Паспорт сегодня мы все-таки получили. Мария отказалась сказать, сколько она отдала паспортистке, заявив, что это не мое дело. Дело заняло часов пять – пока доехали, пока дождались документов, пока… в общем – Иван Петрович Сидоров теперь обладал не только паспортом, но даже пропиской – Мария прописала меня в своем доме. Оставив меня дома, она снова уехала – в клинику, за лекарствами, а я остался смотреть телевизор.

Ужасный аппарат. Просто ужасный. Вначале я долго искал пульт управления – ведь он должен быть! Пульта не нашлось. Потом думал, как включить – включил, и сплюнул с досады – изображение черно-белое. Пощелкал переключалкой каналов, с опаской, боясь, что она тут же обломится. Не обломилась. Впрочем – ничего хорошего по этому телевизору мне тоже не обломилось. Смотреть было нечего. Комбайны, движущиеся по полю, бодрый голос диктора о надоях и удоях – тоска смертная. Стоически выдержал, когда пройдут новости, из которых я узнал сведения, ну совершенно необходимые современному человеку, например: стартовал космический корабль «Союз-21» с космонавтами Жолобовым и Волыновым. Ура советской космической промышленности! Но это была самая интересная новость из тех, что я услышал. Остальное просто было тоскливо – какие-то смены власти в банановых республиках, кто-то там стал главой чего-то, и опять – уборочная, пахота, сверх плана, бла-бла-бла.

Незаметно для себя уснул под бормотание телевизора и проснулся тогда, когда пришла Мария, хлопнув дверью.

– Заждался? Не голодный?

– Заснул под телевизор. Слушай, а чего такие нудные передачи? Поглядеть больше нечего?

– А вон лежит программа передач. Что-то интересное отмечено ручкой. А так, конечно, днем глядеть нечего. Днем люди работают, им некогда телевизионные передачи разглядывать. А ты и не знал?

– Не знал. Получила лекарства?

– Получила. Сейчас переоденусь, руки помою… нет – сполоснусь пойду, жарища, просто дышать нечем. Вспотела, как черт знает что.

Мария вышла из дома, а я остался сидеть перед бормочущим ящиком, раздумывая о том – стоит ли мне связываться с этими лекарствами? На кой черт это мне нужно? Хлопнула дверь, и в дом влетела Мария, встрепанная, с вытаращенными глазами:

– Там что творится, ужас!

– А что творится?

– Соседскую девчонку кто-то убил и изнасиловал. Нашли сегодня утром, у пруда – все рыдают – девочке было всего тринадцать лет! Вот твари! Изуродовали всю, как будто кто-то ее кусал.

Мария вдруг замерла и осеклась, посмотрев на меня. Потом села на стул, положив руки на колени, и негромко сказала напряженным голосом:

– Беда будет. Сейчас сопоставят то, что ты покусал того дагестанца, то, что ты живешь у меня, и…

– Надеюсь, ты не думаешь, что это я убил девочку? – сердито буркнул я. – Уж если на то пошло, я всю ночь провел рядом с тобой. Или скорее – на тебе. Впрочем – как и ты на мне. Никуда не выходил.

– А кто нам поверит? Все уже решили, что ты мой любовник, а когда начнется заваруха, решат, что я тебя покрываю. Вот это мы влипли, – женщина зажала голову руками и закрыла глаза.

– Пойдем, посмотрим, что там происходит?

– А чего там смотреть – милиция, народ рыдает. Сейчас только появись – сразу возьмут за задницу. Лучше давай-ка займемся тем, чем собирались. Я все-таки быстренько сполоснусь и прибегу. А ты жди и никуда не ходи. Иначе накличешь на нас беду.

Отсутствовала она минут десять. Пришла с мокрыми волосами, одетая в легкий халатик. От женщины пахло земляничным мылом и свежестью. Запах этого мыла, наверное, будет преследовать меня всю жизнь, подумалось мне, он уже четко ассоциируется с Марией.

Ее халатик при ходьбе распахивался, обнажая длинные стройные ноги, и Маша, заметив мой взгляд, усмехнулась:

– Не до этого сейчас. Прибереги свой пыл для ночи. Давай-ка, укладывайся на диван. Я взяла простерилизованные шприцы, сейчас вкачу тебе дозу препарата.

В общем, так: по описаниям, этот препарат раскрывает твое подсознание, позволяя врачу воздействовать на твой мозг. Я попытаюсь ввести тебя в транс и поговорить с тобой ТЕМ, а не с ЭТИМ. Твоя старая сущность сидит где-то в глубине мозга, и наша задача вытащить ее наружу. Или хотя бы начать этот процесс, процесс восстановления. Если получится, твоя память будет возвращаться, по капельке, как ведро, наливаемое из капающего крана, если так тебе будет понятнее. Но не нужно ждать быстрого результата. Главное, запустить процесс, прорвать плотину, а там уж… Ладно, хватит, ближе к делу. Сожми руку в кулак… нет, вот так – покачай, сжимай и разжимай. Ага, так. Мне придется дать тебе дозу вдвое больше, чем положено – сдается, что твой организм уничтожит препарат раньше, чем он как следует сможет пройти в мозг. Надеюсь, не успеет совсем уничтожить, и хоть что-то останется. Вот так… терпи! Ты же мужчина! Почему все мужики так боятся уколов? Ждем… раз, два, три… чувствуешь? Чувствуешь действие препарата? Что ощущаешь, рассказывай!

– Я как пьяный… в голове звон, все крутится, вертится…

– Хорошо. Смотри сюда… следи за шариком… следи… спи… спи… спи…

– Проснись! Проснись, Вася!

– Василиса? Что?.. Мария! Как все прошло? – Я уперся взглядом в лицо нависшей надо мной женщины и потер глаза, прогоняя одурь.

– Прошло. Нормально или нет – не знаю. – Мария села рядом и взяла меня за руку, считая пульс, – черт! После двойной дозы препарата Н345, и ты как огурчик! Интересно, а яд тебя может убить?

– Не согласен!

– Чего не согласен?

– На яд не согласен. Не буду пить, не дам его мне колоть!

– Фффух… вот чудак. Не собираюсь я тебе колоть яд. Теперь слушай. Я попыталась опросить твою вторую сущность, ту, что была до амнезии. Почти безуспешно. Все, что выяснила, – тебя раньше звали Вася. А дальше идут совершеннейшие непонятности. Ты понес какой-то бред, значения которого я не понимаю.

– Что за бред? Можешь дать прослушать запись? Ведь ты записала на диктофон?

– Что такое диктофон? Еще странность… ты как не от мира сего. Нет, я запоминала. Выглядело это примерно так: на мой вопрос, кто ты, ты ответил: «Я грифон. Я человек. Я маг». Я спросила трижды, и все три ответа на вопросы были разными. Далее – на вопрос, кто такая Василиса, ты ответил: «Моя жена. Принцесса. Я спас ее от колдуна». Похоже, что ты в детстве начитался каких-то сказок, они отложились у тебя в мозгу, переплелись с реальностью и создали непонятную сущность. Слишком мало данных, слишком. Ничего нельзя понять. Ну и так далее – какая-то ахинея про летающих людей, заклинания и все такое прочее. Ничего дельного больше добиться не удалось. Ну вот, в общем-то, и все. Удался опыт? Вероятно – удался. Кое-что мы все-таки узнали. Теперь ты расскажи, что ощущаешь? Нет ли каких-то мыслей, мыслеобразов, картинок, наводящих тебя на прошлое? На твое прошлое?

– Нет. Ничего не помню, – с сожалением сказал я, – вроде как зудит что-то в голове, какие-то странные слова, но из моей жизни вспомнить ничего не могу. Ничего. Всплывает картинка рыжей девушки, и тут же меняется картинкой шатенки. Я знаю, что это та же самая девушка, но кто она, почему ее лицо меняется – вспомнить не могу. Никак не могу. Даже голова заболела.

– А что-то еще? Вот эти странные слова, что у тебя бьются в голове? Может, ты полиглот? Знал много языков? Что за слова? Скажи что-нибудь!

– Застакупион секандур! – выговорил эти слова и непроизвольно сделал странный жест рукой. В воздухе повис светящийся знак, похожий на скрипичный ключ. Он медленно таял в воздухе, не обращая внимания на наши физиономии с вытаращенными глазами и раскрытыми ртами.

– Это что такое? Это как это? – закашлявшись, хриплым голосом сказала Мария. – Этого не может быть! Не может быть! Колдун?! Колдовства не бывает! О господи… вот это я взяла домой щеночка… а он-то оказался единорогом, а?

– Нет у меня рога, – усмехнулся «колдун», – если только ты наставишь со своими коллегами.

– Вот они мне сдались, похотливые алкаши, – отмахнулась рукой женщина, – а еще, еще что-то можешь? Скажи еще что-нибудь!

– Хмм… – я достал из памяти один из самых длинных текстов и начал его читать – нараспев, меняя интонацию и высоту тона. Продолжалось это несколько минут, и все это время Мария сидела, жадно следя за происходящим, как будто бы сейчас я достану у себя из трусов здоровенного зайца и скажу: «Алле-оп! Получите!» Текст закончился, но ничего не произошло. Я улыбнулся Марии и начал:

– Вот тебе. Что за язык – я не знаю. И ничего не слу… это кто?! Что за черт?!

– Что такое? Что? – всполошилась Мария и посмотрела туда, куда глядел и я, на две темные человеческие фигуры посреди комнаты.

– Ты их видишь? Ты видишь их? – панически сказал я, почти закричав.

– Да кого, кого я должна видеть?

– Мужчину и мальчика лет шести.

– Какие мужчина и мальчик? – Мария смертельно побледнела и схватилась за горло, как будто ее кто-то душил. – Кого ты видишь, опиши.

– Мужчина, высокий, одет в куртку и брюки, заправленные в сапоги. Лица не вижу. Мальчик, лет шести, в руках держит что-то вроде пропеллера… или винта вертолета – не пойму. Они темно-серого цвета, стоят неподвижно.

– Скажи им показать лицо! – попросила Мария хриплым шепотом.

– Подойдите ближе, покажите лица! – приказал я автоматически, почему-то не сомневаясь, что они подчинятся. Фигуры сделали два шага вперед и встали под падающий из окна свет. Я закашлялся, у меня перехватило горло, и долго не мог привести себя в порядок.

– Кто это, кто? – дрожащим голосом повторяла Мария, но я мотал головой, не в силах ей сказать. Потом собрался и выдавил из себя:

– Это твой покойный муж и твой сын.

– Ты врешь! Гад! Ты врешь! Этого не может быть, не может! Зачем ты меня мучаешь?! Негодяй! Я тебя убью! Я тебя изобью! – Мария бросилась на меня и стала бить кулаками по лицу. Я не сопротивлялся. Один из ударов разбил мне губу, другой чуть не своротил на сторону нос, и из ноздрей обильно потекла кровь. Это отрезвило женщину, она широко раскрыла глаза и остановилась:

– Что такое?! Кровь? Я?! Прости! Прости. Я не хотела. Мне слишком тяжело, а твой розыгрыш был слишком жестоким.

– Маша, это не розыгрыш. Они стоят перед нами, в двух шагах от тебя. Твой покойный муж и твой сын.

– Этого не может быть! Это противоречит всем… Так, докажи! Спроси у мужа, как он звал меня в первую брачную ночь!

– Я звал ее Маришка-медвежка, за то, что она была неуклюжей, – тень мужчины кивнула головой и с тоской посмотрела на свою бывшую жену, – скажи ей, что мы ее очень любим, мы всегда с ней.

– Он звал тебя Маришка-медвежка, потому что ты была неуклюжей. И еще он говорит, что любит тебя.

Мария ахнула, зажав рот, потом тихо сказала:

– Никто не знал этого. Ты не мог знать. Если только не читаешь мои мысли. Но это тоже противоречит науке. Телепатии нет – доказано.

– Да что у тебя все – доказано, доказано! Этого нет, того нет – поговори с мужем, с сыном, пока есть возможность! Они тебя слышат и видят. Это ты их не можешь видеть. Скажи, что ты им хочешь сказать. А я пока пойду в кухню, поставлю чаю. В глотке пересохло.

Я вышел из комнаты, оставив Марию наедине с призраками и со своими мятущимися мыслями. Я не слышал того, что она говорила своим умершим близким. Да что она еще могла сказать, кроме того, как она их любит и помнит?

Подойдя к плите, пошарил взглядом – спичек нигде не было. Тогда я, совершенно автоматически, думая над тем, что сейчас происходило в зале, сказал два слова, и в воздухе снова зажегся огненный знак. Направив его энергию на газовую горелку, не успел удивиться, а вокруг нее уже заплясали голубые язычки пламени. Знак погас, а я, меланхолично плеснув воды в чайник, поставил его на огонь. Затем уселся к окну, наблюдая, как пламя газовой конфорки облизывает исцарапанное, потертое донышко.

У меня было ощущение чего-то странного, как будто во мне бурлили силы, рода которых я не знал, но каким-то образом мог ими управлять. Заклятия? Заклинания? Как это правильно называется? Заклинания, да. Я чувствовал, что это верное определение. Эти самые заклинания вертелись во мне, просились на язык, щебетали, как стая весенних скворцов, но я не пускал их на волю – кто знает, что будет, если выпущу одно из них? Если я смог запросто поджечь газовую конфорку, может, я так же легко подожгу и живое существо? Человека, например…

– Все, я сказала, что хотела. Отправь их туда, где им положено быть, – попросила Мария, входя в кухню, – скажи, а они как-то могут подать знак, что находятся тут? Мне подать знак…

Мы отправились в зал, где так и стояли два призрака, недвижно и молча смотрящие перед собой. Я попросил:

– Подойдите и потрогайте ее за щеку. Или за руку… – это я добавил после того, как увидел, что мальчик не достает до щеки матери.

Мария вскрикнула, прижала руку к щеке:

– Холод! Это ОНИ?

– Да. Это тебя коснулся муж. А холод в руке – сын. Прощайся с ними, сейчас они уйдут.

Мария заплакала, стала снова говорить какие-то слова любви, прощалась, а я выдохнул из себя три слова, которые, я чувствовал, будут правильными. Призраки заколыхались и исчезли, развеявшись, как туман, оставив в комнате ощущение холода, как будто кто-то открыл дверцу в огромный холодильник.

– Ушли, – тихо сказал я и сел за стол. Было такое ощущение, будто целый день рубил дрова – усталость, опустошение и грусть. Всегда грустно, когда видишь печаль людей, тех людей, которые тебе не безразличны. А что ни говори – эта женщина не была мне чужой. Единственный человек, принявший во мне участие в этом чужом, неизвестном мире.

Мы долго пили чай – молча, говорить не хотелось. Мария думала о чем-то о своем, видимо, вспоминала ушедших близких, а я вспоминал все, что сегодня происходило, и пытался как-то разложить это по полочкам в своей голове. Ничего не получалось. Для того чтобы связать все факты в одну цепочку, требовалось гораздо больше знаний, гораздо больше некой систематизации. А что дают эти два факта? Ну да, я умею зажигать огонь, и я умею вызывать духов. И что? Кстати, почему явились только эти два духа? Почему тут не появился целый сонм духов? Ведь встань в любом месте Земли, и окажется, что тут обитает огромное количество духов умерших людей. Так почему именно они? Внезапно я понял – во время произношения заклинания, перед моими глазами находился портрет мужа Марии и ее сына. Вот потому я вызвал именно их. Интересно, как говорит моя подруга, врач-психиатр, очень интересно…

Я помыл за собой кружку, поставил на полку, потом заметил, что ведро, подставленное под раковину, уже полно и надо его выплеснуть наружу – здесь не было канализации, что меня довольно сильно напрягало. Похоже, что я привык к гораздо более комфортабельной жизни. Взяв помойное ведро за дужку, я вздохнул и пошел к двери.

Был уже вечер, но до темноты далеко – солнце висело над горизонтом как огромный багровый болид, каким-то образом застывший на месте. Выплеснув помои к забору на огороде, задумался – сами слова «болид», «метеорит» давали мне какой-то отклик в душе. Что-то в моей жизни было связано с болидом.

Поскрипев своими «ржавыми» мозгами, так ничего и не придумав, пошел к дому и тут увидел за забором группу из четырех человек, которые направлялись к нашей калитке. Во главе группы был капитан милиции, человек лет сорока, с красным то ли от солнца, то ли от выпивки лицом. В подмышке у него виднелась папка для документов. Второй мужчина рядом с ним был помоложе – лет тридцати. Его глаза выдавали принадлежность к правоохранительным органам – такой немного надменный, всезнающий взгляд, по-хозяйски ощупывающий людей и окружающие его объекты.

«Оперативник», – мелькнуло у меня в голове, и я сам удивился – откуда это знаю? Двое других – обычные парни. По всему видно – то ли стажеры, то ли студенты – неопытные, неуверенные в себе. Если опер и капитан – явный участковый – вошли к Марии во двор по-хозяйски, как властелины этого мира, то двое «студентов» жались неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам.

Заметив меня, милиционеры остановились и, тихо обменявшись несколькими словами, пошли ко мне. Встав передо мной, опер и капитан молча осмотрели меня с ног до головы, остановившись взглядом на ведре в моей руке, потом капитан жестко спросил:

– Ты кто такой?

– А ты кто такой? – отреагировал я практически мгновенно и автоматически. – Что, представляться вас не учили? По-моему, не я пришел в ваш двор, а вы в мой.