Июль 1918 года
На следующий месяц по Васильевской стороне прокатилась волна ограблений. Только за одну ночь было ограблено шесть ювелирных магазинов.
Грабили нагло, быстро, со знанием дела. Разбивали стекла витрин, скидывали в холщовые мешки выставленные в них украшения и с поклажей в руках скрывались в легковом автомобиле. В двух последних случаях не обошлось без смертоубийства. В первом случае погиб хозяин ювелирной лавки Самуил Яковлевич Фридман, выскочивший на шум, раздавшийся в зале, а во втором был убит приказчик, бросившийся на грабителей с кочергой наперевес.
Дело под свой контроль взяла петроградская ЧК, тем более что грабители представлялись сотрудниками Чрезвычайной комиссии. Василий Большаков побывал на месте преступления и тщательно допросил свидетелей. Все сводилось к тому, что действовала банда из четырех человек. Но странным выглядело то, что накануне ограблений в ювелирный магазин заходила привлекательная молодая женщина, которая мерила понравившиеся украшения, обещала зайти в следующий раз, но так и не объявлялась. Ее появление могло быть простым совпадением, но вполне возможно, что именно она была наводчицей. Один из приказчиков Самуила Фридмана оказался неплохим художником и, посидев минут пятнадцать над листком бумаги, нарисовал ее портрет, который позже опознали и в других ювелирных магазинах. Именно к ним незадолго до ограбления приходила эта женщина.
Красивая, роскошно одетая, она невольно обращала на себя внимание, и в ювелирном магазине ей не было отказа, приносилось все самое изысканное. Купив какую-нибудь безделушку, она просила отложить для нее понравившиеся украшения. Вот только после этого ее никто так ни разу и не дождался – украшения крали в ту же ночь после ее визита.
Оставшись в своем кабинете, Большаков развернул нарисованный портрет. За последние несколько дней он разворачивал его особенно часто, отчего тот успел затереться на краях. С листа бумаги на него смотрело привлекательное лицо, и чем внимательнее Василий всматривался в тонкие аристократические черты, тем сумрачнее становился. Эту женщину он знал.
Дверь кабинета широко распахнулась, и в проеме предстала фигура заместителя председателя петроградской ЧК Глеба Бокия.
– Что-нибудь нарыл об ограблении ювелирных магазинов?
– Кое-что имеется, товарищ Бокий, – живо отозвался Большаков. – Похоже, это одна банда. Действуют нагло, беспощадно. К делу хорошо готовятся, не оставляют никаких следов. Но они не из «жиганов», у меня есть в этой среде осведомители, об этой банде никто ничего не слышал. Главным у них молодой мужчина лет тридцати, очевидно, из бывших офицеров. А наводчица – скорее всего, женщина.
– Что ж, это уже кое-что… А сейчас вот что, Василий, отправляйся на Монетную, двадцать три, проведи обыск в квартире Лепнина, из бывших кадетов. Есть данные, что готовится мятеж.
Большаков поднялся и, взяв со стола фуражку, вышел следом за Бокием.
После первого же ограбления, случившегося на Большой Морской, Карл Фаберже организовал в доме усиленную охрану. Теперь с закрытием магазина у фасада дома с оружием в руках несли караул два милиционера. Внутри здания, рассредоточившись по двое на каждом этаже, несли круглосуточную вахту слуги, вооруженные револьверами. Так что драгоценности, находившиеся в бронированном сейфе, могли чувствовать себя в значительной безопасности.
Худшее случилось в конце июля, когда произошел обыск в ювелирном магазине купцов Марковых. Чекисты старательно связали богатое добро в большие холщовые мешки, аккуратно уложили в грузовик, а потом укатили.
Много позже до Карла Фаберже докатился слушок, что под видом чекистов действовали налетчики.
В начале июля был ограблен склад с мануфактурой, располагавшийся по соседству. Налетчики, кроме дорогих тканей, уложенных в огромные тюки, унесли три десятка собольих и песцовых шуб. В ходе недолгого разбирательства сыскным отделением было установлено, что один из налетчиков служил в петроградской ЧК. Однако установить его местопребывание не удалось, он как будто бы растворился в воздухе.
В сентябре, уже не таясь, чекисты в кожаных куртках стучались в квартиры и конторы зажиточных граждан, проводили обыск и «для охраны революционного порядка», ссылаясь на постановление Петроградского совета, конфисковывали деньги и драгоценности. В доме фабриканта-золотопромышленника Подгорского Антона Каземировича добра оказалось столь много, что его вывозили на трех грузовиках, заполненных до самых бортов. А фарфоровые китайские вазы семнадцатого и восемнадцатого веков, оказавшиеся в особняке в невиданном количестве, как особо хрупкую вещь перевозили на экипажах с большим бережением.
Следующим днем чекисты наведались в дом Генриха Эйферса, соседа и доброго приятеля Карла Фаберже. Вели себя по-хозяйски неторопливо и покинули его только в сумерках, когда из здания была вынесена последняя серебряная ложка. Особым предметом гордости экспроприации была итальянская мебель, заказанная хозяином год назад. Еще через день был ограблен пятиэтажный дом Ивана Лидваля, занимавшегося пошивом одежды. Чекисты во главе со взводом солдат вынесли не только мебель, но даже совки и метлы, хранившиеся во дворе здания.
Причем дом Лидваля за последний год был ограблен трижды. Первый раз это случилось десять месяцев назад, когда налетчики разграбили павильон для фотографий «Рейссерт и Флиге», размещенный на первом этаже здания. Во второй раз это произошло полгода назад, когда было разорено общество «Русские самоцветы», в котором располагался ювелирный магазин, размещавшийся по соседству.
Отпустив прислугу, стол накрывала сама хозяйка, милейшая Августа Богдановна Якобс, жена Карла Фаберже. Женщина добродетельная, терпеливая, прощавшая мужу некоторые мужские слабости. Вместе с ней он вырастил четверых сыновей, которые должны были преумножить славу дома Фаберже. В ее обществе он всегда был счастлив и благостен, чего никогда не скрывал. Так уж повелось в семье Фаберже, что в жены они брали исключительно рижанок. И Карл Фаберже не отступил от давней традиции, женившись на Августе Якобс, старшей дочке придворного краснодеревщика Богдана Якобса, потомка знатнейшего шведского рода.
Пододвинув мужу фарфоровую чашку, она налила в нее крепкого душистого чая, каковой Карл Густавович обожал.
– А вот это твой любимый липовый мед, – пододвинула она небольшую чашку с янтарного цвета медом.
– Благодарю, – буркнул Фаберже и потянулся за куском пирога, лежавшим на голубом блюде.
Евгений сидел по правую руку от отца и, слегка постукивая маленькой серебряной ложечкой по фарфоровой чашке, размешивал кусковой сахар. Выглядел он весьма задумчивым. За столом не было привычного оживления, только хозяйка, понимая настроение хозяина, осыпала его домашними новостями, до которых ему не было никакого дела. С ее слов выяснилось, что кухарка Груня скоро должна родить (странно, что он прежде не замечал ее беременность, а ведь проходил мимо нее едва ли не пять раз на дню). Дворник Ибрагим вдруг заболел, и сейчас двор подметает его племянник, тоже расторопный малый. А у горничной Ксении вернулся с фронта покалеченный муж, оторвало левую ступню. Но зато живой…
Казалось, что новости будут литься на Карла Густавовича бесконечно. Он лишь шумно отпивал из блюдечка и как-то зло заедал напиток сдобным пирогом с капустой.
– Я тут видел Ивана Борисыча Лидваля, – вдруг глухо заговорил Фаберже, поставив на стол пустую чашку. Евгений перевел взгляд на отца. – Столкнулись мы с ним в банке. Он как раз выходил, а я туда направлялся… Рассказал, что у него в доме большевики все выгребли подчистую! Даже спичек не оставили, чтобы камин распалить. Открыл он свой портсигар, чтобы папироску с горя выкурить, так проходивший мимо солдат и этот портсигар реквизировал. А он был подарен покойной супружницей… Едва ли не единственное, что от нее осталось… Когда он мне все это говорил, у него слезы на глазах наворачивались. Думал, заплачет… Но нет, выдюжил!
– Да, нелегко ему… А в банк он по какому делу заходил? – спросил Евгений.
Аппетита у него тоже не было, жевал больше по обязанности. Вкуса любимого шницеля, заботливо приготовленного матушкой, почти не ощущал.
– Позвонили ему из банка, сказали, что у них имеется какое-то важное дело, – ядовито хмыкнул Карл Густавович. – Ведь фабрику его национализировали. Думал, что хотя бы дадут компенсацию, ведь там столько построек, а сколько земли! Так что вы думаете? Вместо денег они подсунули ему на подпись какую-то бумагу, в которой было написано, что он не имеет к банку никаких претензий!
– И что же Иван Борисович?
– Ты же его знаешь… Он весьма деликатный человек. Поблагодарил за оказанную любезность и вышел вон!
Уверенно отрезав небольшой кусок от шницеля, Евгений заметил:
– Честно говоря, даже не знаю, кого следует больше бояться: налетчиков или чекистов.
– Больше следует бояться чекистов. Они забирают все до последнего гвоздя на какие-то там свои революционные нужды. А налетчики хоть чего-то оставляют, – буркнул Карл Густавович. – Августа, дорогая, налей мне, пожалуйста, еще чашечку чая, и обязательно с долькой лимона. А пироги хороши! – неожиданно улыбнулся он и добавил: – Есть хоть какая-то отрада в этой жизни.
– Но ведь чекисты как-то борются с преступниками и налетчиками, – возразила Августа. – Мне все время вспоминается семнадцатый год, когда и на улицу нельзя было выйти. Одна пальба! А сейчас хоть какой-то порядок восстановился.
К Евгению возвращался утраченный аппетит, отрезав очередной кусок мяса, он быстро его сжевал и заговорил:
– Матушка, а вы думаете о том, зачем они ловят этих бандитов? Чтобы не делиться! Конкурентов своих отлавливают. Потому что чекистам от каждой экспроприации, как они изволят выражаться, поступает двадцать процентов. В действительности, я думаю, что и больше… Какой же ненормальный будет потом пересчитывать все то, что у него изъяли, а потом еще и возражать им? Ведь за такое они и к стенке могут поставить! А еще полагается от изъятого пять процентов осведомителю, что навел их на богатого клиента. Так что бьются они за каждый рублик! Просто одни бандиты, прикрываясь законом, обезвреживают других бандитов. Но нам, собственно, от этого не легче.
– Мы не можем работать в сложившихся обстоятельствах, нам нужны какие-то гарантии безопасности и защиты.
– Папа, ты все-таки еще думаешь вернуться к работе?
– Видно, я неисправимый оптимист. Попробуем еще раз… Если от налетчиков мы все-таки сумеем отбиться, то как в таком случае отбиться от новой власти? Кто у них там в ЧК главный?
– Дзержинский. Заместитель – Петерс.
– А кто в петроградской ЧК?
– А петроградскую ЧК возглавляет Урицкий…
– Что ж, завтра же пойду к этому самому Урицкому. Знаешь что, Августа, у тебя просто великолепные пироги!
Петроградская ВЧК размещалась на углу улицы Гороховой и Адмиралтейского проспекта, уходящего прямым лучом от здания Адмиралтейства. В прежние времена пересечение было шумным, оживленным. По тротуару без конца сновали толпы прохожих, одетых в нарядные одежды, по дороге разъезжали редкие автомобили, слышался рассерженный звук клаксонов, громыхали экипажи, покрикивали извозчики. Но за прошедший год переулок как-то сразу посерел, а стук каблуков по брусчатке наполнился каким-то зловещим звучанием.
Проехав Адмиралтейский проспект, машина вывернула на Гороховую.
– Останови здесь, – сказал Карл Фаберже водителю.
Машина остановилась недалеко от входа. Водитель, опасливо поглядывая на упакованных в тугие кожаные куртки людей, выходящих из здания, невесело спросил:
– Может, вас проводить, Карл Густавович, а то ведь…
– Никаких «а то ведь» не будет, – нахмурился Карл Густавович, – я политикой не занимаюсь. Мое ремесло – красота! Жди меня здесь.
Он распахнул дверцу и вышел из машины. Затем, горделиво распрямив спину, уверенно зашагал в сторону распахнутой двери, слегка опираясь на тонкую упругую трость.
– Вы к кому? – спросил красноармеец, стоявший у входа.
– Я к Урицому, – сказал Фаберже, стойко выдержав любопытный взгляд.
– Тогда вам по коридору и наверх, – немного потеснившись, пропустил старика часовой.
Поблагодарив его легким кивком, Карл Густавович прошел в здание.
– Мне бы к начальнику ЧК, не подскажете, как к нему пройти? – остановил он молодого человека лет двадцати пяти в затертом матросском черном бушлате. Через плечо на двух узких ремнях висела деревянная полированная кобура, из которой выглядывала темно-коричневая ручка маузера.
Моряк озорно посмотрел на Фаберже и весело спросил:
– Уж не сдаваться ли ты, батя, пришел? Грешки не дают спать по ночам? Так тебя здесь быстро подлечат.
– Я по личному вопросу, – не разделил Фаберже веселости морячка.
– Понятно, – хмыкнул тот. – А сюда по другим вопросам и не приходят… своими ногами. Иначе бы привели, ха-ха! Небось за своего сынка-офицерика пришел заступаться?
– Дыбенко! – строго крикнул матросу человек в шинели, стоявший у входа. – Собирай народ! На английское посольство напали не то бандиты, не то какие-то анархисты!
– Третья дверь направо! – бросил матросик и побежал к выходу, придерживая ладонью болтавшуюся кобуру.
– Черт знает что! – недовольно буркнул Карл Фаберже и зашагал дальше по коридору, постукивая металлическим концом трости.
На указанной двери табличка отсутствовала, место, где полагалось ей находиться, было густо закрашено темно-коричневой краской. Карлу Густавовичу доводилось бывать ранее в этом здании. Прежде на Гороховой, 2, размещался кабинет Федора Федоровича Трепова, занимавшего должность санкт-петербургского градоначальника, с которым он был лично знаком. Федор Федорович был человеком закрытым, умел держать людей на расстоянии, что при его работе неудивительно. Вокруг его персоны всегда циркулировала масса слухов. Сразу после назначения его градоначальником на него при весьма загадочных обстоятельствах неожиданно свалилось огромное состояние. Не без причин стали поговаривать о том, что он являлся незаконнорожденным сыном германского императора Вильгельма I, с которым его матушка состояла некогда в романтических отношениях. Во всяком случае, сходство между ними было просто поразительное!
В этом же здании в градоначальника стреляла Вера Засулич.
Немного позже в его кабинете размещался подполковник Георгий Судейкин, убитый каким-то заговорщиком на конспиративной квартире. Теперь этот кабинет занимал председатель петроградской ЧК Урицкий. Выявлялась весьма скверная закономерность: как бы чего дурного ни произошло и с этим представителем власти…
Карл Густавович потянул на себя дверь и оказался в небольшой приемной.
– Мне к Урицкому, – обратился он к секретарю в застиранной гимнастерке.
– А кто вы, собственно, будете? – с интересом спросил тот, разглядывая представительного посетителя.
– Купец первой гильдии Карл Густавович Фаберже.
– Тот самый? – удивленно спросил юноша.
– Тот самый, – сдержанно ответил Фаберже.
– Сейчас поинтересуюсь.
Энергично поднявшись, секретарь вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Отсутствовал он недолго, вышел через минуту и произнес:
– Проходите, товарищ Урицкий ждет вас.
– Прекрасно!
Постучавшись в дверь, глухо отозвавшуюся, Карл Густавович вошел в кабинет:
О проекте
О подписке