– Мы с сёстрами в деревне тогда жили, – начал дед, – дома у нас друг напротив друга стояли, через дорогу перейдёшь и уже в гостях. А по вечерам, когда на столбах по селу уже фонари зажигают, любили мы на лавочке около забора собираться, да разговаривать по полночи. Вот так сидим один раз, и тут, откуда не возьмись, приходит котёнок: небольшой, серый в коричневую полоску. Сразу к нам на лавочку запрыгивает, ласкается, но не на колени садится, как обычно, а всё норовит за спину залезть. Мы – дело понятное – не пускаем, ещё расцарапает сзади чего ненароком, сестра его хвать, на руки взяла, да чуть не закричала: пахло от него так, что голова начинала болеть, то ли болотом, то ли рыбой какой-то протухшей, но дышать было тяжело и противно, даже на кашель пробивало. А наша домашняя кошка тоже по ночам любила бродить, и только она этого котёнка заметила, так сразу зашипела, да настолько громко, что сестры вздрогнули. На лавочку мы его больше не пускали, так и сидели – его отгоняли, пока сосед с работы по улице не пошёл…

– На соседа набросился? – спросил я.

– Нет, – Геннадий поднял указательный палец и покачал им. – С соседом шла его собака – немецкая овчарка – здоровая жуть, но добрая, всех детей любила. Как нас издалека завидела, так сразу побежала здороваться, руки облизывать. И вот бежит она, а кот ей поперёк дороги встал и как зашипит! Она остановилась и начала присматриваться. Мы уж думали всё, попал котик, сейчас она его прям так и разорвёт на части, но не тут-то было! Он ещё громче шипеть начал, собака заскулила, попятилась назад и рванула к хозяину. Сёстры меня по плечу похлопали, говорят, мол, давай на веранде посидим, пока этот верзила пушистый не уйдёт, а он как будто нас услышал, под калиткой пролез и припустил через весь двор прямо к дверям веранды, мы за ним. Подходим, и ведь уверены были, что котяра уже все галоши внутри веранды пометил, а он сел на крыльце, в открытую дверь не заходит, только мяукает. Ещё раз посмотрели на него да махнули рукой и внутрь зашли. Закрываю я дверь, а на ней, с обратной стороны мелом нарисован крест христианский, на праздник какой рисовали или обычай деревенский – не знаю. Вот тут у меня руки-то и затряслись, а кот вдруг раз, и в дверь скрестись начал. Я в ужасе задвинул засов и отошёл вглубь веранды. Сёстры между собой шепчутся, самим страшно до жути, но виду не подают, я тоже в храбреца играю, а сам молитвы в голове перебираю. Кот вроде затих, и только я собрался выдохнуть с облегчением, как этот гад в окно ударился! Подпрыгнул и стукнул по нему коготками. Мы с сёстрами переглянулись и без слов с веранды домой забежали. Так я у них до глубокой ночи и просидел, а потом побежал домой без оглядки, одно только успел заметить – полнолуние было, луна огромная, круглая как часы, ни тучки на небе, всё черным-черно и только этот диск, как глаз какой-то из космоса на меня смотрит.

– Так, – сказал Серёжка, сделав очередную пометку в тетрадочке, – а что с котом случилось?

– А не видели мы больше кота, – тихо сказал дед, – ни на утро, ни на следующие ночи. Пропал пушистый.

– Как?! – побледнел Серёга. – А куда же он делся?

– Не знаю, как появился из ниоткуда, так и пропал в никуда… – дед почесал затылок и, попрощавшись с нами, побрёл обратно в подъезд.

Серёга сидел в замешательстве, придерживая одной рукой открытую тетрадь, а второй почёсывая щёку. Я не знал, что сказать, слишком большое впечатление на меня – одиннадцатилетнего – произвела история, рассказанная стариком. Как хотел бы нынешний я ещё раз поговорить с Геннадием, но того уже давно нет в живых.

Вечером мы с Серёгой договорились провести очередное наблюдение за таинственными ночными стуками, ещё раз убедиться в точности наших данных относительно времени их активности и, исходя из полученных результатов, думать, что делать дальше. На этом и разошлись.

Эта ночь была особенно тёмной. Я лежал в своей постели, сверля глазами потолок, прислушивался к каждому шороху, и раз за разом прогонял в голове историю, услышанную от деда. В комнате было тихо, лишь отдалённые редкие звуки проезжающих где-то автомобилей, шелест опавших листьев и стрекотание сверчков доносились из открытого окна.

Я повернулся лицом к стене, тщетно пытаясь разглядеть или хотя бы нащупать узор на обоях, водил по ней пальцем, ни на секунду не переставая думать о своей миссии. Время тянулось бесконечно долго, каждая минута казалась часом, я ворочался с боку на бок, негодовал, тёр глаза, раскрывался, а затем вновь накрывался одеялом, короче говоря – развлекался, как мог, лишь бы не уснуть. Но усталость взяла своё, и, спустя примерно полчаса, так и не услышав никаких звуков с чердака, я укутался в одеяло и задремал. Из дремоты меня вырвали еле слышные стуки, но стучали не сверху, а сбоку – это был Серёга.

Два стука, пауза, три стука – он хочет, чтобы я выглянул в окно. Сами стуки напугали меня до дрожи в коленях, а память предательски последовательными кадрами продемонстрировала мне с десяток страшных образов, когда-либо мною увиденных. Так часто бывает, когда, к примеру, возвращаясь ночью из уборной обратно к себе в кровать, ты вдруг прокручиваешь в голове страшные истории, ужасные лица чудовищ, и воображаешь себя героем одного из множества фильмов ужасов.

Я лежал в своей кровати, обмотанный липкой бечёвкой страха с ног до головы, и боялся пошевелиться. Вдруг, то зубастое десятиногое существо с головой красноглазого младенца, которое мой наивный детский мозг тогда активно рисовал, с каждой секундой добавляя новые и новые детали, сейчас вылезет из-под кровати, заслышав движение сверху; или что-то дьявольское нависнет над моей постелью и будет пристально смотреть на меня чёрными дымящимися глазами.

Два стука, пауза, три стука – и я опять вздрагиваю в ужасе. Нельзя оставить вопрос без ответа, я должен вытянуть руку и стукнуть по стене два раза – отказаться. Но пошевелиться было невозможно, холодный пот копился на лбу, а в груди клокотало так, что казалось, будто сердце вот-вот выскочит наружу. И вот после очередного стука из-за стены мне пришлось себя побороть. Вытащив руку, я медленно разогнул её в локте и потянулся в сторону стены.

Неожиданно, откуда не возьмись, костлявая волосатая рука с какой-то чёрной жижей, прилипшей к ней, схватила мою тоненькую детскую ручку и с нечеловеческой силой дёрнула её вниз, сбросив меня с кровати и протащив между нею и стеной, а затем через всю комнату по полу прямиком в ванную. Там я увидел хозяйку руки – тётю Лену, совсем не ту, что я знал раньше, теперь она была намного выше ростом, с серой кожей, покрытой волдырями и жёсткими чёрными волосами; огромной собачей пастью и кислотно-зелёными светящимися глазами. На ней была такая же одежда, какую носил дед Геннадий, только вся испачканная всё той же чёрной жижей. Я пытался вырваться, но тётка крепко держала меня за руку, а затем, раскрыв зловонную красную пасть, она разбросала в разные стороны слюни с капельками жижи и укусила меня сразу за две ноги. Мой крик никто не слышал, даже я сам, но боль, испытываемая в этот момент, была невыносимой. Тётя Лена ела меня снизу вверх, разрывая кожу и разгрызая кости, пока не дошла до шеи и не впилась пальцами мне в глаза, выдавив их и лишив меня дара зрения… – Всё это представилось мне в одну секунду, стоило лишь начать разгибать руку.

Тяжело дыша и изнемогая от ужаса, я нащупал стену и стукнул два раза, затем быстро отдёрнул руку и спрятал её под одеяло.

Утром я услышал знакомый шифр: один стук, пауза, два стука – Серёга будет ждать на улице. Когда мы встретились около лавочки, он начал кричать на меня, обвиняя в дезертирстве. Сгорая от стыда и еле подбирая слова, я соврал, что не смог подойти к окну, так как сильно боялся разбудить родителей, которые очень чутко спали в паре метров от меня. Немного успокоившись, Серёжка рассказал всё, что ему удалось увидеть прошедшей ночью:

– Я специально сел около окна, думал, вдруг кто-то не через подъезд, а по крыше на чердак лезет. Пять минут до часу оставалось, как вдруг я шаги, а затем и голоса слышать начал, прямо над собой! Ничего не разобрал, только понял, что они уходить начали, сразу рванул на кухню, чтобы из окна вход в подъезд разглядеть, притаился за занавеской, вдруг вижу, выходят! И знаешь, кто? – Тут он с укором посмотрел на меня, но ответа не дождался и продолжил: – Те самые, которые в окна вглядываются! Под фонарём остановились, поговорили о чём-то и по улице пошли. Я сразу тебе стучать, а ты отнекиваться!

– Получается, это они всё время стучали? – робко поинтересовался я.

– Э, нет, – покачал головой Серёга, – сегодня за всю ночь ни одного стука, да и если бы они, то каждый раз шаги и голоса были бы. Но ничего! Я всё записал, как они выглядят, – постучал он ладонью по тетради, – если это точно та парочка, то сегодня их и изловим!

– Как, изловим?

– Вот так, – он раскрыл тетрадь в самом начале, где корявым почерком, одно за другим, через запятую чередовались числа месяца и точное время. – Каждый раз в одно время вечером. И сегодня должны прийти.

– Они и приходили, – заметил я, – только ночью.

– А почему же они раньше не залезали на чердак? – с нотками таинственности выдал Серёга, прищурившись. – Сегодня сам увидишь, придут или нет.

– Может быть, им не нужно было подниматься туда раньше, а мы вчера залезли и что-нибудь сломали, – продолжал я, искренне пытаясь отговорить друга от охоты на странную парочку.

– Тем более, – обрадовался Серёжка. – Зачем на чердак полезли? Стукалку свою чинить! Сегодня придут, посмотрят в окна, а ночью будут стучать!

– Там, наверное, друзья их живут, на втором этаже, – наивно предположил я, – вот они и ходят.

– Смешной, – рассмеялся Серёга. – Вот мы с тобой друзья, а под окнами не стоим. Друзья на улице гуляют, разговаривают, а не из окон переглядываются… – он призадумался, опустил глаза, поморщился и, наконец, сказал: – А я ни разу не видел на кого они там смотрят…

Я похолодел. Серёга сказал это таким тихим и жутким голосом, что мне в сию же секунду стало не по себе. Я с недоверием покосился на соседний дом, а затем вылупил свои глаза на друга и принялся молча ждать, пока он наконец-то успокоит или окончательно добьёт меня своим очередным предположением. Но он молчал, изредка поглядывая на злополучные окна.

Перед обедом, когда солнце ещё не поднялось достаточно высоко, мы отошли недалеко от дома и долго бродили между высоких тополей и небольших кустиков, обсуждая возможные варианты развития событий. Солнце поднималось всё выше, играя своими лучами на стволах деревьев, Серёга посмотрел на небо, остановился, и, развернувшись, пошёл обратно, я не отставал.

Домой мы шли чуть быстрее: небо начало затягивать тёмной синей тучей. Дождь влил, когда я уже забегал в свой подъезд, предварительно договорившись встретиться с Серёжкой через три часа на той же лавочке. Улица погрузилась в дремоту, лишь редкие птицы щебетали где-то вдалеке.

Тётя Лена была под градусом, она лежала в свой комнате, одной рукой придерживая небольшой красный тазик, а вторую прижимая к груди. Мама сидела рядом с ней, гладила её по плечу и что-то без устали говорила. Папа был на кухне, он сидел на деревянном стуле со спинкой прямо около открытого окна и, наслаждаясь умиротворяющим стуком капель по стеклу, читал старенькую книжку в твёрдой обложке. На подоконнике дымилась небольшая белая кружка с заваренным в ней пахучим растворимым кофе. Я встал рядом с отцом, поставил руки на подоконник и удобно уложил на них свою голову.

– Как погуляли? – спросил он, не поднимая глаз. – Не промокли?

– Нет, – грустно ответил я.

Капли наперегонки скользили вниз по стеклу, приятный запах кофе вперемешку с уличной свежестью витал в воздухе. Ливень заканчивался, тёмная туча шла дальше своей дорогой. После дождя всё снова ожило: начали петь птицы, сначала робко и тихо, а затем всё громче и громче. Среди всех звуков мой слух распознал еле слышную песнь кукушки. Я посмотрел в небо и тихо спросил:

– Сколько мне жить осталось?

– Всяко больше чем мне, – засмеялся отец. – Ты чего такое спрашиваешь?

– Да я у кукушки, – отвернувшись от окна, сказал я.

– Ни одна кукушка тебе правду не скажет, – говорил он, поднося кружку ко рту, – сколько человеку его судьбой дано, столько он и проживёт.

– А если судьбу обмануть?

– Судьбу не обманешь, знаешь, как в том кино, она тебя обманет, а ты её нет. Вон, посмотри, – он кивнул в сторону комнаты тёти Лены, – какая судьба у человека. Всегда весёлой была, ни разу при мне к спиртному не прикасалась, но раз начертано погибнуть от водки в четырёх стенах, то, как ни крути – погибнешь.

– И я погибну? – испугался я.

– Брось! Ты у нас воспитанный, до такого никогда не докатишься. У тебя судьба другая. Да и вообще, у каждого человека она своя, у кого-то схожа с другими, а у кого-то наоборот, целиком и полностью отличается. Хотя, пусть тебе её не обмануть, но рискнуть изменить всё-таки можно, даже нужно, как я считаю. Пусть и это изменение будет частью судьбы.

– И если бы она её изменила, – я мельком бросил взгляд в сторону злополучной комнаты, – то сейчас не лежала бы там?

– Конечно, – сказал отец и, оторвавшись от книги, посмотрел в окно, куда-то вдаль, словно сквозь всё видимое, что есть на свете, настолько задумчивым был его взгляд. – А может быть, она всё сделала правильно… возможно, такой у неё смысл жизни…

– А какой у меня смысл жизни? – улыбнулся я, горящими глазами глядя на отца.

– Никто не знает, Витя, – улыбнулся он и потрепал меня по волосам, – он, как и судьба, у каждого свой. Кому-то суждено изобрести что-нибудь великое, кому-то спасти из беды этого изобретателя, а кто-то просто должен оказаться в нужное время в нужном месте ради какого-то пустяка.

– А зачем ему изобретать что-то? – непонимающе спросил я.

Тогда отец запутал одиннадцатилетнего мальчишку своими философскими рассуждениями, но теперь, прокручивая в памяти наш разговор, я понимаю, что эта беседа была первой действительно серьёзной беседой в моей жизни.

– Ради большого смысла, смысла самой жизни. Вот, например… – он не договорил, из комнаты послышались неприятные звуки, и отец, резко развернувшись, устремился туда на помощь маме.

Когда всё закончилось, родители пришли на кухню, где несколько часов провели за разговором, они строили планы насчёт будущего жилья, делились впечатлениями от переезда в новый город, а также несколько раз приглашали меня присоединиться к чаепитию, но я, будучи незаинтересованным в подобной беседе, предпочёл отказаться. Лишний раз не провести с ними время было моей фатальной ошибкой, и только пережив неприятные события, о которых обязательно будет упомянуто в дальнейшем, я это осознал.

Три часа пролетели незаметно, и вот я стою возле лавочки, ожидая Серёгу. Он вышел в полупрозрачном плаще-дождевике, под которым держал свою тетрадь.

– Надевай, – скомандовал он и начал снимать с себя плащ. – Будешь записывать показания под плащом, чтобы дождь не намочил.

– Так нет дождя.

– Мама сказала взять плащ, – по-детски наивно буркнул он.

– Так какие показания-то? – удивился я, натягивая через голову чудной предмет одежды.

– Их показания, – Серёга протянул мне тетрадь и шариковую ручку, – парочки.

– А ты что?

– А я буду допрашивать! – серьёзно сказал он.

Я сел на лавочку, подстелив подол плаща, чтобы не намочить штаны, Серёжка встал рядом, скрестив руки на груди, и принялся с презрением поглядывать на окна. Он что-то шептал себе под нос, но я так и не разобрал ничего, кроме слов «на кого смотреть?», скорее всего, это были рассуждения о том, кто обитал в квартире, в окна которой так настойчиво вглядывалась небезызвестная парочка.

Двор был пуст; дождя не было, и вскоре поднялся тёплый ветер. Прошло несколько минут, прежде чем они появились. Я заметил их первым. По виду, парочка была на пару-тройку лет старше нас, но тогда мы навскидку определили их как пятнадцатилетних. Высокий черноволосый парень был на голову выше своей остроносой подруги. Они подошли к соседнему дому, а мы, стараясь максимально незаметно подкрасться к ним, начали аккуратно покидать свою первоначальную позицию. Серёга поднял с земли увесистый камень, посмотрел на меня и тихо, будто боясь потревожить, сказал: «пиши!» Я раскрыл тетрадь на пустой странице, попытался написать слово «показания», но за отсутствием опоры буквы выходили ужасно кривыми и неказистыми, поэтому я решил внимательно слушать каждое слово допрашиваемых, а затем по памяти всё записать.

Мы шли по дороге, всё ближе и ближе подбираясь к ним. Сердце моё бешено колотилось, а тетрадь в руках слегка дребезжала, но хладнокровность моего друга моментально приводила меня в чувства, хотя сейчас я более чем уверен, что тогда он боялся ничуть не меньше, разве что камень в руке придавал ему уверенности. Когда мы были совсем близко, мне удалось разобрать, что говорил парень:

– Сама же слышала, что в глазок смотреть нельзя, когда дверь открыта, иначе они как бы за твоей спиной проберутся в дом, к болезням… Я этот справочник хочу одолжить как-нибудь, перепишу его даже, ещё чего интересного узнаю, представь, сколько невинных…

– Попались! – закричал Серёга, замахнувшись на девушку грязным камнем. – Мы всё знаем! И про чердак, и про окна знаем! Зачем лазали?! Птиц убиваете?!

– Ах, это вы туда ходили? – оборвал его парень. – Да вы хоть знаете, куда полезли?!

– Брось камень, брось, – спокойно сказала Серёге остроносая девушка, но тот её не послушал.

– Зачем ночью стучите?! – кричал он, бросая злобный взгляд то на парня, то на девушку.

– Тебя же, дурак, оберегаем! Из-за вас заново начинать! – крикнул на него парень. – Вы нам всё сбили, сами же теперь попадёте!

– Ты только подойди, я тебе! – Серёжка потряс камень в руке.

– Смерть придёт в дом, – вновь спокойным тоном сказала девушка, – нельзя было прерывать, мы бы всё закончили скоро.

Парень посмотрел на неё, взял за руку и, сделав обманный рывок в сторону Серёжки, от чего тот отшатнулся назад и бросил камень, без оглядки припустил вместе со спутницей назад по улице. Серёга чуть было не рванул за ними, но тут же осёкся и повернулся в мою сторону:

– Записал?!

– Запомнил, Серёга, сейчас всё запишу! – нервничая и холодея, проговорил я.

Ни капли лжи в моих словах не было, мне действительно удалось в подробностях запомнить всё сказанное таинственной парочкой. Как позже выяснится – это были первые волонтёры, которых я повстречал в своей жизни – Андрей и Катя. К сожалению, вместе я их больше никогда так и не увидел, но по отдельности они сыграли в моей жизни огромные роли.