Отзывы на книгу «Инструмент языка. О людях и словах»

Как нефилологи представляют себе филолога? Стараниями некоторых филологов, например, А. Аствацатурова, чьих "Людей в голом" пришлось забросить на фразе "Прочитав книги, люди глупеют окончательно...", создается унылый образ озлобленного неудачника, коллекционера несмешных каламбуров, который никак не простит папу за то, что папа не разрешал играть в индейцев (это я в середину заглянула). Приплачивают им, что ли, за поддержку негативной репутации русского интеллигента? Дабы вонючие мужики… в смысле, молодёжь обоего пола стать интеллигентнее не стремилась.
Именно поэтому очерки Е. Водолазкина хочется размножать на гектографе, совать в холодные ладони прохожим на улице, кричать из окошка в матюгальник: Дмитрий Сергеевич! не рекомендовал! Говорить и писать! “информация”! там, где можно! Просто сказать! “сведения”!

Чтобы знали и помнили. Чтобы самой не запамятовать.

Даря мне одну из своих книг, он перечеркнул помещенный редакторами список его наград и званий и написал: «Прошу не обращать внимания на эту безвкусицу».

Без всякой дидактики, без проповедей-отповедей Водолазкин разворачивает перед нами узорное полотно научного мира. Свою кафедру в Пушкинском доме называет он Лабораторией по восстановлению Древней Руси в сознании. А неизменный глава кафедры, Д.С. Лихачёв говорил о ней так: «Вы не понимаете, что живете на острове». Водолазкин продолжает: «Это был действительно остров, куда можно было причалить и работать, не обращая внимания на бушующие стихии. Все обитатели этого острова до сих пор готовы ответить за любую строчку, написанную ими и двадцать, и более лет тому назад».
Остров – это единомышленники, это ученики и учителя, это взаимная терпимость и уважение, это общее дело. Нам на материке слишком часто этого не хватает - общности. А также грамотной речи, вежливости, достоинства в поведении. Кое-кто даже привык притворяться: разве это ценно? Сейчас ценится совсем другое: быть хватким, амбициозным, энергичным! А на остров-то всё равно хочется.

В блокаду на улице его поразила куриная слепота. В глазах – мутный полумрак. Не видно ничего, кроме зыбкого контура крыш.
– Как же вы дошли до дома? – спрашивают его.
– Я смотрел вверх, – отвечает Дмитриев. – Следил за линией крыш. Она была видна на фоне неба.

Многие новеллы Водолазкина даже не о нравственности. О брезгливости, которая помогает делать выбор. Недаром, чтобы стать королём у троллей, Перу Гюнту пришлось наесться навозу. Основная задача – это не захотеть королевского престола троллей. Вообще не иметь никакого дела с этими фольклорными элементами. На Остров от них отплыть. В лес библиотечных полок уйти. В страницы, как в палые листья, зарыться.
Перезимуем, как сказал у Водолазкина один тролль.
Так что я ещё некоторое время буду мучить вас цитатами про Город, имена его улиц и небесную линию, про учёных-филологов и приблудных кошек, древнерусские рукописи и стенгазету «Не рекомендуется», немножко про троллей и как можно больше – про настоящих человеков. Кто заинтересовался, скачивайте на Виртуальной полочке. Спасибо за внимание.

Книга состоит из четырех частей, разделяя текст по смыслу. Сам текст - это статьи, интервью, этюды, написанные в стол. Все из разного времени, с реакцией на разные события. Это влечет за собой определенные трудности, самая заметная из которых - это повторения. Мы десять раз прочтем про небоскреб в Питере, про особенные высказывания Лихачева, про необходимость держать язык в узде. Это навевает скуку и отворачивает от книги. Но, обо всем по порядку.

Первая часть - "Мелочи академической жизни". Это по сути маленькие зарисовки воспоминаний из университетской жизни, очень коротенькие главы, скорее напоминающие собой анекдот. Я смеялась весь раздел, конечно были и шутки в молоко, но в основном очень смешно, ярко, жизненно, интересно. Поэтому сильным контрастом был переход на следующую часть.

"In memoriam" посвящена Лихачеву. Вот так вот внезапно, после сборника анекдотов мы переходим к суровому, рваному жизнеописанию не простой истории Дмитрия Сергеевича, чья жизнь пришлась на все войны и революции двадцатого века. Текста не много и он на столько хаотичный, что в голове почти ничего не осталось, кроме выписанных пары книг к прочтению и желанию почитать биографию по интереснее.

"Мы и наши слова" - это как раз таки борьба с изменениями в русском языке. Почти требование, чтобы в стране появилось учреждение как во Франции, которое будет выписывать штрафы за коверканье современного русского языка, введение не нужных англицизмов и прочего.

"Вопросы и ответы" - в основном вопросы про писательское мастерство и романы "Лавр" и "Соловьёв и Ларионов". Мне было мучительно скучно. Я видела к этому моменту уже много интервью с Водолазкиным и ничего нового мне ответы не сказали. Зато было очень много совершенно не интересных и странных, для меня вопросов.

Хочу выделить одно интервью с автором, которое идет меньше двадцати минут, и при этом Водолазкин пересказывает "In memoriam" и делится изменившимся мнение, выраженным "Мы и наши слова" - язык больше спасать не нужно. А небоскреб все так же бесит.

Была несколько удивлена, обнаружив, что автор чуть младше меня. По писаниям он выглядит скорее этаким наполовину желчным, наполовину пафосным старцем со своеобразным чувством юмора (гораздо более свойственным предыдущему поколению). Ошибочное впечатление усиливают и манера автора снисходительно разжёвывать и без того понятное читателю, и сама структура этих записок, заставляющая вспомнить первоначальное значение слова «анекдот». Даже отвергание всего советского периода укладывается в эту схему («Это разве море? Вот до революции было море…» ©), даже употребление английских, французских и в первую очередь латинских выражений без перевода (уже подзабытая манера, воспринимаемая ныне как «умничанье», — а тогда это было естественным, как дыхание). И религиозность автора: не настырная, но явственная.
Может быть, автор как-то объясняет это?

Много лет занимаясь древнерусской литературой, я ловлю себя на том, что в каких-то областях и сам ощущаю влияние исследуемого материала.

Сборник начинается с «Мелочей академической жизни», чем-то напоминающих записки Довлатова (обострённое чувство к слову, околопрофессиональная среда), а иногда и Веллера (общая ядовитость и лёгкая скабрёзность). Среди дневниково-анекдотических зарисовок неуместным островком торчит «Зона турбулентности» — явно художественный рассказец с зияющим финалом.

Раздел «In memoriam» совершенно другой по тональности: голос автора дрожит от наплыва чувств, когда он рассказывает о дорогих ему (иногда в качестве духоподъёмного примера) людях: от академика Д.С. Лихачёва, с которым Е.Г. Водолазкину посчастливилось работать продолжительное время в Пушкинском доме) до слегка ненормального Ханса-Петера из германского лечебно-педагогического центра ордена августинцев.

И наконец, третья часть — «Мы и наши слова» — то, ради чего я и приложила старания, чтобы раздобыть эту книгу в бумаге: ради «приключений русского языка». Их, к моему разочарованию, оказалось очень мало, и то в подавляющем большинстве пересказаны вещи известные. Практически нет того, что я не прочитала бы ранее у Левонтиной, Кронгауза, Северской… а до них всех — у Льва Успенского, ну да. Немножко рассмешила главка под названием «Компьютер» в «Трудностях русского языка»: она занимает две странички, из которых две трети страницы посвящены всего одному конкретному вопросу: откуда взялась запятая в стандартной подписи «С уважением, %имярек%»? Действительно, проблема.

Написано хорошо, не спорю. Читается легко и быстро. И всё же вызывает (у меня, по крайней мере) лёгкое недоумение разношёрстностью сборника и некоторой его необязательностью: как будто «быть или не быть» — не вопрос.

Эх, Водолазкин, если уж вы петербуржец во все поля, каким себя рисуете, то что ж у вас фамилия не Бадлонов тогда? Сомнительная шутка с моей стороны (это всё же не от той водолазки, которая бадлон), но она вот к чему: как в фамилии автора чувствуется некая несуразность, нелепость, противоестественность, так и вся книга получилась построенной по тому же принципу.

Начнём с того, что в книге собраны разнородные очерки, заметки и едва ли не речи на тему всего, что связано с велмопрасом. Их распределили по трём "кучкам", то бишь частям, то есть создали видимость редактуры и продуманности структуры... Но это только видимость. На самом деле внутри частей нет ни единства, ни стержня, ни даже логики иной раз. Заметки-кулстори о людях, связанных с развитием русского языка, вдруг перемежаются совершенно фантастической миниатюрой ни к селу, ни к городу. Напыщенные речи о том, какие в Петербурге интеллигентные остроумцы, вдруг прерываются ужасающим анекдотом о том, как светило лингвистической науки (пардоньте за подробный рассказ, но мопед правда не мой, я просто пересказываю кратко, что прочитала у Водолазкина) зашёл облегчиться, шумно пустил ветры и пошутил про расход газа и Украину. Стрелять-колотить, это тонкий лингвистический юмор? А совсем грустно то, что редакторы поленились вырезать из многочисленных статеек повторяющиеся почти слово в слово моменты, так что когда в тысячный раз читаешь возмущения Водолазкина по поводу строящейся фаллической башни в Петрограде (в одних и тех же выражениях, почти всегда не в тему), то хочется заткнуть его большим кляпом и долго бить стулом по голове отдел редактуры. Так дела не делаются.

Впрочем, и к самому Водолазкину у меня есть претензии. Я не буду даже говорить сейчас, что книжка вышла откровенно унылой и не соответствующей заявленной аннотации: про русский язык в ней с гулькин нос, какие-то прописные истины, которые даже двоечники и то краем ухом слышали. Не буду подробно описывать то, что хвалебные речи великим языковедам мира сего абсолютно одинаковы и наштампованы так, что приводить их несколько штук (да ещё и посвящённых, по большей части, одному и тому же человеку) не было смысла. Больше всего меня убил один маленький момент. Водолазкин откровенно издевается над теми, кто делает ошибки в речи, в частности использует слова в просторечных и ошибочных значениях (ну, например, спутать из-за созвучия слова "невежа" и "невежда", или не в жилу вставить куда-то слово "апробировать"). Себя при этом он ставит как великого грамма-нациста, который возвышается над этими смердами... И тут же ляпает слово "нелицеприятный" в значении "неприятный". Это вообще финиш. Как будто ты поучаешь школьника о том, что нельзя писать "он боицца" и говоришь, что надо писать "он боиться", с мягким знаком.

В общем, Водолазкин не выдерживает никакой критики. Наспех сляпанный сборничек анекдотцев и банальных вещиц сомнительной ценности, с несмешными попытками петросянить не к месту и так и оставшейся для меня непоняткой — зачем всё это было нужно?

Под  одной обложкой Водолазкин собрал очень разнородный материал. Здесь и коротенькие заметки о собратьях по научному «цеху», и воспоминания о тех, с кем посчастливилось дружить или просто свести знакомство, и размышления о судьбе русского языка, и интервью писателя.

Особенно прелестными показались «Мелочи академической жизни». Автор воссоздаёт теплую атмосферу Пушкинского Дома – Института русской литературы в тогда еще Ленинграде, с чаепитиями и научными спорами в присутственные дни, с курилкой, совместными праздниками и выездами «на картошку» в близлежащий совхоз. Читать об этом было особенно интересно, т. к. по касательной это задело и автора данных строк (в два приезда в тамошний отдел рукописей в мою аспирантскую пору). И. Л. Андроников и Б.М. Эйхенбаум, А. М. Панченко и В. Э. Вацуро, Е. А. Маймин и В. А. Мануйлов – имена, прекрасно знакомые всякому литературоведу; здесь все они предстают живыми людьми, а не фамилиями с обложек написанных ими научных трудов, вызывающих пиетет у студентов и аспирантов.

Водолазкин не без мягкого юмора описывает милые чудачества ученых мужей. Так, сотрудник Кунсткамеры, доктор исторических наук Ю. В. Кнорозов, расшифровавший письмена майя, на полном серьёзе собирался в качестве соавтора одной из статей указать свою кошку Асю, помогавшую ему в работе (нашла его фото в интернете: он запечатлен с этой котейкой на руках). А профессор-историк В. В. Бауэр, согласно воспоминаниям петербургских исследователей старшего поколения, славился умением строить фразы типа: Данте «одной ногой стоял в Средневековье, а другой приветствовал зарю Возрождения»; Елизавета Английская «одной рукой подписывала смертный приговор несчастной Марии Стюарт, а другой проливала лицемерные слёзы» (ну вот не могу отказать себе в удовольствии выписать это:).

В разделе «In memoriam» предстает портретная галерея ученых, старших товарищей по науке, а также ушедших родственников и знакомых. Самые тёплые и проникновенные строки посвящены, конечно, Учителю – Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Ему вообще в книге уделено самое большое внимание. Это не просто крупнейший ученый, академик, научный руководитель Евгений Германовича, это своего рода нравственный камертон, воплощенный ответ на вопрос, «делать жизнь с кого». Его поразительная скромность, глубочайшая интеллигентность, внутренняя свобода, подвижничество в науке сочетаются с расположенностью к людям, неподдельным интересом к ним, заботой об учениках. О непростой судьбе Лихачева рассказано так ярко, что захотелось прочитать его «Воспоминания».

Эта книга – не только о людях, но и о словах. О происхождении русских фамилий. О чудовищных заимствованиях, аббревиатурах, переименованиях. В связи с последними явлениями со страниц книги звучит страстное слово в защиту русского языка – и стойкая уверенность в том, что он сумеет сохранить себя, выжить при любых метаморфозах и экспериментах.

Завершают книгу ответы писателя на вопросы различных интервьюеров, а по сути это рассказ о себе, своих научных интересах, художественных произведениях и духовных исканиях. За его строками встаёт образ подлинного питерского интеллигента, личность которого несёт на себе печать этого города с его атмосферой, мифологией, архитектурой, культурой в широком смысле слова.