Однажды, когда мне только исполнилось семь лет, отец купил шашки и объяснил правила игры. Я так увлекся, что гулять ходил только с шашками. Через месяц играть со мной никто во дворе не хотел. Я обыгрывал всех, даже взрослых школьников. Внутри постоянно сидел зуд играть, а партнеров не было. Однажды вечером, когда отец пришел с работы, попросил его поиграть со мной, но отец отказался и сказал, что ни в какие игры не играет, что он всегда занят и пустого времени у него нет. Я, конечно, огорчился. А буквально через день, в воскресенье, к нам зашел сосед, Василий Иванович, с шахматами под мышкой.
Надо заметить, что личность эта была легендарная. Люди относились к нему с подчеркнутым уважением, хотя и знали, что он много пьет. Василий Иванович сильно от всех отличался. Он никогда не матерился, говорил культурным, сложным языком и не пил с дворовыми мужиками. Внешне, правда, слега походил на чучело: взъерошенный, плохо выбритый, сутулый, хромой, с немного выпученными, как бы удивляющимися всему глазами, но при этом в костюме и часто при галстуке. Удивительно, но, несмотря на любовь к водке, пьяным его никто никогда не видел. Пил он дома, только со своей женой, такой же любительницей выпить. Говорили, что у него высшее образование, что до войны он работал инженером в Москве, имел жену и ребенка. В войну, на фронте, ему перебило ноги, он попал в плен, а жене пришла похоронка. После плена узнал, что его жена замужем, и в Москву не поехал. Запил, встретил Марфу, ставшую его верной собутыльницей, и расписался с ней. Было у Василия Ивановича три страсти: понятно, что водка, а еще футбол и шахматы. Две он утолял легко. Собутыльница-подруга – всегда рядом, а футбол волновал многих, и найти уши, в которые можно выплеснуть эмоции по поводу прошедшего футбольного тура, проблем не составляло. С шахматами было сложнее, самая интеллектуальная игра во дворе – домино. Иногда с ним садились играть школьники, но он быстро их обыгрывал и, расстроенный, уходил домой.
Так вот, зайдя к нам, тут же с порога он заявил:
– Анатолий, как я раньше-то не догадался, ты же умный человек и должен играть в шахматы! Представь, мучаюсь: играть не с кем, умеют только в домино. Сгоняем партию?
Отец с улыбкой смотрит на него:
– Извини, Василий, не могу. Я не играю ни во что, даже в домино.
Возникла пауза. Отец явно чувствовал неловкость. Вдруг он спохватился:
– Слушай, Василий Иванович, сыграй с сыном в шашки. Он тоже мучается, не может найти соперников.
Только тут, медленно опустив грустные глаза, дядя Вася увидел меня, робко стоявшего в дверях комнаты.
– Ну что ты, Анатолий Иванович, так шутишь? Я с маленькими детьми играть не могу. Это смешно.
– Почему не можешь, что мешает? Попробуй, – сказал отец.
– А ведь действительно! – вдруг задорно воскликнул Василий Иванович.
– Неси, Женя, свои шашки, – обратился он ко мне.
Я бегом кинулся в свою комнату. Принес. Разложил картонную доску на журнальном столике и, быстро расставив шашки, стал рядом, весь в волнении, по стойке смирно.
Дядя Вася сел на диван. Стоя у столика, ростом я едва доставал ему до плеча.
– Ну что, Евгений, твои белые, и давай я тебе дам фору, чтоб мне было интереснее? – сказал он.
– Не надо, не надо! – запротестовал я.
– Ну, как хочешь, – ответил Василий Иванович. – Твой ход.
Я быстро сделал первый ход. Проиграть я не боялся. Радость оттого, что такой уважаемый дядя играет со мной, затмевала все, даже возможность проигрыша. С третьего-четвертого хода дядя Вася стал задумываться. Мне же было все ясно, и я в нетерпении переминался с ноги на ногу, делал свои ходы мгновенно и не понимал, о чем можно так долго думать. Уже через несколько минут черных шашек на доске сильно поубавилось.
Отец стоял за моей спиной и наблюдал за нашим поединком. После того как Василий Иванович нервно смахнул шашки с доски со словами: «Ну, это случайно. Я тут в самом начале зевнул», отец прокомментировал ситуацию:
– Ну вот, Василий, а ты хотел еще и фору давать.
Василий Иванович не ответил, а обратился ко мне:
– Расставь шашки. Твои снова белые.
Я расставил, и мы начали вторую партию. Я ходил, почти не задумываясь, а Василий Иванович над каждым ходом думал еще больше, чем в первой партии. Это не помогло и минут через пять стало ясно, что черным пора сдаваться, а дядя Вася сидел и все думал, думал. Потом нервно задышал, резко встал, взял свои шахматы под мышку и молча пошел к дверям. У выхода остановился и, повернувшись вполоборота к отцу, сказал:
– Разучился я в шашки. Давно не играл. А ты, Анатолий, купил бы мальчишке шахматы. Глядишь, и появился бы у меня во дворе соперник.
Василий Иванович ушел. Отец назвал меня молодцом и пошел на кухню заниматься своими делами, а я от радости сначала прыгал на месте и смеялся, а потом гордым петухом ходил по комнате, все не мог успокоиться.
Мог ли я тогда думать, что мое так удачно начавшееся увлечение закончиться навсегда ровно через неделю. Дело было так.
В следующее воскресенье сижу я за столом и перерисовываю в свой альбом из книги «Сказки Пушкина» картинку, где витязь сражается с головой. Открывается входная дверь, и кто-то входит. Смотрю на дверь комнаты, в ней появляется голова моего дяди – дяди Степы:
– Женя, где папа?
– На рыбалке, – отвечаю я. – А мама на кухне.
Дядя Степа кричит в сторону кухни:
– Мария, а я вчера премию получил, купил вот кое-что и пришел к вам на обед!
Голос с кухни:
– Мне от плиты не отойти! Раздевайся, посиди в комнате! Подожди. Анатолий вот-вот должен прийти!
Дядя Степа заходит в комнату, садится на диван.
– Чем там занимаешься? – обращается он ко мне.
– Рисую.
– А покажи-ка мне.
Я с готовностью несу альбом. Пролистав, он говорит:
– Неплохо у тебя получается.
Тут меня осеняет, что дяде делать нечего, и, может, он согласится поиграть со мной в шашки.
– Дядя Степа, давай сыграем в шашки, – говорю я с надеждой в голосе.
– Давай. Неси, – тут же отвечает он.
Бегу в свою комнату, несу шашки, забираюсь на диван и быстро расставляю их на доске. Дядя наблюдает за моими действиями, и как только я расставил шашки, говорит:
– Твои белые. Ходи.
И я пошел. Складывалось все по такому же сценарию, как с Василием Ивановичем, только еще проще. Было впечатление, что дядя Степа играет со мной в поддавки. Десяток ходов, и он сдался. Снова расставил я шашки и взял черные. Дядя не сопротивлялся. Рокировка не изменила ничего. Несколько ходов – и дядя Степа надолго задумался. Потом походил и, передвигая шашку, мизинцем прихватил с доски в руку одну из моих. Я бурно запротестовал и попросил вернуть шашку на место. Дядя посмотрел на меня с удивлением, сказал, что никакой шашки не брал и возвращать ничего не будет. Я смирился, думая, что все равно выиграю. Через несколько ходов дядя Степа снова попал в тяжелую ситуацию и надолго задумался. А делая очередной ход, снова мизинцем снял еще одну мою шашку с доски. Я опять отчаянно запротестовал, но результат был тот же. Дядя пожал плечами и сказал, что ничего не брал. Удивительно, но я сомневался в себе, и не мог поверить, что взрослые могут так поступать, обманывать и врать в глаза. Вторую партию я проиграл, и тут же азартно стал расставлять шашки на доске. Я страстно хотел не только справедливого результата, но и убедиться, что это мне не кажется. Дядя Степа в бой не рвался:
– Ну, что племянник, соглашайся на ничью, ставим точку? – сказал он мне.
– Нет, я не согласен, играем еще, – ответил я и тут же сделал свой ход.
Сейчас самое важное для меня совсем не выиграть, а все-таки убедиться, что дядя меня обманывает. Я уже не так думал об игре, как внимательно смотрел за рукой дяди. Вот он делает очередной ход и опять быстрым движением мизинца забирает в руку мою шашку с поля. На этот раз я четко все отследил, и сомнений не было. В волнении соскочил с дивана на пол и дрожащим голосом потребовал вернуть мою шашку. Дядя посмотрел на меня честными глазами и в очередной раз сказал, что мне показалось и он ничего не брал. У меня навернулись слезы. Душила обида, рушился авторитет и непогрешимость взрослых. Свою правду, совершенно очевидную, я никак не мог доказать. От беспомощности вдруг накатилась ненависть и злоба на дядю. Я увидел в нем коварного, хитрого врага и тут же кинулся на него, пытаясь уничтожить своими кулачками.
Удивительно, но он испугался меня, такого маленького. Вскочил с дивана и быстро пошел на кухню, крича:
– Мария! Мария! Как ты воспитываешь своего сына! Ты растишь хулигана! Он набросился на меня и бьет кулаками!
В дверях комнаты появляется мать, на лице негодование. Я в растерянности, стою и плачу. Она с какой-то злобой хватает меня за ухо и тащит в другую комнату, там бьет руками, куда попало, потом ставит в угол, выключает свет и говорит, чтобы я стоял там до ночи. Болит ухо, болят бока, от обиды разрывается грудь, но пожалеть меня некому.
Слышу, что пришел отец. Мать с дядей хором рассказывают, какой я хулиган и безобразник. Отец открывает дверь в мою комнату и включает свет. Как мне хочется, чтобы он пожалел меня и встал на мою сторону. Но он строго говорит, что я неправ и старших всегда нужно уважать. Велит покинуть угол и заниматься своими делами.
Дня через три после этого случая бегаю во дворе и слышу, что зовет меня друг Сашка с соседнего двора. Подбегаю. Рядом с ним стоит большой мальчик с шахматной коробкой под мышкой:
– Жека, это Витька из четвертого «а». Хочет с тобой сыграть.
Внутри что-то сжалось, и я быстро ответил:
– Нет, я не буду, я не хочу.
С тех пор прошло много лет. Я не играю ни в какие игры, и мне не хочется, а на шахматную доску у меня до сих пор аллергия.
Великое счастье было вступить в пионеры и носить пионерский галстук. Особенно, для меня. Дело в том, что маленький городок, в котором я рос, делился мальчишками по территориальному признаку – на дворы. Проходить через чужой двор было, порой, небезопасно. Мне, например, чтобы попасть в школу, приходилось пересекать несколько дворов. Чаще всего доставалось ученикам младших классов. Теперь же будучи пионером, я, ученик третьего класса, ощущал себя почти наравне с шестиклассником. Мы оба носили галстуки и находились в одной организации. К тому же старший пионер обязан был брать шефство над младшим. Чтобы меня защищали, я не помню, но вот самому защищать младших приходилось. До сих пор не забыл имя рыжего мальчишки, за которого целая компания дворовых парней пыталась намять мне бока. Звали его Мишка. За то, что Мишка рыжий, во дворе его гоняли. Как-то после школы не пустили домой – он возвращался назад к школе потрепанный, в слезах, и волок за собой раскрытый портфель с поломанным замком. Напоминал Мишка птичку-подранка, волочащую подбитое крыло. Я шел навстречу, сжалился и согласился провести его.
Заходим во двор, а у Мишкиного подъезда стоят человек пять пацанов и многозначительно смотрят на нас. Мы слегка притормозили, но буквально на мгновение. Я подумал, что нужно быть смелым как Тимур из книги Гайдара, взял левой рукой оцепеневшего Мишку за рукав и нахально ринулся навстречу опасности. Такой наглости от нас они не ожидали и в подъезд пропустили. Мишка сразу кинулся к своей квартире и исчез за дверьми. А на крыльце меня, конечно, ждали и навалились сразу двое. Остальные окружили нас и подзадоривали тех двоих. Спасло меня то, что я уже целый год занимался спортом. Хватило силы отбиться, вырваться, и убежать. Видя, что меня не догнать, они остановились. Я остановился тоже. Для порядка в меня было запущено несколько камней и кривизну их траектории пришлось прокомментировать вслух. Потом пацаны наперебой кричали, как хорошо они меня запомнили, и завтра непременно поймают на пути в школу. В ответ я кричал, что все отлично, что пусть ждут, а я приду вместе с парнями из своего класса, и мало им не покажется. Упомянул я в перебранке, как своих приятелей, и пару фамилий известных в городе драчунов. Я, конечно, блефовал, но должно быть, мои аргументы показались весомыми и в этом дворе ко мне больше никогда не цеплялись.
Пионерская организация имела такую же структуру, как и армия. Разбита она была на отряды, а они, в свою очередь, на звенья по 6—9 человек. Был и председатель отряда и члены совета отряда и звеньевые. Председатель носил две красные нашивки на рукаве, а звеньевые по одной. «Офицерская» часть нашей пионерской организации была представлена почти исключительно девчонками. Да это и понятно. Мальчишек в то время воспитывала улица, и были они недисциплинированными, ненадежными, а некоторые и откровенными хулиганами. Настольной книгой каждого отряда была книга Гайдара «Тимур и его команда». И отряды, и звенья соревновались друг с другом в разных полезных делах. В книге написано, как Тимур со своей командой помогал старикам, вот и наше звено взяло шефство над одной старой больной женщиной. Она была очень тучной, с трудом перемещалась с помощью костылей, но, при этом всегда улыбалась и любила поговорить. После уроков мы заходили к этой женщине. Девчонки наводили в комнате порядок и болтали с ней, а меня вместе с мальчишками звена посылали в магазин за продуктами.
Одна из самых главных задач деятельности пионерской организации в то время – воспитание мальчишек. Тон в нем задавали большие девчонки – учительницы, а делалось все руками маленьких девчонок – наших командиров. Разборки мальчишеских проступков всегда превращались в цирк и балаган. На собраниях отряда наши командирши очень старались говорить «правильными» словами, и даже применяли политические выражения, рассчитанные на ухо учителя, который всегда присутствовал на собраниях отряда. Без учителя провести это мероприятие было, конечно, невозможно.
Очередное собрание пионерского отряда нашего класса. У учительского стола стоит белобрысая полненькая девочка с коротенькими косичками и красными от волнения щеками. Звать ее Лида Харькова. Лидой ее зовут все девочки, мальчишки же именуют Машкой. Все передние парты оккупированы смирно сидящими девочками. На задних собрались мальчишки, находящиеся в постоянном движении, толкающие друг друга, вскакивающие и беспрерывно гомонящие. Учительница, Нина Петровна, сидит в сторонке у окна и с наигранно безучастным видом смотрит на улицу. Харькова, воображая себя учителем, произносит строго:
– Мальчики, успокоились!
Голос с задних рядов:
– Начинай Машка, мы слышим тебя.
Пауза. Харькова мнется, видно размышляя как поступить, ответить на выпад или продолжить собрание. Решает продолжить:
– На повестке дня два вопроса. Результаты соревнования отрядов школы по сбору макулатуры и разбор плохого, не пионерского поведения пионера Шаронова.
Шаронов громко с задней парты:
– А что я сделал! Опять я! Козел я что ли?!
Света Смирнова с передней парты возбужденно:
– Правильно, козел ты и есть! Кто мне второй день кнопки на парту подкладывает?!
Шаронов:
– А кто меня «хрюном» назвал!
Смирнова в запале:
– Еще и чернилами брызгаешься! Хрюн и есть!
Голос с задней парты:
– А у Светки свинья любимое животное. Она и Борьку Васильева кабаном называет.
В классе поднимается невообразимый шум. Мальчишки хохочут, девчонки кричат вразнобой высокими голосами, защищая подругу. Светка легла на парту и рыдает. Лида стоит у учительского стола, уже пунцовая, не понимая как остановить этот ураган. Нина Петровна продолжает смотреть в окно, но видно по напряжению фигуры, что через мгновение будет усмирять собрание.
Воспоминания, цепляясь одно за другое, слишком далеко затащили меня вперед и надо бы вернуться.
Так вот приняли меня в пионеры. А ведь всего за шесть лет до этого счастливого события меня крестили в Питере в старообрядческой церкви. Это крещение я достаточно хорошо помню, поскольку произошла у меня там серьезная стычка со священником. Я почему-то уперся и никак не желал окунаться в купель. Священник меня в купель, а я ручонками вцепился в его бороду, верещу, и окунаться не желаю. В конце концов, меня, конечно, крестили, но проявили насилие. Должно быть, уже тогда я чувствовал, что эта церковь не моя.
О проекте
О подписке
Другие проекты