Авторы: Гогин Сергей, Ланцов Алексей, Павлов Илья, Половов Павел, Сафронов Евгений, Сланцев Миша, Цухлов Андрей, Цыганов Александр, Шакун Мария

© Сергей Гогин, 2019

© Алексей Ланцов, 2019

© Илья Павлов, 2019

© Павел Половов, 2019

© Евгений Сафронов, 2019

© Миша Сланцев, 2019

© Андрей Цухлов, 2019

© Александр Цыганов, 2019

© Мария Шакун, 2019

ISBN 978-5-4496-7008-3 (т. 2)

ISBN 978-5-4496-7009-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Зеленой лампы негасимый свет…»
вместо предисловия

А то…

Начало XIX в. – зажгли впервые, 20-е годы ХХ в. – светит издалека, начало XXI в. – горит, хотя бы иногда… А вообще это так по-старомодному уютно и так по-домашнему неприхотливо. В свете такой лампы можно и писать, и читать, и детям сказки рассказывать, и… в общем, есть чем заняться. Без лампы, конечно, тоже можно, но оно будет как-то не то, неуютно.

Особенно хорошо, если придут друзья, старые, добрые, да еще и с собой кого-нибудь приведут – сядем, разольем пиво и, не торопясь, смакуя, по глоточку, по словечку, также неторопливо заведем разговор о чем-нибудь простом, повседневном, но – мужском, серьезном. Как в старых русских повестях рассказывая истории…

Именно это было первым, что пришло мне на ум, когда я открыл «Зелёную лампу», включил ее свет. Всех знаю, всех хорошо слышу, их интонации, их словечки, даже то, как они молча слушают. Уютно.

Конечно, рассказывают они все по-разному и о разном. Кто прозой, кто стихами, кто часто и многословно, кто редко, иногда, попутно, завернет – и я езживал, видел кое-что, вот, мол, послушайте…

Истории слушать, конечно, интереснее, чем стихи – они же такие короткие, все больше об очень личном, почти интимном, даже если и о вечном, а ты подслушал ненароком – неудобно как-то, стыдно…

То ли дело – рассказ вечера на два! Пиво не кончается, автор в упоении, на тебя почти не смотрит, лишь иногда то строго, то затуманено взглянет – проникся ли?.. осознал ли?..

Да и не нужен он – автор, ты уже то ли фильм видишь, то ли в виртуальной реальности тоже пьешь пиво, плачешь, смеешься, – короче, живешь… И вот ползет гадюка, чтобы, наконец-то, ужалить Стаса (а нечего по сгинувшим селам и старым кладбищам шарить с металлоискателем!).

Вот на службу (будь она проклята!) вышагивает толстый черный кот Батон (пардон, это его хозяин – Павел Петрович, Батон же только с балкона один раз сиганет или полетит – что поделаешь, луна не только людей, но и котов делает глупенькими).

А вот шавку Белку вырывает из рук Светки явно душевнобольной, ненавидящий все живое Марат, чтобы потом переродиться, стать мягким и пушистым, как игрушечный медведь.

А вот Мишаня (ну, конечно, только так, не Мих Мих, не Майкл, не какой-нибудь Мартин, а наш, родной Мишаня!) со своим дурацким «чики-пуки» держит Аркадия (а может и тебя, читатель?) за такого лоха, которого свет не видывал, ну просто за Лоха с большой буквы. А что же с такого Лоха возьмешь? Они на то и существуют на свете, извините, в повести, чтобы их лохарить и лошарить.

Про попрыгунчика Джанджгаву и Кольку-дурачка сказать нужно особо. Живое воплощение естественного человека (ах, Руссо!) они способны зародить в читателе смутное томление по какой-то другой жизни, которая, может, во сне мерещилась (чур меня!), или в детских фантазиях являлась, или в юношеских запойных разговорах с друзьями вставала у плеча…

Ну и в конце концов является в свете зеленой лампы сам Иван Окрошин, нашедший ответ (русский мужик все и всегда найдет!) на самый главный вопрос мужской зрелой жизни: «Ну и что после этого всего пить? Так, чтобы было хорошо, вкусно, весело и не отравиться?».

Но тут я, пожалуй, лампу притушу, пусть читатель сам все дослушает. Да, вот еще что – про пиво не забудьте!

Михаил МАТЛИН, фольклорист, кандидат филологических наук

Сергей ГОГИН

 
* * *
Наливаются временем веки,
но глаза остаются сухи,
если кто-то уходит навеки
и уводит с собою стихи —
 
 
за калитку, за грань, за пределы
(что нельзя обойти стороной),
где моё сознающее тело
прозвучит в унисон с тишиной.
 
 
***
Эпоха обветшала и уходит.
Вторгается эстетика распада.
Студенческая скрипка в переходе
соперничает с бликами айпада.
 
 
Что было вашим, уплывает к «нашим».
Грусти, паяц, и, если можешь, – смейся.
Сапожки и ботинки месят кашу
пескосоляной снежно-грязной смеси.
 
 
Ни день, ни ночь, а что-то в промежутке:
и жутко, и куда-то надо ехать.
Пустой «баян» ветхозаветной шутки
пускает эхо сдержанного смеха.
 
 
И то, что Веник возвестил на «Эхе»,
и то, что скушал внук Эдиты Пьехи,
и хорошо ли слажен «домик утки» —
всё перетрут любезные в маршрутке.
 
 
И бесконечна эта остановка,
международна эта обстановка.
Мерцают в небе призрачные краски.
Бухой мужик выгуливает хаски.
 
 
Из цикла «Филологическое»
Не верю застольным речам,
не вижу себя седовласым,
как ватник c чужого плеча —
расхожее: «Время всевластно».
 
 
Я – словно мальчишка-щенок,
и длинные школьные стены —
пожизненно мне, и звонок
раздался с большой перемены.
 
 
Рыдает звонок, но – по ком?
С контрольной работы сознанья
я снова сбегаю тайком,
бессменный вахтёр баба Маня
 
 
в зелёном, как вечность, платке
меня, милосердствуя, судит,
пока на шершавой доске
вопросы спряжения судеб
 
 
нестарый ещё педагог
царапает в трёх вариантах,
он выдумать лучше не мог,
чем прибарахлиться у Канта
 
 
в бутике забытых вещей —
«в себе», «вне себя» и «для прочих»,
где нет бытовых мелочей,
но нет и возвышенных очень,
 
 
где я, наконец, понял бы
в объятьях тоски непролазной:
свобода надёжней судьбы,
надежда сильнее соблазна.
 
 
Царапай, смешной педагог,
свои роковые вопросы,
летите стремглав за порог,
разумные, добрые осы,
 
 
спешите на помощь, пока
за мной еще можно угнаться,
ужальте мальчишку-щенка:
старею – пора просыпаться.
 
 
***
Нынче в доме пусто. Всё уже случилось.
Чацкий сгинул в дурке, Треплев застрелился,
Мурку закололи пёрышком (небольно),
головы лишился глупый Берлиоз.
 
 
То ли ещё будет: многое опишут
инженеры чело-
вечьих душ бессмертных,
многое добавят в меру их таланта,
если не устроит их Екклезиаст.
 
 
В меру интеллекта и погоды в меру,
в меру простатита и болезни сердца,
в меру недосыпа или пересыпа
или если просто муза посетит.
 
 
Вот придёт и скажет: «Что-то в доме пусто.
Где товарищ Чацкий, где коллега Треплев?
Что случилось с Муркой – пела как по маслу?
Через то ли масло сгинул Берлиоз?»
 
 
И ответит эхо: «Вам бы только эхать!
Нынче пусто в доме, слышите меня?
Пустота – помеха, дальше надо ехать,
словно бубенцами, рифмою звеня».
 
 
Ибо в доме пусто. Что могло – случилось:
стал Печорин лишним, Мармеладов спился
и попал под лошадь, Ленский принял пулю
и Андрей Болконский тоже не жилец…
Что-то в русском слове мало оптимизма.
Может, англосаксы снова подсобят?
 
 
***
в ваш аккаунт выполнен вход через
Chrome Россия Ульяновск
бром Россия Биробиджан
бред Россия Бряндино
блин Россия Сенгилей
боб Россия Бобья Уча
бабья участь России
участок быльём поросший
бобыль на бобыле быльём погоняет
бельём бывшим белым когда-то
когда это было
когда это было
когда письма слали с оказией
а не с аккаунтов
когда хром был как праздник
а кирза на каждый день
чтобы пара служила лет двадцать
потому что зачем если можно босиком
выполнить вход через
лес поле реку болото и дальше
где белеется что-то Россия что ли
и что-то блестит не хром ли
и там же наверное выход
или исход
в исходную
точку
входа
 
 
***
Не учит жизнь. А может, тем и учит:
сам отделяй, что истинно, что ложно.
Очередной хрестоматийный случай:
«Как дай вам бог любимой…» Сколько можно?!
 
 
Ушёл в стихи, как в психотерапию,
лечился эхом первобытных знаков.
Не осуждай её, не торопи. Ей —
«Как дай вам бог…» Наш мир неодинаков.
 
 
Но знаки собираются в общину,
вопят и обретают силу слова,
и значит, я пока ещё мужчина,
и значит, не исчерпана основа.
 
 
Не буду зарекаться, мол, ни в жисть я,
не по сезону белые одежды —
сегодня осень на дворе, и листья
ложатся так безмолвно, безнадежно…
 
 
«Я – островок
посреди необозримого
прошлого».
Аркадий Тюрин
 
 
На склоне века, ставшего началом
столетий новых, столь же быстротечных,
непостижимых медленным рассудком
и неподвластных взору ясновидца;
на склоне века, ждавшего устало
своей кончины в грохоте излишеств,
чтоб возродиться новою страницей
в календарях, историях и судьбах;
на склоне века, века-инвалида,
истерзанного язвами гордыни,
не знавшего простейшего отличья
безумного злодейства от дерзанья;
на склоне века, зрителя немого
кровавых войн и ярких милосердий,
открытий гибельных и радужных исканий,
упадка наций и восстаний духа, —
я осознал условность разделенья
шкалы времён на равные отрезки.
Как только вспышка памяти, сверкнувшей
на краткий миг, собою озаряет
всю ленту жизни – все её событья
одновременно будто происходят
во времени (и – вне его!) прошедшем;
сознание всего лишь ловит знаки,
успевшие при свете проявиться.
Грядущее сокрыто за стеною
бесплотной, но глухой и бесконечной,
которая зовётся настоящим.
Я – точка на стене, я – символ Бога.
Я – призрак вечности. Я – бытия трилистник.
Я – остров посреди необозримых
безвременного прошлого просторов…
 
 
На склоне века, или в середине,
или в начале нового столетья —
тысячелетья – миллионолетья! —
я озираю жизнь с недвижной кочки
и нахожу, что люди постоянны
как в добродетелях, так и в пороках.
И где-то там, в конце времён, далёко —
иль через миг, что, в сущности, едино —
на горизонте сумерек бытийных,
сжимающихся в точку-невозможность,
в понятие, что некому освоить
скупым умом, но можно только – духом;
и вот на этом смутном пограничье
в последний миг, в конце концов, в пределе
абстрактном, нереальном – интересно,
какое Слово будет перед точкой?..