ненавидит, ну как Сомов или Вероника Евгеньевна. Что Катя любила бабушку, потому что та учила её играть в бадминтон, а бабушка любила Катю (не считая яблочного пюре и молочного супа). Но бабушка умерла. Катя насобирала всё, что было плохого или важного в жизни. А плохое и важное – это одна неделимая, сплошная, липкая каша.
Вдруг Катя заговорила, запричитала, что она поняла, что её никто не любит и не хочет слушать, и понимать, и помогать. Что Катя любит маму, а мама любит её не так, как нужно. Что Катя любит Лару, а Лара не любит её совсем. Что Катя чуточку любит папу (может быть, потому, что знает его со своего рождения), а он, кажется, её и вовсе
кикиморы (не болотные, а домашние) сидят на возвышенностях вроде заборов и глупо кричат: «Ки-ки-ки, ки-ки-ки!» Ещё – тащила Катя из тумана памяти – они чешут брюхо и запутывают всю пряжу в хозяйском доме.
Катя хотела подтолкнуть время, чтобы оно быстрее катилось до вечера, чтобы перестать чувствовать ужас надвигающегося. Она давно заметила, что ожидание плохого ещё мучительней и растянутей, чем само плохое. А предвкушение хорошего – радостней и длиннее, чем само хорошее.