользовалась…

– Тоже мне бином Ньютона, – фыркнула я. – Все знают, что Марыся не любила сидеть в интернете.

– Странно… Такая молодая… Как такое может быть?

– Кит!

Он поднял шутливо обе руки вверх:

– Молчу, молчу! О возрасте не слова.

Это выводило меня из себя в жене моего бывшего мужа больше всего. Упоминание о том, что она на несколько лет младше. Если быть точной – на шесть.

– Ладно, до встречи.

Пирожки закончились, кофе тоже. Красноречивые взгляды в сторону волшебной сумки не выманили из нее больше ничего прекрасного. Кит явно собирался опять ускользнуть.

– Кондратьев, стоять раз-два! – скомандовала я. – Услуга за услугу.

– Алька… – он тут же все понял. – Ты не можешь лезть в это. Я руководитель следственной группы, и я говорю – нет.

– А куда дели пронзительноглазого Александра Владимировича? – я вспомнила майора, который допрашивал меня на даче.

– Пошел на повышение, – с некоторой завистью произнес Кит. – В первопрестольную. Но это тебе не поможет.

– Кондратьев, – я посмотрела на него столь строго, как могла. – Это все же мой муж. Пусть бывший, но…

– В том-то и дело… Ты уверена, что хочешь знать вот эти все подробности? Тут может столько скелетов из шкафов нападать…

– Помнишь, что такое «дело чести»?

Кондратьев помнил. Не мог забыть, я знала.

– Ты должен это сделать, потому что, кроме тебя, это сделать некому.

Старинное обязательство, которое мы взяли еще в детском доме. Это Кит первым произнес слово «честь». Его отец, полицейский, погиб при исполнении. Наверное, с моей стороны было не совсем честно напоминать сейчас об этом. Выворачивать руки. В конце концов, я не кривила душой: Феликс Успенский когда-то был моим мужем.

– Но у тебя же есть, кому это сейчас сделать. У тебя имеюсь я.

– Мы, Кондратьев. У нас имеются мы. И не спорь.

Во взгляде Кита металось лопедевегавское «честь борется моя с любовью, а вы мешаете борьбе».

– Ты же наверняка прошерстил подобные случаи?

– Есть такое, – Кондратьев не стал валять дурочку. – Было нечто похожее в нашем городе тридцать лет назад. Семья с маленькой девочкой. Мужика так же выпотрошили, а мать с ребенком исчезли.

– Выпотрошили? – я сразу вычленила главное.

– Черт, – Никита спохватился, что проговорился. – Ну…Раз уже… Ты не отвяжешься?

– Нет, – покачала я головой.

– Тогда лучше вот так…

Кит полез в телефон, открыл страницу в блокноте и зачитал:

– В результате судебно-химического исследования, в теле Успенского не был обнаружен ни карбоксигемоглобин, ни гемоглобин. Не только в крови, но и в мышечной ткани.

– Это значит…

– Он был полностью обескровлен, Аль…

– Но на нем… Ни ран, ни повреждений, так? И кровь вокруг – Кристина.

– Ну да. И тот случай, тридцать лет назад, с такой же странной картиной смерти. Повреждений на теле нет, официальная версия – инфаркт. Типичная некриминальная смерть, да вот только труп обескровлен, будто…

– Будто из него душу выпили? – предположила я, вспомнив свой ужас, когда взглянула на тело Феликса.

– Точно, – Кит словно обрадовался. – И жена с дочкой исчезли.

– Девочка возраста Кристи?

– Нет, совсем маленькая. Года полтора – два.

– И ничего?

– Ничего, – Никита вздохнул.

– Но их же точно искали?

– Наверное, – он пожал плечами. – Только это были девяностые годы, Аль. Там такая неразбериха царила. Люди пачками пропадали. Я удивлен, что дело еще осталось. Многие висяки просто исчезли, когда наш с соседним районом объединяли, реорганизовывали, а потом опять разъединяли.

– Ты мне покажешь дело? – я больше требовала, чем просила.

Впрочем, сейчас не до сантиментов – Кита следовало «додавить». Между прочим, по его же технологии.

– А-а-аль…

– Я тридцать с лишним лет уже «А-а-аль», – передразнила я его. – Я же не прошу забрать навсегда. Оставь на столе, когда в кабинете никого не будет, и мяукни мне. Просто почитаю и отстану.

Он вздохнул, уже соглашаясь.

В конце концов, Кит прекрасно понимал, почему меня так задевает странная смерть Феликса. Хоть и на дух не переносил моего бывшего мужа.

Когда Кит ушел, я решила выяснить еще один вопрос, который маячил на периферии сознания уже несколько дней. Он как назойливый комар зудел над ухом и мешал сосредоточиться. Я набрала Никин номер, она ответила не сразу, я даже забеспокоилась. Но, в конце концов, раздавшийся голос, показался мне вполне бодрым, и я сразу успокоилась:

– Ник, чего так долго?

– Кристю в школу собирала, телефон на кухне остался, не слышала. А у тебя что за пожар? Мы же недавно расстались?

Я и в самом деле забегала к ней за пирожками для Кита, пока Кристя ещё не проснулась. Это было часа два назад.

– Да вот думаю… Про селективную амнезию. Ника, ты мне недавно рассказывала, как я в детстве притворялась невидимкой.

Если я собиралась понять, притворяется ли Кристя, стоило начать с себя.

– Было такое,– Ника ухмыльнулась в трубку, я это прямо услышала.

– А что-нибудь еще такое, подобное?

– Ну… У тебя как-то появился воображаемый друг… Вернее, это я сначала подумала, что он – воображаемый.

– А на самом деле?

Я не помнила никакого воображаемого друга. Первые воспоминания связаны с Никой и Китом. Это потом появились остальные – Феликс, в том числе. Все очень даже материальные и осязаемые.

– На самом деле, ты стала сбегать из детского дома лет в пять. Каждый год, в конце октября. День в день. Во всем остальном была вполне хорошим ребенком, только вот эти… Я не могу даже сказать – побеги, скорее, прогулки. Ты всегда возвращалась с первыми сумерками. Исчезала утром, а к вечеру уже как ни в чем не бывало оказывалась в своей кровати. Но ты раньше наотрез отказывалась слышать что-то о своем детстве. Что…

– Мне просто нужно кое-что проверить, – сказала я. – Это не относится к воспоминаниям детства, а, скорее, к практическому анализу.

– А, – кажется, в голосе Ники послышалось разочарование. – Тогда понятно.

– Воображаемые друзья заводятся от одиночества, – продолжила я. – Я была одинокой?

– Да нет же. Никаких признаков.

– Значит, начинающаяся шизофрения? – вот тебе и новости.

Большинство людей живет с нарушенной психикой. Не подозревая об этом.

– Я слышала голоса? Наносила себе синяки и ссадины, будто поссорилась с воображаемым другом?

Отставить панику! Сейчас у меня прекрасная связь с реальностью. Даже слишком. Я переросла детские девиации, если они у меня были.

– Да опять ты мимо, – сказала Ника. – Горе ты мое от ума… Послушай дальше, не спеши. Аля, твоя самоуверенность тебя когда-нибудь погубит. Не думай, что ты все на свете знаешь.

Пришлось прикусить язык. В конце концов, Ника была педагогом. Пусть сейчас и на пенсии, но очень хорошим педагогом.

– Да нет же! – повторила она. – Тебя видели несколько раз случайно в городе с каким-то парнишкой.

Я растерялась. Вот этого вообще не ожидала услышать.

– Вы исчезали, стоило тому, кто заметил, приблизиться к вам, но я думаю, что это был один и тот же мальчик. Старше тебя лет на десять. Говорили, что вы похожи. Лидия Семеновна, наша повариха, которая как-то увидела вас вместе, уверяла, что наверняка родственник.

Ника улыбнулась.

– А я что-то говорила о нем? И почему он встречался со мной как-то… тайно?

– Это мне неведомо. Все попытки прояснить ситуацию не увенчались успехом. А ты говорила «дядя». «Дядя пришел ко мне». «Дядя научил меня красному теплу»…

– Чего?

Я тут же подумала нехорошее. Но так же как точно не была шизофреником, никакой детской сексуальной травмы в себе и в помине не чувствовала. Может, и в самом деле какой-нибудь нашедшийся родственник? Хотя это вообще ничего не проясняло. Дети всех мужчин, которые не их отцы, зовут «дядями».

– Один раз твои карманы оказались набиты подтаявшими шоколадными конфетами, другой – небольшими яблоками, явно из своего сада. Не магазинные.

При слове «яблоки» в подсознании пробился их кисло-сладкий аромат и что-то еще, незнакомое, но очень притягательное. Сладкое, тягучее. Вдруг отчетливо возникло ощущение: я съезжаю с лестницы, вытягиваю ногу в розовом носочке с бомбошкой так, что край сандалика касается той ступеньки, что ниже. Солнце пробивается сквозь уцелевшие части витражных окон и рассеивается кусочками радуги по бетонной крошке пола.

– Эй, – кто-то смеется, – Оля, ты сейчас шлепнешься.

Я всегда думала, что это почти единственное воспоминание из детства связано с Никитой. Но голос… Это был не его голос. И имя. Точно не мое. Или, наоборот, мое изначально?

– Аль, – прервала мой своеобразный транс Ника. – Тебе Никитка ничего странного не приносил в последнее время?

– Ну… – удивилась я и вдруг вспомнила. – Точно! Приволок как-то замызганного игрушечного медведя. У меня создалось четкое ощущение, что он спас его из какого-нибудь бандитского притона. Возможно, его подкидывали в мусорные баки, зашив в пузо прослушку.

– Ты же не выкинула его? – почему-то обеспокоенно спросила Ника.

– Кондратьева? Да, выставила почти сразу.

– Да нет же, медведя, – Нике, судя по всему, было совсем не смешно. – Не выкинула?

– Нет, – сказала я. – Потом погиб Феликс, и я… Как-то забыла о медведе.

– Я не уверена, но думаю, – сказала Ника, о которой я ненадолго забыла, прижимая мобильный щекой к плечу, – эту игрушку тебе подарил тот самый парнишка. «Дядя», к которому ты убегала.