Глава 4
ЦЕНА НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ

На удачу маркиза, прохожих на улице оказалось немного: какая-то старушенция испуганно шарахнулась от него, когда он, по ее мнению, возник из-под земли как «черт из табакерки»; да вот еще мужчина в котелке многозначительно проводил удальца долгим взглядом, после чего бросил взгляд на раскрытое гостиничное окно.

Артур, приземлившись – слава Богу, удержался на ногах – и залихвацки подмигнув мужчине в котелке (дескать, с кем не бывает, когда неожиданно к женщине приходит муж), бодро направился по направлению к извозчичьей бирже. Через несколько шагов он побежал, сел в первую же попавшуюся пролетку и приказал:

– Гони!

– Куда пан желает? – спросил извозчик.

– Прямо, потом налево, потом направо, – ответил Артур и почти криком добавил: – Тебе что приказано? Гони, шельма!

Извозчик пожал плечами и тронул, как говорится, с места в карьер. Он проехал прямо, с первым же поворотом свернул, как и было приказано странным седоком, налево, а на следующем перекрестке – направо. Несколько раз Артур оглядывался, нет ли за ним погони. Кажется, погони не предвиделось.

– Теперь куда пан прикажет ехать? – обернулся к нему озадаченный извозчик.

А и правда, куда?

Артур призадумался. По крайней мере, надлежало побыстрее покинуть Варшаву и вообще негостеприимную Россию и переждать до лучших времен где-нибудь в Венгрии, Монако или Герцогстве Люксембург, – самых нейтральных странах, не ввязывающихся в дела большой политики и, что самое главное, не подписавших конвенцию о выдаче государственных преступников заинтересованной стране. Деньги у него есть, документы в порядке…

Артура прошиб холодный пот, когда он вдруг вспомнил о деньгах и документах. С чего бы это?

С дрожью в пальцах он полез во внутренний карман сюртука и достал портмоне. Осторожно раскрыл. Документов в портмоне не было. А вместо денег в кармашке лежала аккуратно нарезанная газетная бумага…

Первой мыслью было – вернуться. Вернуться и высечь воровку поясным ремнем, отобрав перед этим паспорт и деньги.

За первой мыслью подоспела вторая, здравая: куда вернуться? Чтобы попасть в лапы полиции? Да и Амалии этой уже давно и след простыл. Нет, возвращаться в гостиницу было глупо и бессмысленно.

– Но и за границу нельзя без паспорта, – неожиданно сказал кто-то рядом с Артуром.

– Что вы сказали, пан? – полуобернулся к нему извозчик.

Артур вздрогнул и понял, что разговаривает сам с собой вслух. Вот до чего довела, бестия!

– Ничего, – буркнул невесело Артур.

Перво-наперво надлежало раздобыть денег. Без них никак!

Артур посмотрел на свой «Брегет», купленный когда-то за полторы тысячи франков, и спросил:

– А где тут, братец, ближайший ломбард?

– Здесь нет, надо ехать в центр.

– Давай гони в центр!

Через двадцать минут они остановились у ломбарда, и Артур, велев вознице ждать, открыл дверь с колокольцем. Бряцнув, колоколец вызвал из заднего помещения старика с горбатым крючковатым носом и выпученными глазами:

– Чего пан изволит?

– Пан изволит заложить свои часы, – ответил в тон старику Артур.

– Позволите взглянуть?

Артур выложил на прилавок «Брегет». Расставаться с часами было жалко, но что поделать?

– Восемьдесят рублей, – заявил горбоносый, глядя мимо Артура.

– Сколько? – возмутился Артур.

– Восемьдесят, – повторил скупщик.

– Дайте хотя бы сто.

– Восемьдесят пять, – жестко сказал старик. И добавил: – Это мое последнее слово.

– Хорошо, – глухо ответил Артур. – Давайте восемьдесят пять.

Получив квиток и деньги, Артур вышел и задумался.

Куда податься? О переходе границы нечего и думать. Наверняка все обложено, и при первой же попытке покинуть страну его возьмут и препроводят в дом предварительного заключения, где он будет дожидаться суда, а скорее всего – этапа в Петербург или Москву.

А там его ожидает каторга!

«Может, залечь на какое-то время на дно? Отсидеться, подумать обо всем как следует, а потом принять взвешенное решение», – пришла мысль.

И тут же вдогонку следующая мысль: «Тогда где? У кого?»

План созрел, когда Артур подошел к пролетке.

– Теперь куда, пан? – спросил извозчик.

– К Дульцинеям, – ответил Артур, усаживаясь. – Знаешь таких?

– Наслышан, пан, я много кого знаю, – ответил со значением возница. – Пан, наверное, желает нанести визит какой-нибудь паненке?

– Именно так, – ответил Артур, не желая вдаваться в подробности. – Чтобы приняла безо всяких вопросов. – Он немного подумал и добавил: – И недорогую!

– Понял. Пани Ванда с улицы Люблинской устроит пана?

– А как она… ну, вообще?

– Как дама?

– Да. Не безобразная?

– О, нет, пан! Высокая, стройная… Служит кафе-шантанной певичкой у пана Духовичного.

– Певичка, говоришь? – Артур слегка призадумался. – Это интересно. Что ж, вези!

* * *

Горничная пани Ванды открыла Артуру безо всяких вопросов. Молча ввела в гостиную и столь же молча удалилась, скрывшись за тяжелой бархатной портьерой. Затем послышались приглушенные женские голоса и шуршание надеваемого платья. А еще через четверть часа в гостиную вошла высокая стройная женщина с длинными ресницами и накрашенными ярко-красными губами. Надо признать, она не лишена была привлекательности.

– Вы хотели меня видеть, пан? – спросила дама по-польски, оглядывая Артура с ног до головы.

– Да, – ответил Артур. – А не говорите ли вы, пани, по-французски?

– Говорю, – отвечала певичка.

Оказалось, что Ванда вполне прилично владеет французским, и разговор пошел на этом языке.

Артур представился графом Ламбером, извинился за неожиданное вторжение и наговорил кучу банальных комплиментов, что Ванде вполне пришлось по вкусу. Скоро он забыл и о своем незавидном положении, и об отсутствии документов и денег, увлекшись болтовней и пикантностью Ванды. Ведь доступные женщины возбуждают, не правда ли? И секрет их успеха кроется как раз в доступности. К тому же, если б не эти красные, чуток раздутые губы, ее вполне можно было бы назвать хорошенькой…

Обед был с вином и фруктами, в центре стола торжественно был водружен заморский плод ананас. На все изыски Артур истратил пятнадцать рублей, не считая той трешницы, что отдал кучеру. У него оставалось немногим более шестидесяти целковых, чего было вполне достаточно, чтобы доехать, скажем, до Будапешта или Вены. Но вот как туда добираться без паспорта? Впрочем, хороший обед, вино, барышня, готовая разделить ложе, – чего еще надобно здоровому неглупому мужчине? Пару-тройку дней у нее вполне можно перегодить, а там, глядишь, и придет какое-нибудь разумное решение или подвернется счастливый случай. Главное – не мельтешить, даже если куда и торопишься. И не суетиться.

Отобедав, Артур и Ванда сели на оттоманку.

Разговор отчего-то не ладился. Оба чего-то дожидались, словно к ним вот-вот должен был прийти неизвестно кто и в приказном тоне велеть начать соитие. Или, во всяком случае, побудить к тому.

Наконец, Артур начал наступление. Он приобнял кокотку за талию и, убедившись, что она не возражает, прижал к себе. Ванда сдержанно улыбнулась краешками губ.

Артур скользнул ладонью к ее пышной груди.

Ванда слегка прикрыла глаза, раскрыла пухлый ротик.

Артур поднес к ее рту свободную ладонь и одним движением стер ярко-красную помаду с аппетитных губ. А затем впился в них долгим и страстным поцелуем…

* * *

Амалия Шульц, «вдова магдебургского пастора», снимала одноэтажный домик в шесть комнат с небольшим садом в самом конце улицы Видок. Конечно, это были не апартаменты генерала фон Штайна на Литейном проспекте в Петербурге, к которым, надо признать, она успела привыкнуть, однако пани Шульц знала и более скверные времена. Так что жаловаться было особо не на что, а ежели принять во внимание тот факт, что в кармане ее блузы лежали десять тысяч рублей, которые для людей прижимистых или экономных являлись бы целым состоянием, то жить можно было вполне сносно. Во всяком случае, первое время.

Мешало одно – невыносимая скука!

Согласитесь, господа, скушно жить, когда один день похож на другой, как братья-близнецы. Тем более для натуры деятельной и авантюристической. Посему уже через два дня Амалия решила предпринять очередной демарш: облегчить ювелирный магазин на пару-тройку дорогих… пожалуй, что самых дорогих украшений.

Решение пришло утром, и к середине дня пани Амалия была уже готова к совершению очередной аферы.

Доехав до Рыночной площади и пройдя в самый ее конец, где стояли ночлежные дома для бедных, «пасторша» вошла в один из домов и пробыла в нем около двух часов. Из дома она вышла в сопровождении седого старика в длинном белом рубище и полноватой женщины с ребенком – девочкой шести-семи лет.

Старик немилосердно маялся с похмелья и являл собой почти апостольский облик: огромные печальные глаза, наполненные мукой последствий вчерашнего возлияния, и худые щеки от хронического недоедания. Женщина, одетая ненамного лучше старца, имела простоватое лицо и своим обликом чем-то напоминала флегматическую корову, которой ни до кого и ни до чего не было никакого дела, кроме своей нескончаемой жвачки. От нее пахло потом и семечками подсолнечника, отчего Амалия-Ольга шла чуть поодаль от нее. Девочка была одета в заношенное бабье пальто, которое ей было до самых пят, не умела говорить и ничего не слышала. Ее огромные глаза были такими, словно она видела этот мир впервые.

Странная четверка взяла на площади экипаж и отбыла почти на самую окраину Варшавы. Остановившись возле дома с вывеской «Меблированные комнаты пани Строгановской», они прошли на второй этаж сего второсортного гостиничного заведения, где у них не спросили ни пашпортов, ни видов на жительство, потому как одна из комнат была снята Амалией Шульц заблаговременно. Через некоторое время к дому с вывеской подъехала бричка, и из нее выпрыгнул приказчик галантерейного магазина с большими кульками и коробками. Ему понадобилось сделать три ходки, чтобы поднять на второй этаж все привезенное. Через полчаса он вышел, немного удивленный, но весьма довольный. Очевидно, полученные чаевые его вполне удовлетворили. Довольно улыбаясь, приказчик укатил восвояси, а еще через час из дома с вывеской вышли молодая женщина с пожилым мужчиной, убеленным сединами, в отличном новом пальто, мягкой шляпе и с дорогой тростью, с костяным набалдашником, делающими его похожим на германского промышленного магната, передавшего не столь давно все свои дела молодым отпрыскам. Лицо старика теперь имело благообразный вид, так как Амалия, проинструктировав, как ему следует себя вести во время «акции» (так она называла задуманное жульничество), чуток опохмелила его и заставила откушать горячего жюльена, после чего лицо старика потеряло мученическое выражение и приобрело тихую и чуть печальную благость. По плану Амалии старик должен был изображать ее отца.

Полноватая женщина тоже преобразилась. От нее теперь исходил тонкий аромат цитрусового одеколона, а одета она была как матрона, занимающаяся присмотром за малолетним ребенком. За руку она держала девочку в соломенной шляпке и матросском костюмчике, похожую на юную баронессу германских кровей. Ее огромные синие глаза смотрели на мир так, как будто они видели его впервые. По замыслу Амалии, девчонка должна была изображать ее дочь. Сама Амалия была облачена в свое лучшее платье с серебристыми соболями, стоившее ей когда-то огромных денег. На плечах – бархатная накидка, застегнутая на шее большой изумрудной брошью, и шляпка из тончайшей сарацинской соломки с букетом роз и страусиными перьями посередине дополняли ее одеяние ежели не герцогини, то уж княжны или княгини как пить дать!

Взяв извозчика, счастливая семья подкатила к большому ювелирному магазину пана Полторацкого в северной части Саксонской площади. Магазин был лучшим в городе и, следовательно, одним из самых дорогих во всем Царстве Польском. Оставив коляску у дверей, «семья» вошла в магазин и остановилась у витрины с бриллиантовыми изделиями. Прознав про непростых клиентов, к ним вышел сам пан управляющий Яцек Полторацкий, сын престарелого пана Владислава Полторацкого. Управляющий счастливо улыбнулся Амалии, и та одарила его своим знаменитым светящимся взглядом, вызвавшим у Яцека появление на теле мурашек и шевеление волос на руках и груди.

– Чего изволит, пани? – спросил он с легким поклоном набриолиненной головы.

– Баронесса фон Гольстен, – с улыбкой поправила его Амалия. Говорила она по-немецки.

– Ах да, ну конечно, – словно узнавая баронессу, произнес извиняющимся тоном Яцек. – Прошу у баронессы прощения.

По-немецки он говорил плохо. Что было хорошо, следовательно, он вряд ли способен был уловить ее легкий акцент.

– Ну что вы, – примирительным тоном ответила Амалия. – Мы с отцом и дочерью, – она посмотрела на старика и девочку, – в Варшаве всего-то проездом. Хотели провести у вас два дня. Инкогнито, – она со значением посмотрела на Яцека. – Но пресса уже прознала о нашем приезде, а сегодня мы получили приглашение на обед от его высокопревосходительства генерал-губернатора Георгия Антоновича.

– Кхм! – со значением кашлянул пан Яцек.

– Он просит прибыть к нему в четыре часа пополудни, а все мои украшения, – Амалия беспомощно развела руками, – отстали вместе со всем нашим багажом и будут в Варшаве только поздно вечером. Поэтому я хотела бы купить у вас что-нибудь подходящее для того, чтобы надеть на прием к его высокопревосходительству… Ну, вы меня понимаете?

– Разумеется, баронесса, вы правильно сделали, что пришли именно к нам. Давайте сейчас посмотрим! Ну, чего вы встали? – прикрикнул он на приказчика. – Несите для баронессы украшения!

Яцек был сама любезность. Колье, подвески, броши – все для пани, то бишь баронессы.