Часть вторая
СТАВЛЕННИК МОСКВЫ

Курултай ^[23]

На курултае, куда съехались эмиры и мурзы с ближних и дальних улусов Казанского ханства, выбирали нового правителя. На огромном Арском поле было тесно от шатров. Там, где каждую весну проходил сабантуй ^[24] и не утихало веселье, сейчас было тревожно – решалась судьба государства. Знатные казанцы, перебивая друг друга, предлагали на ханский престол своих ставленников.

– Нам нужен Шах-Али! – стараясь перекричать всех, взывал к собравшимся один из мурз. – Только он сможет помочь Казани! Он договорится с ханом Иваном, и войско урусов отойдет от стен города.

– Но он волен в обращении с женщинами! Он будет позорить наших жен! Вспомните его правление! – возражали ему. – Он воспитывался среди гяуров, там женщины чересчур вольны в поведении и в обращении с мужчинами!

– Нам сможет помочь только Крым! – кричали другие. – За ним стоит султан Сулейман с его непобедимыми янычарами! Урусы хотят вытеснить нас с земли предков! Султану Сулейману они пишут, что Казань всегда была их улусом!

– Нет! На Казань нужно ставить только Ядигера! Он был уланом в войске хана Ивана, знает обычаи урусов и хорошо знает наше ханство! И кто будет спорить с тем, что он настоящий мусульманин?!

Потом взял слово Чура Нарыков.

Он поднялся с колен, провел маленькой ладонью по черной бородке, обвел всех присутствующих долгим взглядом… Здесь собрались разные люди. Всех объединил и сблизил курултай. Забыты давние родовые распри, никто не вспоминал о прежних обидах. Решалась судьба всего ханства. Непримиримые враги сидели рядом и брали жирные куски баранины с одного блюда. Сейчас все взгляды были устремлены в сторону Чуры.

Он хорошо знал Шах-Али. Конечно, это далеко не тот хан, который нужен Казани, но лучшего сейчас просто не найти. Было время, когда их обоих связывала дружба. Разве не Чура Нарыков в первый год ханства Шах-Али протянул ему руку помощи? Тогда новый правитель искал расположения знатных эмиров, и первым был он, могущественный Чура! Вместе с популярностью хана росло и влияние Нарыкова. Без его совета казанский правитель не мог сделать и шагу, и, если бы не пренебрежительное отношение Шах-Али к знатным сановникам, по сей день хан сидел бы на своем престоле.

Чура Нарыков, запахнув на себе полы длинной одежды, обратился к собравшимся:

– Правоверные! – Он старался говорить так, чтобы его услышали в самых дальних концах курултая. – Аллах должен воздать нам по заслугам за многотерпение! Долго мы несли на себе непосильную тяжесть владычества Гиреев! Вспомните же, сколько при их правлении было изничтожено почтенных казанцев. Гиреям нужны только две вещи – золото и власть! Разве они пекутся о благополучии своих подданных?! А Казань? Теперь это не наш город. Его заполонили крымские мурзы, им отданы лучшие земли!

Чура сделал паузу, убедился, что его слушают внимательно, затаив дыхание. В первых рядах он заметил Кулшерифа и Худай-Кула.

Сеид Кулшериф в знак согласия слегка кивал головой.

Эмир Нур-Али сидел неподалеку от Кулшерифа и время от времени поглядывал в его сторону, пытаясь угадать мысли сеида. А тот словно дал обет молчания – выступать не торопился.

Чура между тем продолжал:

– Мы всего лишь пасынки на собственных землях! Не к чести казанцев быть последними у себя дома!

– Верно он говорит! – выкрикнул Нур-Али.

– Верно! – прокричал Худай-Кул.

Чура смерил его взглядом: «И ты сюда же, собака!» Он вспомнил, как совсем недавно улай так же поддерживал и Сафа-Гирея. Худай-Кул всегда был на стороне сильного.

– Верно!!! – подхватило великое собрание – курултай.

– Но что ты предлагаешь?

Эти слова, хотя и сказанные тихим голосом, услышали все. Как же иначе – ведь они принадлежали самому сеиду.

Кулшериф дотронулся морщинистой ладонью до подбородка, поросшего редкой седой бородой. Сеид ждал ответа.

– Я предлагаю написать письмо урусскому государю, чтобы он дал согласие на ханство Шах-Али! – наконец произнес Чура.

Огромное собрание вновь закипело.

– Он больше служит урусскому хану, чем своим правоверным!

Со своего места тяжело поднялся Кулшериф. Он был малого роста, но его увидели все. Кто-то из мурз подставил под его руку свое плечо. Сеид поблагодарил едва заметным кивком. Ждал, когда спадет первая волна возмущения. Кулшериф, будто под тяжестью взглядов, склонился. «Недолго он еще протянет!» – поймал себя на жалости Чура.

Курултай приготовился слушать мудрое слово духовного наставника.

– Чура Нарыков прав! – раздался над поляной сухой, чуть надтреснутый голос.

И настроение курултая изменилось. Слова сеида пророческие. Его устами говорит сам Аллах.

– Верно!

– На престоле должен быть Шах-Али!

– Тогда хан Иван уберет свои полки с наших земель. А что будет дальше… – сеид обвел толпу долгим взглядом, – ведает только Аллах!

Он провел руками по лицу, совершая святое омовение, и весь курултай в один голос выдохнул:

– Амин!

Воля господина

Город был близок. Сафа-Гирей уже видел крепкие стены Казани. На башнях и стенах он разглядел множество вооруженных людей.

– Неласково они встречают своего хана. Посмотрим же, что будет дальше, – и Сафа-Гирей хлестнул нагайкой коня по круглому лоснящемуся крупу. Жеребец, фыркнув, вынес хозяина на берег реки.

Во время весеннего паводка Казань-река разлилась особенно привольно – уже не перешагнуть, как некогда в сухие годы. Ее тихие, неторопливые воды подступили прямо к высоким стенам города.

«Сразу не взять, нужно будет придумать что-нибудь». Сафа-Гирей вновь огрел плетью жеребца. Тот обиженно заржал, взвился на дыбы и понес всадника по берегу речушки.

Три дня отряды Сафа-Гирея штурмовали Казань. Но город оставался неприступен.

Обратная дорога в Ногаи показалась долгой. Сафа-Гирей выехал далеко вперед своих сотен, рядом ехал улан Али. Кони шли рядом, шаг в шаг.

– Я хочу побыть один, – произнес хан. – Оставь меня!

Улан будто не слышал и продолжал следовать за Сафа-Гиреем.

– Я хотел сказать тебе, хан, – произнес вдруг Али. – Не возвращайся в Сарайчик, там тебя ждет смерть… Я должен был убить тебя, Сафа-Гирей.

Хан оставался невозмутимым, он как будто не слышал оброненных слов. Только мозолистая крепкая ладонь потянулась к темной холке коня. Тот на мгновение замер, ласка хозяина была ему приятна.

– Но я не смог этого сделать. Ты – великий хан. И окажи мне честь находиться рядом с тобой.

Сафа-Гирей благодарно улыбнулся:

– Спасибо тебе за эту весть. Я никогда не забуду твоей услуги.

Кони продолжали идти рядом и в такт шагов раскачивали косматыми головами.

– Посмотри, что там за пыль на горизонте?

– Где? – удивленно приподнялся на стременах улан.

– Там! Смотри!.. Смотри!

– Где же? – повернулся Али к Сафа-Гирею, и тут же вороной клинок, рассекая ребра, по самую рукоять вошел улану в грудь.

– За что? – прошептал он, и кровавая пена с помертвелых губ закапала на поднявшуюся после дождя полынь.

– Волю господина надо исполнять!

Улан еще некоторое время пытался удержаться в седле, широко раскачиваясь из стороны в сторону, а потом, натягивая поводья, рухнул лицом в чужую казанскую землю. Конь поднялся на дыбы, заржал громко, и эхо долго разносило этот крик-печаль по всей степи.

Сафа-Гирей повернул назад к своему войску.

– В Ногаи не поедем. Путь наш лежит в Хаджи-Тархан. Там нас ожидает теплый прием, а коней – сытный овес.

Воинство Сафа-Гирея уже давно перестало удивляться решениям хана и послушно свернуло с наезженной дороги в степь, в сторону Астраханского ханства.

Нежданная весть

Войско великого князя Ивана Васильевича остановилось большим лагерем у широкой, не успевшей еще освободиться от ледового плена Итили. На следующий день по велению государя решено было переправиться по льду к городу. А ночью неожиданно прошел ливень. Берега уже не могли удержать стихию, и вода прорвалась, затопив лагерь. Повозки, груженные пушками, ядрами, продовольствием и прочим скарбом, вязли в рыхлом снегу, а то и просто проваливались под лед, увлекая в мутную пучину и отроков ^[25]. Над Итилью раздавались крики о помощи, предсмертное ржание коней, ругань. Воины бросали оружие, сбрасывали кольчуги и пытались добраться до берега вплавь.

– О святая Богородица, спаси и сохрани! Заклинаю тебя! – молился в страхе молодой государь. – Видно, грешен, вот и наказывает меня сын твой… Заступись!

А весна, начавшаяся в том году особенно рано, продолжала показывать свой крутой нрав. Итиль широко затопила пашни, луга и леса. И войско Ивана Васильевича без соизволения воевод стало отходить от Казани.

Со стен города неудачу великого князя приветствовали восторженно, и Кулшериф, взывая к ликующей толпе, беспрестанно повторял:

– Сам Аллах помогает нам воевать против неверных.

А на следующий день, свернув знамена, снялся со своего места и передовой полк государя. Иван Васильевич возвращался в стольный град.

Недолго печалился самодержец и уже через месяц стал готовить новый поход. Во все стороны земли Русской скакали гонцы, собирая великое войско. Приготовление к новому походу приостановила неожиданная весть: земля Казанская просила на ханство Шах-Али.

Государь обратился за советом к своему духовному наставнику митрополиту Макарию.

– Как быть, святой отец? – спрашивал молодой, не искушенный в тонкостях государственных дел Иван Васильевич.

Макарий, полуобняв юношу, мудро вещал:

– Шах-Али, государь, другом завсегда нам был. Интересы наши исполнял исправно. Он и отцу твоему Василию Ивановичу добром служил. За что и не люб народу казанскому, за то и изгнан был из града Казани. Царем он был и в граде Касимове и там служил честно. А коли в чем и повинен был, так его уже и Бог простил, раскаялся давно. Отпиши, государь, послам казанским о согласии твоем. Пускай Шах-Али царем казанским сделается, и нам от того большая польза будет. – Митрополит помолчал, снизу вверх посмотрел в глаза государя.

Долговязый Иван Васильевич усердно внимал мудрым речам духовного наставника. А Макарий продолжал:

– Только надобно ему наказать про полон русский. Да про то, что Христа на басурмановой земле забывают православные, в нового Бога уверовали. Аллаху молятся, баб ихних в жены берут.

– Хорошо, Макарий, быть по сему!

В тот же день Шах-Али предстал перед государем. Царь принял его как равного, посадил подле себя.

– Ты – царь, и я – царь, – заговорил Иван Васильевич. – Я царь московский, ты же царем казанским сделаешься. Обещай же, что не предашь меня, как Сафа-Гирей, и братом мне будешь!

– Обещаю.

А государь меж тем продолжал:

– Сафа-Гирей, прежний царь казанский, земли русские обижал да в полон всякого народу набирал. Как на царствие станешь, то полон русский отпустишь, а мне на том грамоту отпишешь.

Шах-Али почувствовал на своем плече прикосновение государевой руки. Тяжела оказалась честь: Шах-Али рухнул на колени.

– Прости, государь, за прегрешения. Век правдой служить буду, как отцу твоему служил, Василию Ивановичу.

Плохая приметА

Утро следующего дня Шах-Али встретил в дороге. Он ехал в Казань в сопровождении тысячи стрельцов. А на десятый день пути на высоком холме он увидел стены города и островерхие крыши минаретов.

– О Аллах, исполни мою мечту, сделай меня счастливым. Пусть Казань навсегда останется в моей власти! – просил Шах-Али.

Город встречал бывшего и будущего хана настороженно. Неласковы были взоры мурз, встречавших Шах-Али. Он въехал в Казань через Ханские ворота в сопровождении небольшой свиты. Следом шествовал отряд русской стражи – только ей и доверял Шах-Али.

Появилась еще одна группа встречающих. Впереди был Чура Нарыков. Именно Чуру и хотел видеть в этот час Шах-Али. Сейчас, как никогда, важна поддержка могущественного эмира. Обменялись приветствиями, воздавая хвалу Аллаху.

– Хан, – приложил Чура руку к груди. Голова замерла в почтительном поклоне. – Нам нужен только ты. Войско же хана Ивана пусть остается за пределами Казани.