– Маланья, баню топи, – приказал хозяин жене, а сам обернулся к гостям: – Пойдем, коней поставим, а потом – перекусим, что бы в баньку-то на голодное брюхо не ходить. Воды там довольно, каменка – теплая еще. Только дровец подкинуть, так мигом дойдет.

Скоро все трое уже сидели за столом и уминали черствые пироги с грибами, запивая их квасом. Хозяин, которого звали Прокопом, позевывая, говорил гостям:

– Ничо, щас банька приспеет, напаритесь. Пока паритесь – баба ужин сготовит. Щец, правда, нет, выхлебали, но гречка с мясом есть. Ну, грибочки-огурчики всякие.

– Водку будешь пить? – неожиданно спросил Тимофей, вытаскивая из сумки флягу, чем поверг в изумление Коску, который уже несколько дней клянчил хотя бы чарочку.

– А чего бы не выпить? – отозвался хозяин, пытаясь говорить степенно. Но голос-предатель, то и дело срывался на визг, поэтому получалось смешно. То ли – баба переодетая, то ли, подросток, пытающийся говорить «под мужика»: – Ежели мало будет, так я свою достану. Дешевле некуда – две копейки ведро.

– С табаком, небось? – деловито поинтересовался Костка.

– Ну, еще чего, – слегка обиделся хозяин. – У меня ведь, не как в кабаке государевом. Для себя выкуриваю. Ну, так, соседям да путникам иногда продаю…

– Ну ладно, – примирительно сказал Тимофей. – Чарки доставай. Выпьем по немножко, да в баню пойдем. Вначале – нашего, казенного отведаем, а потом посмотрим.

Хозяин вытащил не деревянные кубки или, грубые глиняные кружки, а медные чарки, украшенные чеканкой. Из таких и пить, не в пример приятней. Выпив, Тимофей стал подниматься:

– Перед баней много пить не след, – сказал он, не обращая внимания на умоляющие Коскины глазенки…

По дороге мужики разминулись с Маланьей, которая, зыркнула на них из-под платка, ничего не сказала, а только уступила дорогу. Тимофей углядел, что хозяйка, несмотря на платок, закрывающий почти все лицо, была диво, как хороша.

Напарившись, да отпившись квасом, который им вместе с чистым бельем принес хозяин, друзья пошли ужинать. Гречка, сваренная с мелкими кусочками мяса, лучком и, щедро сдобренная маслом, была чистое диво! Были еще и печеные в золе яйца, пареная репа и речная рыбешка. Для соленых грибов не пожалели сметаны. Хозяин, хоть и брал недешево, но кормил хорошо!

Мужики и не заметила, как «уговорили» под кашицу всю гостевую баклагу, а хозяин вытащил полуведерную корчагу, не забыв, однако, загодя взять положенную денежку.

– Эх, благодать, – благодушно заявил Тимоха, развязывая пояс. – Хорошо тут у тебя. Теперь бы, да до полного счастья – бабу бы где-нить завалить. Только, – вздохнул он, выбирая огурчик. – Где же ее взять-то?

– Мою возьми, – сказал хозяин, кивая на возившуюся у печки жену: – Ежели, на раз поиметь – денгу плати. Ну, а на всю ночь – копейку.

Тимоха чуть огурцом не подавился. Костка, в отличие от друга, успевший повидать и не такое, воспользовавшись замешательством, налил всем по чарочке, выпил, не дожидаясь остальных, а потом налил себе вновь… Акундинов, хлопая глазами, даже и забыл, что Коску-то поить не следует, схватил свою чарку и опрокинул ее содержимое в глотку, не прикасаясь к губам…

– Ну, так чего? – поинтересовался хозяин, забрасывая в рот горсть квашеной капусты. – Бабу берешь, али, нет?

– Подожди, дай подумать, – закашлялся Акундинов.

– А чё тут думать-то? – удивился хозяин. – Баба справная. Давай, решай быстрее, а не то ей еще скотину кормить…

… Утро Акундинов встретил с жуткой головной болью. Попытавшись приподнять башку, он тут же со стоном ее уронил. С трудом, повернувшись на бок, уткнулся носом в незнакомую спросонок женщину…

Мелания, спала тихонечко, посапывая, словно младенец и положив под щеку обе ладошки. Почувствовав, что мужчина проснулся, она улыбнулась и открыла глаза. Протянула руку и погладила его по щеке.

– Хороший ты мой, – прошептала она на ухо, прижимаясь покрепче.

«Хороший? – тяжело заворочал мозгами Тимоха. – Это, чем же» То, что было вчера, не помнил напрочь. Было ли у него чего с бабой, не было ли? Немного поерзав и, ощупав себя, понял, что лежит на постели прямо в штанах и рубахе. Да уж, в таком состоянии, что был вчера, он не то, что бабу не мог бы «поиметь», а его самого бы «поимели»… А женщина, между тем, мечтательно проговорила:

– А какие ты мне вирши вчера читал складные! Век бы слушала. Сказал, что специально для меня сочинил.

«Вирши? – с трудом стал припоминать Тимофей. – Вирши, кажется, были. Только, какие?»

– Как ты вчера сказал: – «Приголубь меня, баба-кошка, ты меня чуть-чуть приголубь, мне бы ласки, совсем немножко, мне бы счастья, какого-нибудь», – с чувством прочитала баба. – А я бы тебя вчера и рада приголубить, дак уж и голубить-то нечего было… – со смехом добавила она.

– Ну, так уж вышло… – буркнул Тимофей, мечтая умереть от стыда и головной боли. – Бывает…

– Тяжко? – с состраданием посмотрела Маланья ему в глаза.

– Угу…

– Я, щас, – соскочила баба с постели и метнулась куда-то в угол. Вернувшись, поднесла к губам парня кринку. – Ну-ко, испей.

Акундинов жадно приник к кринке, где оказалась слабенькая бражка. Самое то, что бы «поправить» голову! С помощью Маланьи, придерживающей емкость за донышко, а самого его за голову, выпил «лекарство» и облегченно отвалился на постель. Вроде бы, все осколки, на которые развалилась голова, сошлись воедино…

– Ты, поспи пока, – посоветовала сердобольная баба. – А я – стряпать пойду, да корову доить. Потом приду.

Акундинов провалился в сон, а когда проснулся, то снова узрел перед собой Маланью.

– Ух, здоров же ты, спать, – засмеялась женщина, – Мой-то, с самого с ранья проснулся, коней напоил. Ему-то, хошь чарку выпить, хошь – ведро, все едино. Ты же вчера два ведра купил.

– И, что? – с испугом пробормотал Тимоха. – Неужели, оба ведра?

– Ну, одно-то, почти все вылакали. Куда и влезло-то столько? Прокоп-то, он, хоть сам зелено вино выкуривает, но пить не пьет. Это, грит, денежки стоит. Вот, ежели кто, угостит…

– А, где… – начал, было, Тимофей, вспоминая, как зовут напарника.

– Да все там же, – успокоила женщина. – Он как проснулся, то вместе с мужиком моим опять пить засел. А за меня ты вчера целых два алтына дал. Сказал – мне, мол, на три дня подруга нужна. И за постой на три дня вперед заплатил, да светелку у Прокопа вытребовал. Вот еще, кисет с деньгами обронил, возьми. А сумка твоя, да сабля – все тут лежит. Шуба, правда, в избе осталась.

Акундинов с тоской потрогал изрядно «похудевший» кошель. «Если так пойдет, то скоро коней продавать придется» – грустно подумал он. Конечно, была у него еще в седле «схоронка» с ефимками, но все-таки, жалко… Потом, твердо решив, что будет теперь, до самой границы перебиваться с хлеба на квас, а Коску – пьяницу, ради сбережения копеечек, оставит где-нибудь на постоялом дворе, повеселел.

– Ты, есть-то, будешь, али нет? – поинтересовалась баба. – Я тут тебе щечек принесла свежих, да винца штоф, да кваску.

Подставив к изголовью табурет, хозяйка ловко выставила на него горшочек, ломоть хлеба и поставила глиняный штоф и чарку. Ложку же протянула его собственную, не забыв обтереть передником.

Тимофей с трудом проглотил первую ложку, потом – вторую. А когда Маланья поднесла ему чарочку, то выпив, он уже ел и ел без остановки, пока не выхлебал весь горшочек.

– Ух, хорошо-то как! – искренне сказал Тимофей, почувствовав себя родившимся вновь. – А щи у тебя такие, что язык проглотишь! Умелица ты…

Зардевшаяся хозяйка стушевалась и торопливо налила ему новую чарочку.

– А сама-то? – спросил Акундинов. Когда же хозяйка испуганно замотала головой, почти насильно вложил ей в руку чарку и скомандовал: – А ну-ко, залпом!

– Не-не, что ты, – отпихивала хозяйка чарку. – Я же, как выпью, то совсем дурной становлюсь.

– Давай, давай, – настаивал Тимоха, поднося чарку к самым губам.

Не устояв перед натиском, Маланья попыталась выпить. Выпила, но поперхнулась и закашлялась. Торопливо схватив корчажку с квасом, отхлебнула глоток.

– Редко, пить-то приходится, – будто оправдываясь, сказала баба, утирая проступившие слезы.

– Это правильно, – похвалил Тимофей женщину, допивая из чарки остатки. Переведя дух, мудро изрек. – От водки-то этой, одна неприятность.

По всем его жилочкам растеклось приятное тепло. Захотелось чего-то еще… Он искоса поглядел на бабу, привстал на постели и потянул ее к себе. Осторожно и, даже нежно, помог ей скинуть тулупчик. Потом, взяв ее руки в свои, крепко поцеловал в губы. Почувствовав, как баба глубоко и часто задышала, усадил ее на постель, покрывая все лицо поцелуями. Потом, не выдержав больше, повалил Маланью на спину и стал судорожно задирать ей подол. Она не противилась, а напротив, помогала избавляться от лишней одежды. Все-таки, чуть-чуть терпения у Тимофея оставалось, поэтому, он успел еще погладить руками то, что до сей поры, укрывали юбка и подол тяжелой зимней рубахи…

– Ой, Тимошенька, – стонала баба, – Хорошо-то как!

Когда удоволенный и счастливый Тимофей отвалился от Маланьи, та еще находилась в сладостном оцепенении…

Акундинов, которому вдруг понадобилось отлучиться, выбежал из светелки и, через сени выскочил во двор. Поискав нужник, плюнул, и побрызгал прямо на угол. Потом, немного постояв во дворе, сообразил, что впопыхах забыл не то, что одеться, но и обуться. И, хотя еще не было настоящей зимы, но снег в ноябре уже выпал, поэтому мужик замерз и пошел отогреваться в избу.

Тимофей, заглянул в «зимник», посмотреть – как там, Конюхов-то? Войдя внутрь, невольно затаил дыхание, а потом, стоял какое-то время, дыша ртом и, привыкая к тяжелому запаху….

Под столом, на куче соломы тяжелым пьяным сном спал Конюхов. Хозяин возлежал на лавке мордой вверх, скрестив руки на груди, словно покойник. Однако, заслышав шум, Прокоп тотчас же открыл глаза и глянул на вошедшего. Увидев, что перед ним знакомец, закрыл один глаз, внимательно посматривая вторым на Тимофея.

– Как вы тут? – спросил Акундинов, хотя и так было все ясно…

– Пьем, – просипел хозяин. – Кинстантина твого, я на пол положил. Ежели на печку, али на лавку, то упасть может. Шею свернет, так с кем же я пить-то буду? Пусть на соломе дрыхнет. Не боись, я его харей вниз повернул. А то был тут у нас один хмырь, сблевнул во сне, да захлебнулся и помер…

Тимоха, хмуро посмотрел на пьяного в «зюзю» друга, прикидывая, что ежели бы тот бы, да помер бы от вина, так и мороки-то меньше. Вот только, хоронить придется…

– Ладно, – повернулся хозяин на бок, отворачиваясь к стене. – Скажи там, бабе, чтобы скотину не забыла накормить, да корову подоить…

Тимофей, только головой покачал и пошел обратно в светелку, прихватив свою шубу. Все теплее, чем под одним одеялом.

– Замерз? – спросила Маланья, высовываясь из-под одеяла и протягивая к нему руки. – Иди ко мне…

Тимофей, выпив для сугрева еще чарку, забрался под теплый женский бок.

– У, холодный-то весь, – шептала баба, оглаживая его спину и грудь, спускаясь все ниже и ниже… – Ой, да, какой маленький да замерзший, – зашептала она еще жарче, запуская руку в прореху подштанников. – Ничо, щас согрею!

Почувствовав новый прилив сил и бодрости в чреслах, Тимофей принялся ласкать женщину, доводя ее и себя до новой волны жаркого безумия…

После того, как приступ взаимной страсти иссяк, а Маланья, закрыв глаза, отдыхала, опять пришли вирши:

 
Я бы звездочку отнял у неба, что б тебе ее подарить,
Я не стану есть, даже хлеба, коль меня ты не будешь любить.
Я, как нищий странник, скитался, по лесам и между дорог,
Или – в скит бы, какой, подался, что б не чуять сердцем тревог!
Я бы отдал все деньги мира, что б тебя своею назвать!
И, на сердце, сыграл, как на лире, что бы только любимым стать!
 

– Тимошенька, солнышко мое, – заплакала женщина, прижавшись к нему. – Как же ты говоришь-то красиво! Ровно, как ангел божий…

Наплакавшись, Маланья притихла, вспоминая чего-то свое. Потом, с усилием оторвавшись от мужика, вздохнула:

– Надо ужин готовить. А потом – скотину обряжать. Тимоша, тебе чего приготовить-то?

– Пирогов охота, горяченьких. Или – блинов. Очень уж я блины люблю! Особенно – с пылу с жару.

– Будут блины, будут! – радостно закивала баба. – А пирогов я завтра, с утра напеку. Тебе к блинам-то что подать – сметану или мед?

– А можно – и меда и сметаны? – попросил Тимоха, решив, что можно и покапризничать.

– Можно! – кивнула Маланья. – А к водочке что принести? Огурчиков, капустки? Есть рыбка соленая. Осталась, водочка-то?

Проверив, сколько «зелена» вина осталось в штофе и, вылив остатки в чарку, Маланья захватила грязную посуду и ушла. Но уже скоро вернулась, неся с собой полный штоф и миску с огурцами и куском вареной говядины.

– Муж-то ругаться не будет? – обеспокоено спросил Тимофей.

– Так ты же за все это денежки заплатил, – объяснила баба. – Ему, почитай, прямая выгода. Припасов у нас много, а продавать их некому. Прокоп-то мой, выгоды никогда не упустит, но и дрянь не продаст. Такой уж он у меня!

– Это точно, – поддакнул Тимофей, который еще до сих пор не мог понять – как же такое возможно, что бы мужик, да свою, законную перед Богом и людьми, супругу, кому-то на ночь за деньги отдавал? Такое даже у дворовых людишек не принято. Пока в девках – валяй да имай, помещик-боярин свою холопку хоть вдоль, хоть поперек… Хоть стоя – хоть лежа! Хоть в бане, хоть в постели! А замужнюю бабу – ни-ни… В голове такое не укладывалось. Ладно, в душу бабе он лезть не хотел. Надо – сама расскажет!

– Ты, Тимошенька, водочки попей, покушай, да поспи немножко. Я когда скотину-то обряжу, да блины испеку, все и принесу.

…У Тимофея смешались и день и ночь. Вроде, только и делал, что ел, спал, пил водку да баловался с хозяйской женой. Баба же, кажется, вообще не спала. Иначе, как она умудрялась кормить скотину, доить коров да еще и стряпать-готовить на трех мужиков? Ну, Костка, тот питался, в основном, водкой, но остальные двое, лопали в три горла.

День на десятый, пытаясь надеть штаны, Тимоха обнаружил, что пояс пришлось затянуть туже. Ну, то, что сам отощал – дело наживное. Хуже всего то, что с каждым днем тощала и киса, потому что хозяин-варнак требовал свои копеечки вперед… Но Маланья, своих денежек стоила…

Как-то раз, приткнувшись к плечу, женщина со вздохом сказала:

– Мне, никогда в жизни никто хороших слов и не говорил… Только попреки и слышала. Один вот только, тятенька, царствие ему небесное, перед тем, как юбку задрать, да ноги раздвинуть, по заднице шлепал, да говорил: – «Гладкая ты, девка!»