Вот так я складываю два и два. Не могу сказать, что это доставляет мне какое-то особенное удовольствие, но все же. Скажем так – это доставляет мне УДОВЛЕТВОРЕНИЕ. Приятно сознавать, что ты не вовсе идиот и способен на какое-то самостоятельное мышление. Что ты не вовсе наивен и бесполезен. Что ты не маленький ребенок, короче.

В общем ясно, что собирание мозгов в кучу – задача актуальная, но решается не с места в карьер. Очень много противоречивых обстоятельств. Слишком много сложностей.

Слишком много вампиров.

Кстати, это и правда так – я уже и забыл, когда в последний раз проводил время с людьми. Ну исключая семейные дни рождения, но это все-таки бывает не каждую неделю и даже не каждый месяц – семья у меня большая, но не настолько, чтобы дни рождения обеспечивали подлинно регулярные встречи.

Кстати о днях рождения – мне есть о чем с Серхио посоветоваться. Есть у меня одно… наблюдение, которым мне нужно с ним поделиться.

Мы сидим в том баре на «Красном Октябре», что за прошедшее лето завоевал сердца всех примодненных москвичей. И было чем понравиться: интеллектуальная атмосфера (как-никак, не просто питейное заведение, а часть «института дизайна», основанного одним из наших олигархов видимо для очистки совести – как раньше в России купцы церкви строили для замаливания грехов, так теперь олигархи культурные институты финансируют), дивная терраса с видом на реку, щадящий порядок цен, все время что-то интересное во дворе происходит – то кино показывают, то концерт устраивают, и оформлено все с приятной непринужденностью в стиле 1960-х годов, эдакий «Лондон на Москве-реке». Сидим необычной компанией: Марины нет, она пошла на охоту, за мной присматривает Серхио, а мы с ним оба присматриваем за Левой.

Сидим мы уже давно и успели чуток исчерпать темы для бесед. В принципе, Марина собиралась потом к нам присоединиться, так что есть надежда, что наш мальчишник скоро перестанет быть таковым. Но передо мной стоит задача: пока Марина не вернулась, и несмотря на обилие красного, выкроить момент, когда с Серхио можно будет переговорить… хотел сказать «по-человечески», но этот вариант в принципе не рассматривается. Короче, поговорить по-нормальному. Момент предоставляется, когда Лева уходит плеснуть себе воды в лицо – даже вампирам бывает иногда нужно слегка освежиться, особенно если они пьянствуют так сосредоточенно, как мы сегодня. Лева заслуживает уже такого доверия со стороны своего учителя, что тот его отпускает одного в туалет – а в этом заведении туалет, кстати, далеко от общего зала, по дороге туда много всего может случиться, так что доверие проявлено серьезное. Мы с Серхио остаемся за столом одни. Оба курим, оба задумчиво смотрим в окно на темную реку, в которой отражается огромный и бесформенный, как монстр из ночного кошмара, храм Христа Спасителя и много красивых огоньков. По реке проходит пароходик – странно, что они еще плавают, вроде бы уже навигация закрыта. Но с другой стороны, столько сейчас народу, который может себе заказать пароходик – они теперь даже зимой плавают с мини-ледоколами, что какой-то там сезон или время навигации больше уже не актуальны. Любой каприз за ваши деньги, как сказал мне однажды один телеведущий на вечеринке. Кстати, и правда довольно продажный.

Мне трудно найти слова, чтобы начать, – то, что я собираюсь сказать, сразу даст хитромудрому вампиру понять, что я много лишнего думаю и знаю об их делах. Но тем не менее начать надо – меня серьезно тревожит то, что я ненароком обнаружил.

– Мм… Серхио. Я хотел тебя спросить.

Он едва заметно – на пол-градуса – поворачивает голову в мою сторону, не отводя взгляда от вида за окном. Видимо, это должно означать, что он слушает. Я продолжаю:

– Вернее, рассказать. Я так понимаю, что нас всех сейчас несколько беспокоит то, что в городе стало многовато… вашего брата.

Звучит это крайне невнятно, и может означать все что угодно – например, обилие экспатов или гомосексуалистов. Но Серхио, конечно, понимает, о чем я. Он поднимает бровь – это значит «хм, интересно, откуда ты знаешь?». Потом, после краткой паузы, чуточку склоняет голову – в смысле «ты прав, говори». Милостиво разрешил, однако. Честное слово, я хотел бы знать, как он выжил в XVI веке. Как его на дуэль никто не вызвал за наглость его невозможную?

Сделав скидку на слабости человеческой и нечеловеческой природы, говорю мирно:

– И я подумал: тебе, наверное, интересно узнать, что я тут тоже одну вещь заметил.

Он оборачивается наконец ко мне и смотрит в глаза.

Я объясняю – снова начав издалека:

– Не знаю, в курсе ли ты, но у Марины скоро день рождения. Ее настоящий, человеческий день рождения, я имею в виду – она мне как-то нехотя сообщила дату. И я собирался сделать ей подарок. Ей не так легко подобрать подарок – хочется чего-нибудь необыкновенного, ей под стать… – Серхио нетерпеливо вздыхает, его раздражает мой дальний заход. Ну и фиг с ним – пусть потерпит. Как он любит говорить, у него впереди целая вечность, может и подождать, пока смертный оформляет мысль в слова. – Короче, я когда-то купил ей в одном маленьком антикварном в районе Трубной площади подвеску с гранатом, и она ей вроде понравилась. Я решил туда зайти опять, может, найти что-то похожее. Я думал сначала о серьгах, но это не для нее – она не может ведь проколоть уши, они сразу зарастают. Побочный эффект вашего неуязвимого… здоровья. Кольцо бы подошло, но это может быть воспринято как что-то типа помолвки, а я не настолько уверен в себе. – Серхио начинает хмурится и, кажется, скрипит зубами. Я внутренне ухмыляюсь – как приятно его дразнить, оказывается! – В общем, я рассчитывал что-то найти – может, браслет. И пошел опять в эту лавку. Там такой приятный мужчина работает – не знаю, продавец или хозяин, но я его запомнил еще с прошлого раза, очень он мне помог с той подвеской. Как будто инстинктивно знал, что мне нужно, – ну бывает так, что в магазинах реально работают профессиональные люди. Короче, я пошел туда. И… ну я не знаю. Надо иметь в виду, что, когда я там был прошлый раз, я еще ничего про Марину не знал. Про то, какая она на самом деле. Может, поэтому не обратил внимания…

Серхио смотрит на меня так, что мне реально становится страшно: его глаза совершенно неподвижны, и они потемнели до черноты. Только зря он сердится – на этот раз я не дразнюсь, мне действительно трудно подобрать слова, чтобы описать то, что мне показалось. Я думал, что хорошо помню того продавца – приятный парень, совсем еще молодой, особенно для торговца антиквариатом, они почему-то всегда представляются гнусными старичками или бородатыми энтузиастами с крошками на свитере – ну такими, знаете: «Взгляните только на эти резные подлокотники!» Этому было точно не больше тридцати, и бороды у него не было, и крошек на свитере тоже. Наоборот, он был одет с какой-то педантичной элегантностью, чуточку старомодно – в светлую водолазку и темный пиджак, что в сочетании с зачесанной набок темной челкой делало его похожим на героя какого-нибудь фильма 1970-х годов. Я арт-директор журнала о мужской моде, мне положено замечать такие вещи. Он был очень серьезен, говорил негромко, и он реально помог мне с подарком – поэтому я и запомнил его так хорошо. Ну и еще потому, что вся эта сценка в его магазине была какой-то… странной, будто тоже случилась в кино: пасмурная влажная Москва, снег и серость, и вежливый человек с грустным голосом и бледной физиономией – он словно всю жизнь просидел в сумраке своей лавки, не видя солнечного света, и был тоже какой-то серый, как небо в тот день.

Под испепеляющим взглядом Серхио я собираюсь с мыслями и быстро заканчиваю:

– Короче, я ничего тогда не знал о вашей семье. И не умел вас узнавать. Поэтому я не знаю – может, он и раньше был таким. Но что он ТЕПЕРЬ такой, я знаю точно. Он из ваших. Я ни с чем не спутаю ни эту температуру рук, ни этот оттенок глаз – ну ты знаешь, вишнево-красный. И еще эту вашу способность… зависать чуток во время самых обычных разговоров. Словно вы на все смотрите со стороны или свысока.

Между нами повисает неловкая пауза. В баре шумно – галдят люди, играет музыка. Грейс Джонс, «I’ve seen this face before». Пошлее ничего придумать нельзя – почему в барах ее всегда заводят? Может, где-то есть такой специальный список, лоховской плей-лист: «Самые банальные песни для питейных заведений. Зе бест оф».

Серхио молчит несколько невыносимо долгих секунд, а потом спрашивает:

– Купил что-нибудь?

– В смысле?

– В смысле – подобрал ли ты что-нибудь Марине на день рождения? Помог ли тебе этот тип и во второй раз?

Я киваю:

– Да. Собственно, у него нашелся гранатовый браслет. Вроде как у Куприна. – Серхио отвечает мне непонимающим взглядом, и я думаю: может быть, он и не читал Куприна. Он не обязан знать всю русскую классическую литературу только потому, что обосновался здесь на век-полтора. – Браслет, короче. Тонкий. Старый. Словно родной брат той подвески. Может, так и есть – оправа уж больно похожа.

Серхио задумчиво стучит пальцем по пачке с сигаретами – он курит Gitanes, и я очень надеюсь, что не из-за рекламного слогана про «вечную свободу».

– Он у тебя случайно не с собой?

– Чисто случайно с собой. – Я лезу в сумку и достаю оттуда длинную узкую коробочку, на бархатном дне которой лежит моя покупка. Я не нарочно ее с собой таскаю – я просто только вчера ее купил и не успел выложить, отчасти потому, что не придумал, куда эту штуку до поры до времени в квартире у Марины спрятать. Она же инстинктивно вынюхивает новые незнакомые вещи, из-за чего сюрприз ей преподнести нелегко.

Серхио быстрым движением забирает у меня футляр и подносит к лицу, словно это музыкальная шкатулка с очень тихой мелодией, к которой он прислушивается. Он даже прикрывает глаза. Мне знакомо это выражение – я видел его и у Серхио, и у Марины. Он не прислушивается. Он принюхивается. Вампиры могут чувствовать и отличать запах себе подобных. Серхио пытается понять, держал ли эту коробочку в руках вампир.

Он открывает крышку. Красные камни на розовом бархатном фоне блестят в красном же свете барного светильника. Серхио подносит коробку еще ближе к лицу – едва ли не нос в нее сует.

И внезапно на его лице отражается шок.

Его глаза распахиваются, он вскидывает на меня взгляд, и в нем, пусть всего секунду, прежде чем он успевает взять эмоцию под контроль, читается страх.

Он, конечно, быстро берет себя в руки, но я не мог ошибиться.

Значит, я прав. Мой любезный продавец и правда вампир.

Вопрос только – был ли он вампиром раньше или стал им недавно, как наш Лева?

Лева – легок на помине – как раз в эту секунду возвращается за стол и плюхается на кожаный диванчик рядом со мной. Я бросаю на него быстрый проверочный взгляд: лицо спокойное, нервической веселости нет, глаза не краснее обычного. Значит, во время своего путешествия в глубины клуба он не сорвался и никого не покусал. Лева вытаскивает из пачки Серхио сигарету и спрашивает:

– Официант не пробегал? По-моему, надо еще вина заказать.

Я киваю, но при этом продолжаю смотреть на Серхио.

С ним происходит что-то странное.

Он все еще держит коробочку с браслетом в руках, но теперь к ней больше не принюхивается. Вместо этого он бросает на Леву короткий, растерянный взгляд – словно видит его впервые. Белки его глаз блестят в полумраке бара, словно Серхио – дикое животное и слушает тревожные звуки леса. Он только что ушами не прядает, как вспугнутый олень из «Бэмби». Его лицо сейчас как никогда похоже на лица со старинных портретов – драматическими тенями, белизной глазных яблок, чернотой расширенных зрачков. Он пристально смотрит на Леву, а потом делает уже и вовсе странную вещь.

Он склоняется к руке своего подопечного – Лева, как обычно, одет в черную майку с коротким рукавом – и проводит носом вплотную к коже, впитывая запах, стараясь, видимо, разнюхать его почетче, очистив от примеси табачного дыма и винных паров.

Лева смотрит на него изумленно:

– Ты чего, Серега? – Он все никак не привыкнет называть его Серхио, он как знал его музыкальным критиком Сергеем Холодовым, так и продолжает мысленно считать таковым. – Ты чего? Решил сменить ориентацию и приударить за мной?

Серхио, которого я знаю, за подобную шуточку мог бы и голову свернуть. Ну уж точно ответить чем-то настолько обидным, что лучше бы бритовкой полоснул.

Сегодняшний странный Серхио не делает ничего подобного. Он замирает, прикрыв на мгновение глаза, и предпринимает явное усилие, чтобы успокоиться. Потом захлопывает коробочку и передает мне, отмечая с тенью своей обычной вальяжности – я всегда так раздражаюсь на его апломб, что теперь отчетливо вижу, что это лишь тень, и точно знаю, как испанец на самом деле далек от спокойствия:

– Ты прав. – Он делает паузу и встречается со мной взглядом, чтобы быть уверенным – я понимаю, о чем он. Я понимаю, и надеюсь, по моим глазам это видно. Серхио продолжает: – Ты прав, отличная вещица. Надо мне будет тоже в этот магазинчик заглянуть – люблю такие штуки. Дашь мне потом адрес?

Я киваю.

Возле нашего стола вырастает официант, и Лева, который отчаялся понять, что творится с его наставником, обрадованно заказывает еще бутылку вина. Честно говоря, я бы предпочел уже на кофе перейти, но мужская солидарность – великое дело.

Мы продолжаем сидеть в баре и пить.

Я отчаянно скучаю по Марине.

И мне первый раз за довольно долгое время вдруг становится страшно.

Я привык, конечно, издеваться над всегдашней невозмутимостью и снисходительным отношением Серхио ко всему на свете. Но я также привык и к тому, что его непоколебимая уверенность в себе… ну непоколебима. Что его ничто не может вывести из равновесия или потрясти.

Но сегодня я видел в глазах пятисотлетнего вампира шок. Я видел в них страх.

Дураком надо быть, чтобы в такой ситуации не испугаться самому.

Что-то нехорошее происходит в нашем городе.