Вы когда-нибудь считали, сколько раз за день у вас в кармане звонит телефон? Два? Десять? А может быть, сто? Начальник ищет по срочному делу. Подруга – чтобы поболтать или поделиться новостью. Приятели зовут на футбол, а мама просто хочет услышать ваш голос. И вот вдруг среди этого круговорота обыденной жизни раздается ОН! Один-единственный! Один на тысячи и миллионы! Всего один…
Конечно, в этот момент вы не задумываетесь о том, что такое матч-пойнт4 или точка бифуркации5. Вы даже не предполагаете, что именно сейчас находитесь в этой самой точке и лишь одного привычного движения достаточно, чтобы круто изменить всю предстоящую жизнь.
Не думал об этом и я.
До сегодняшнего дня я частенько сравнивал себя с шариком, который ровно катится по ландшафту судьбы, минуя опасные расщелины и обрывы, выбирая ровные долины и бескрайние горизонты. С одной стороны, я был одним из многих. Родился не в Москве, образование получил тоже не в столице. Но, однажды побывав в этом городе, влюбился в него на всю жизнь. И… приложил все усилия, чтобы стать его частью. Теперь я не представлял своего существования без пыльных московских улиц, тополиного пуха, пробок и летних вечеров. И был горд, что добился этого сам. Вообще я считал, что не побеждает только тот, кто не стремится к победе. А еще тот, кто ничего не делает, пеняет на всевозможные обстоятельства и жалуется на судьбу. И судьба, и обстоятельства отступают перед тем, кто способен приехать в офис в пять утра и уехать за полночь. Это проверено! Работоспособность плюс организация труда помогли мне – я обрел финансовую стабильность, а вместе с ней и независимость. Все было продумано, размерено, распланировано. То есть, как говорят в таких случаях, жизнь удалась. И единственное, что беспокоило меня порой, так это мысли о собственном предназначении. К тридцати восьми годам я стал серьезно задумываться о своей миссии в этом мире, и мне почему-то казалось, что гуру аудита6 вовсе не мой предел, а терзавшее меня предчувствие чего-то очень важного, великого и неизбежного вскоре реализуется. Я часто думал об этом, засиживаясь в офисе. И вот сегодня судьба решила заглянуть ко мне в кабинет. Этим утром мой «шарик» оказался на развилке, от которой можно катиться и направо, и налево…
– Слушаю вас! – спокойно произнес я.
Выбор был сделан.
– Станислав Николаевич Савельев? – голос в трубке умолк в ожидании ответа.
– Да!
– Скажите, – выдержав паузу, продолжил голос, – а Николай Владимирович Савельев приходится вам?..
– Отцом, судя по отчеству. Что тут неясного? – с иронией произнес я. На миг я задумался о том, сколько тезок и однофамильцев живет в многомиллионном городе, но тут же вернулся к разговору. – Могу вас огорчить, он умер много лет назад.
– В таком случае разрешите представиться, полковник Москалев Сергей Валерьевич, главный врач военного госпиталя номер семь. Ваш отец жив и находится у нас. Но… – Последовала пауза. – Состояние его оценивается как крайне тяжелое.
Странно, но я уже не сомневался, что речь идет о моем отце. В первый миг я, конечно, обрадовался – я ведь много лет искал его, не веря в то, что он умер. Но тут же узнал о тяжелой болезни, что совершенно выбило почву у меня из-под ног. Обрести и потерять одновременно— это было уже слишком. Меня бросило в дрожь, я вжался в кресло и перестал дышать. На мое раскаленное эмоциями сердце будто плеснули ледяной воды. Самое страшное происходило сейчас у меня внутри – маленькая трещинка медленно поползла в сторону души и замерла на пороге святая святых.
– Что вы хотите сказать? – спросил я.
– Пока только то, что вы услышали, – довольно холодно отчеканил голос в трубке. И умолк.
Я по-прежнему чувствовал выжигающую внутренности боль и едва смог перевести дыхание.
– Я могу его увидеть?
– Приезжайте! Прямо сейчас!
– Куда?
Голос продиктовал адрес и попрощался, а я в тот же миг сорвался с места и бросился к машине.
В поисках объезда навигатор кружил по забитым машинам и утренним улицам. «Московские пробки, – констатировала – тут хоть головой об руль бейся – быстрее не проедешь». Но я прорвался. Неожиданно. Проскочил «бутылочное горло» и оказался на свободе. Навигатор вывел на трассу, и суета города сменилась сельским пейзажем. Загипнотизированный солнечным зайчиком на приборной панели, я погрузился в воспоминания.
Они отбросили меня на тридцать лет назад. Там я увидел детскую комнату, себя сидящим на кровати и… отца. Он расположился на полу рядом, держа в руках книгу. Отец читал.
– Древние греки считали, что нашей жизнью управляют три богини, дочери Зевса и Фемиды, – Лахесис, Клото и Атропос. Первая вершит судьбу человека еще до его рождения. Она назначает жребий, нарушить который не в силах ни один смертный на земле. Вторая богиня прядет нить судьбы, нанизывая на нее события настоящего. Беды и невзгоды, счастье и радость целиком и полностью находятся в ее ведении. А третья, самая грозная, наделена властью перерезать волшебными ножницами нить человеческой жизни, что и означает смерть.
– Какую нить? – спросил я.
– Это образное выражение, – пояснил отец и задумался.
– Пап, и люди ничего не могут изменить в своей судьбе? – воспользовавшись паузой, я снова спросил.
– Нет, не могут!
– А может быть, есть какой-то способ?
– Возможно! – сказал отец и как-то грустно вздохнул. – Ложись спать, сынок!
Он укрыл меня одеялом, потрепал по макушке, погасил свет и вышел из комнаты, лишь ненадолго задержавшись на пороге.
Больше мы не виделись…
«Вот и попал я в заботливые руки богини Клото. Интересно, за какое место она умудрится меня ухватить?» —покачал я головой, поинтересовавшись сам у себя.
Далекие образы из детства нахлынули вновь.
С необъяснимым мазохизмом я стал прокручивать в голове киноленту воспоминаний кадр за кадром.
«А может быть, если зажмурить глаза и накрыться одеялом с головой, мама не станет меня будить? Потому что я не хочу вставать. И не хочу идти в школу. Через два дня Новый год. Я ненавижу этот праздник! Это первый Новый год без отца. До этого был день рождения. И он не пришел. Как будто меня просто нет. Ненавижу праздники!»
Я видел семилетнего мальчишку. Слезы катились из глаз, а он вытирал их углом простыни и старательно натягивал на голову одеяло.
Всего три месяца назад все еще было хорошо. Но родители расстались. Тихо, без скандалов и споров. Просто что-то решили между собой, а меня поставили перед фактом. Мама теперь ходит грустная, сама таскает сумки, а по выходным в гости приходят чужие дядьки. Дарят глупые подарки и играют со мной только на глазах у матери. Она выходит из комнаты, и они перестают скрывать недовольство, утыкаясь в телевизор. Тогда я понял, им на меня наплевать и только отцу было не безразлично…Как же я был зол тогда на всех взрослых на свете. Почему они думают, что ребенок ничего не понимает? Ну и что, что ему семь лет…
Недавно мама и папа встречались. Они разговаривали, стоя на маленьком мостике недалеко от нашего дома. А я смотрел в окно. Будто прилип к стеклу. По их жестам я старался понять, о чем они говорят. Иногда папа пытался обнять маму, и мне казалось, что еще миг, и она простит его, и они, обнявшись, вернутся домой. Но проходила минута, и томительное ожидание оборачивалось нестерпимой тоской. Она отстраняла его, а лицо ее делалось бледным и серьезным. Я понимал – все плохо! Разговор продолжался пару часов, а я все висел на подоконнике и ждал. А вдруг! Вдруг случится чудо, и они вернутся вместе. Папа откроет дверь, с порога крикнет «Привет!», я разбегусь и прыгну к нему на руки, а он меня поймает и прижмет к себе! И больше никогда не уйдет. Но они стояли по разные стороны мостка. Надеяться было глупо, но я надеялся…
– Вы прибыли к месту назначения! – вежливо сообщил навигатор. «Приехали!» – подумал я. Время было ровно девять утра.
Огромное здание госпиталя почему-то находилось под серьезной охраной, но я не придал этому значения. Мне пришлось пройти два поста и подвергнуться детальному досмотру, прежде чем меня пропустили. Но это было не важно, главное – я оказался внутри. И тут я потерял пятнадцать минут – миловидная медсестра в регистратуре никак не могла отыскать в компьютере фамилию Савельев. Наконец она воззрилась на монитор в недоумении, после тихо поговорила с кем-то по внутреннему телефону, а потом, обращаясь ко мне, проворковала:
– Станислав Николаевич, подождите, пожалуйста, несколько минут. За вами сейчас спустятся.
Я честно попробовал ждать. Но мое эмоциональное состояние не способствовало спокойствию. Я думал о том, как в это утро мчался в госпиталь лишь с одним чувством – меня вела надежда. А сейчас от нетерпения просто колотило, ведь от отца меня отделяло всего несколько больничных коридоров. Конечно, если бы ситуация позволила мне бежать, то я бы бросился к лифту сломя голову. А так приходилось держаться. Минуты шли тяжело, а часто открывавшаяся дверь во внутренний холл тянула похлеще любого магнита. И вдруг ухо выхватило из прочих звуков нечто очень важное. Вторая медсестра подняла трубку и воркованием, точь-в-точь похожим на воркование первой медсестры, ответила звонившему:
– Москалев сейчас у себя. Да. На пятом. По коридору направо. Да. Пятьсот тридцать четвертый.
Я сделал шаг. Потом еще. И еще. Ловко проскочив в открывшийся проем, я оказался у лифта и чуть не разжал двери руками, чтобы поскорее попасть внутрь.
Я нетерпеливо выстукивал чечетку на корпусе мобильного телефона и торопил секунды, ожидая, когда же наконец закроются двери и начнется отсчет этажей. Они шевельнулись и медленно поползли навстречу друг другу.
– Поехали! – прошептал я, и от нетерпения даже немного присел. И тут, к своему удивлению, я ощутил толчок. Только это было не движение вверх, это вновь открылись двери лифта, пропуская еще одного пассажира. В первый момент, стараясь не выразить свои эмоции посредством ненормативных выражений, я просто прикусил губу. Да так и замер, посчитав, что уж лучше вовсе ее прогрызть, чем дать возможность челюсти безвольно свалиться на грудь. Девушка встала у меня за спиной. Я почувствовал, как потеют ладони, а на лбу выступает испарина – понял, незнакомка смотрит на меня. Взгляд прожигал до костей, голова кружилась от аромата страсти, а ноги приклеились к полу, будто я наступил на жвачку. Я боялся пошевелиться, как кролик, загипнотизированный удавом. Всей кожей чувствовал силу ее взгляда. От нее исходило дыхание терпкой корицы, которое породило во мне желание сделать что-то такое, о чем потом, возможно, тысячу раз пожалею…
Внезапный толчок вывел меня из ступора, и я бросился вон, будто стараясь как можно дальше убежать от незнакомки и своих сумасшедших мыслей.
Я остановился у двери с табличкой «534». И застыл.
Кто-то тронул меня за рукав, и я обернулся. Передо мной стоял мужчина в белом халате. Он улыбался мне как старому другу.
– Станислав Николаевич Савельев?
Я кивнул головой.
– Это я вам звонил. Заходите!
Мужчина в белом коснулся карточкой электронного замка, дверь пискнула и пропустила нас в кабинет.
Доктор молча сел за свой стол, скрестил руки на груди и стал внимательно рассматривать меня.
Через пять минут я не выдержал.
– Не томите меня ожиданием! Скажите, как есть! Вы даже не представляете, что я пережил в это утро, а вы сидите и молчите, просто глядя на меня! Говорите!
Врач, видимо, ожидал подобной реакции.
– Наберитесь терпения, молодой человек. То, что вам предстоит узнать, перевернет вашу душу. А может, и вывернет наизнанку. – Врач сделал паузу и тихо добавил: – И это вовсе не в переносном смысле!
– Говорите! – попросил я.
– Тогда… Ваш отец умирает…
– Это я уже понял утром. Или вы собираетесь тысячу раз повторять?
Врач пропустил сарказм мимо ушей и продолжил:
– Никто не знает, сколько ему осталось. Совсем недавно приборы зафиксировали необъяснимую полевую активность. К тому же его рука стала мягкой.
Я, не веря своим ушам, посмотрел на Москалева как на полоумного.
– Что значит мягкой? А какой она была?
– Тверже камня! – ответил врач так, будто у него спросили несусветную глупость.
– Хватит! Говорите все как есть! Или я ухожу.
Я сорвался и вскочил со стула.
– Сядьте! – спокойно сказал врач.
– То, что я должен вам рассказать, не укладывается в стандартные рамки представлений о жизни. Именно так. Я вас уже предупредил. Хотя некоторые считают, что это и есть норма. И мне, поверьте, не так легко начать говорить, тем более что я вижу, насколько вы далеки от таких вещей.
– Извините меня, я не знал, что рука умирающего человека может быть мягкой или твердой, – продолжил я с иронией. – Начинайте, я соображу по ходу дела!
Я присел на стул и склонился вперед. Приготовился слушать.
– С вашим отцом случилось нечто феноменальное. У него не работает сердце, мозг не показывает никакой активности, не идут обменные процессы…С точки зрения классической медицины он умер тридцать лет назад, ведь смерть человека фиксируется в тот момент, когда отказывается работать его мозг. Но есть и другие точки зрения.
– Что значит «другие точки зрения»? На что? На смерть?
– Я догадываюсь, что вам сложно в это поверить. Согласен, это не так просто принять сходу. Но время на обдумывание у вас еще будет, а пока дослушайте. Почти тридцать лет назад в один из таких же весенних дней я закончил дежурство, и, также как сегодня у вас, на моем столе зазвенел телефон. Никто не знает, что было бы с вашим отцом, если бы я ушел раньше лишь на десять минут. Скорее всего его похоронили бы на одном из городских кладбищ, особо не вдаваясь в детали случившегося.
В трубке я услышал:
– Он умер! Она его убила!
Звонила мама твоего отца. Я понял – случилось что-то ужасное. Естественно, помчался к ней.
Когда я вошел в подъезд, меня окатило замогильным холодом. Поднялся на этаж и позвонил. Холод в квартире был зверский. Тамара Александровна куталась в пуховый платок.
– Что случилось? – спросил я.
– Проходи в его комнату. Не знаю, сколько он так. Уезжала к подруге, вернулась – и вот: ни слова, ни звука, холодный весь. Она все-таки добилась своего…
Видимо, я не сразу обратил внимание на эти слова и тут же услышал:
– Марина! Это все она!
Речь шла о твоей маме.
Тамара Александровна отвернулась и этим движением выразила и боль, и обвинение одновременно.
Я вошел в комнату. Думал, что готов к самому худшему. Но на самом деле к смерти не готов никто. Я просто старался выстоять.
Я с трудом узнал твоего отца. Он очень сильно похудел, обострились черты лица, кожа приобрела сероватый оттенок. Я стоял и смотрел на него, собираясь с духом, чтобы провести осмотр. Николай будто спал. Глаза были закрыты, лицо спокойно. Оно не отражало ни предсмертной муки, ни видений страшного сна. Я пощупал пульс – ничего. Достал фонендоскоп7
О проекте
О подписке