Глава вторая
Изюбр

– Да всякие тут бывают, – сказал Витя.

Дима, подперев щёку, нехотя допивал чай. Не любил вставать потемну, когда небо ещё не высветилось ни единым отблеском зари. Ленивое тело было залито свинцом. Чтобы скрыть зевоту, приходилось стискивать зубы, отчего в ушах шумела вьюга.

– Я тут и рысь встречал, и кабаргу. – Витя приглаживал взъерошенные после сна волосы. – Рысь так вообще близко подбиралась.

– Ладно заливать, – хмыкнул Артёмыч, смоливший лыжи. – Рысь он видел, ага. Ещё тигр, скажи, с Амура забегал.

– А чего ты? Рысь как рысь. Она знаешь какая?

Дима качнул головой.

– Мягкая, с голубеньким отливом. Красивая. – Витя мечтательно улыбнулся и тут же добавил: – А как заголосит, так лучше бы молчала. Голосок у неё мерзкий. Она не кричит, а больше икает, причём истерично, громко. А потом, как наикается, хрюкает – давится, будто грызёт что-то, и прихрюкивает. Если не знаешь, никогда не подумаешь, что рысь.

– Во даёт! – хохотнул Артёмыч. – Слышь, Николаич, рысь ему тут то икала, то хрюкала!

Дядя Коля даже не посмотрел на Артёмыча, будто и не услышал его.

– Да я образно… – тихо оправдался Витя, потом громче добавил: – Виноват я, что ли, что голос у неё такой?

– Не слушай его. – Артёмыч подмигнул Диме. – Он такой пурги нанесёт, только уши открывай.

– Да говорят тебе! – нахмурился Витя. Решил изобразить голос повстречавшейся ему рыси. Подбоченившись, и в самом деле принялся икать, но звук получился какой-то ослиный.

Артёмыч, начавший что-то говорить, запнулся, скривил губы и зашёлся в хохоте – лыжи повываливались у него из рук. Витя, недовольный своей попыткой, стал икать ещё громче.

Диме было немного обидно за Витю. Он верил ему и хотел побольше услышать про рысь и других таёжных зверей. Дядя Коля о них рассказывал редко, да и с Димой раньше толком не общался. Приезжая в гости, закрывался с папой на кухне или тащил его в гараж, а с племянником говорил коротко и по делу – даже этим летом, когда они целую неделю провели вместе.

Витя, живший в Ангарске и работавший сторожем на овощной базе, был пухлый, почти толстый. Когда он улыбался, его лицо становилось совсем круглым. Артёмыч шутил: «У Вити морда такая, что на тракторе не объедешь». Полнота не мешала ему охотиться и ходить на лыжах, а вчера Дима с удивлением узнал, что раньше Витя работал учителем музыки и до сих пор давал уроки игры на фортепьяно. Почему он уволился из музыкальной школы, Дима не понял. Витя только сказал, что сторожем ему спокойнее.

Хохот Артёмыча перекрыл все объяснения Вити, и он умолк, а потом и сам рассмеялся. Обеспокоившись, залаяла Тамга. Она не понимала, что происходит и чем вызван переполох. Наконец и Дима не сдержался. Лишь дядя Коля продолжал безучастно возиться с санками.

Вскоре веселье оборвалось. К разочарованию Димы, дядя Коля сказал, что и на сегодня охоты не предвидится. Охотники ненадолго выйдут в лес, чтобы проверить соболиные следы, а весь день будут заготавливать дрова и готовить капканы. Дима окончательно расстроился, узнав, что его не возьмут даже на разведку. Дядя наказал ему вымести зимовье от всякого сора и поработать лопатой – высвободить заметённое сугробом окно.

С веником в руках Дима вышел проводить охотников и позавидовал лайке: её, разумеется, в доме не оставили. Дядя Коля указывал путь, но тропить⁷ твёрдый снег было нелегко, и мужчины сменяли друг друга, а Тамга бежала рядом, принюхивалась, оставляла за собой извитый пунктир следов.

К январю снéга выпадет ещё больше, тогда уж с собакой поохотиться не удастся: утопая в сугробах, она не сможет преследовать зверьков. Останется расставлять плашки⁸ и капканы или уходить севернее, к обдуваемому ветрами плоскогорью.

Одному в сумрачном доме посреди дикой тайги, где бродят голодные волки и рыси, Диме стало не по себе. Едва он принялся мести пол, страх ослаб, однако Дима решил потешиться им, чтобы прогнать скучное время. Представил, как буран путает охотников, как их встречает разъярённый медведь-шатун. Изодранные тела дяди Коли, Вити и Артёмыча заносит снегом, и Дима остаётся сам по себе – неопытный четырнадцатилетний подросток посреди гиблой чащобы.

Дима раззадоривал себя подобными мыслями, чувствовал, что страх холодит грудь, и радовался этому. Будет что рассказать Дюше и Кристине. Пока они листают учебники, корпят над домашним заданием, он выживает в лесу. Из разведки вернулась лишь Тамга. Раненая, но живая. Дима вылечил её, затем начал охотиться с ней на соболя – не сидеть же без дела! Повстречал злобно икающую рысь и медведя, растерзавшего охотников. Медведь узнал запах человека и захотел добавки. Дима убежал от него, а потом заманил в ловушку. Насадил на острые колья и добил выстрелом из ружья. Нет, ударом топора! Пробил ему макушку и – «Хэдшот!» Сделал на память ожерелье из когтей и клыков. Снял шкуру. Высушил её и надел вместо маскировочной накидки. Теперь уж ни один хищник не решится к нему подойти. Он стал хозяином тайги, настоящим мужчиной. Мама его не узнает. И да, перед смертью медведь успеет полоснуть Диму когтями по лицу – оставит три шрама, рассекающие бровь и щёку. Друзья, увидев шрамы, побледнеют: Дюша – от зависти, Кристина – от восторга.

Размахивая веником, Дима вновь и вновь повторял эти сцены, выжимал из них последние капли страха. Под конец добавил схватку с рысью и волком, нет – со стаей волков, окруживших его и оскаливших белоснежные клыки.

Надеясь на похвалу от дяди, Дима убирался с особенным рвением. Даже протёр пыль на полках, смёл с них целое полчище засохших жуков и мотки паутины. Заодно освоился и осмотрелся в доме.

На подоконнике и просто по углам ворохом лежали старые консервные банки со множеством пробитых отверстий, мятые кружки, кассетный магнитофон «Весна» и поломанные кассеты со свисающими потрохами чёрных лент. Коробки от молока с сушёными грибами и закаменевшими ирисками, ржавые бритвенные станки и мятые помазки, жёлтые огарки свечей, железки разных изгибов и размеров, баночки с гвоздями и даже запылённый одеколон «Новая заря» – всё это выдавало долгую жизнь зимовья, в котором охотники собирались в разные сезоны и не только для пушного промысла.

Диму развеселили два выцветших плаката. Один – с «Ладой‐1300». Другой – с полуобнажённой девушкой на берегу моря, в окружении пальм. Он с сожалением подумал, что не взял сюда какой-нибудь из своих футбольных постеров с Зинедином Зиданом. Повесил бы тут на память о себе.

Охотники вернулись к полудню. Дима от досады закусил губу, узнав, что первый выстрел прогремел без него. Дядя Коля подстрелил изюбра, который по неосторожности вышел ему навстречу. Это было удачей, ведь обычно изюбры пугливы и отследить их сложнее, чем того же лося. Охотники освежевали зверя на месте, к зимовью привезли только куски мяса и потроха. Тамга перемазала мордочку в крови – ей дали порезвиться над свежей тушей. В крови были и санки.

Ещё больше Дима расстроился, когда дядя отругал его за уборку.

– Балбес ты, парень! А головным мозгом думать не пробовал?

Оказалось, что сор из зимовья нельзя вытряхивать в печку. В нём могут затеряться мелкокалиберные патроны, и печке такое топливо придётся не по вкусу.

Дима обиделся на дядю, но обида не помешала с интересом наблюдать за работой охотников. Дима старался не упустить ни одной детали.

Витя и Артёмыч занимались капканами – маленькими, размером чуть больше ладони. Старые капканы нужно было очистить от ржавчины, новые – от заводской смазки. Затем предстояло кипятить их в еловом настое, чтобы прогнать лишние запахи.

– Соболь – он сразу чует человеческую руку, – приговаривал Артёмыч.

В зимовье запахло свежим жарким лесом. Дима помогал связывать капканы в гроздья и опускать в кипящую воду. Наблюдал, как Витя напильником стёсывает с дуг заусенцы и пальцем проверяет чуткость спусковой ложечки. Увлечённый этим таинством, Дима позабыл все обиды. Наконец началось обучение охотничьему ремеслу. В школе о таком не расскажут. «Это вам не дроби высчитывать».

– Важно кáк? – объяснил Витя. – Если слабо присобачить, то соболь подёргает да высвободится. Дело такое. А если ему сильно шмякнет, то лапу перебьёт, а соболь не дурак, отгрызёт её, в капкане оставит да сбежит. Да, бывает. И трёхногих соболей ловят. Живут себе и без лапы.

Дима улыбнулся, представив, как колченогий зверёк вразвалку убегает из западни. Покосился на Артёмыча, ожидая, что он будет насмехаться над Витей, но Артёмыч промолчал.

– Это всё любители, – продолжил Витя. – Понапокупают капканов, а как их правильно насторожить, и не знают.

Дима кивнул. Уж его-то после промысла любителем никто не назовёт.

Тем временем дядя Коля разрéзал мясо изюбра на куски. Несколько кусков отдал Артёмычу на приманку для соболя. Артёмыч измельчил их на тонкие полосы, завернул в целлофановые пакеты и повесил в тёплом углу, чтобы приманка там дозрела.

– Холод выстужает все запахи. Надо, чтобы мясо подтухло. Чем сильнее запах, тем лучше.

– А как понять, что приманка готова?

– А так и понять! – рассмеялся охотник, почёсывая шрам на голове. – Как завоняет тухлятиной, считай, готова. Потом тухлятинку посолить и с потрохами напихать в бидоны. Проквасится там и – во! Лучше привады⁹ не найти. Это тебе не на орехи с ягодой ловить.

Подумав, Артёмыч опять рассмеялся. Сквозь смех сказал Диме, что некоторые охотники используют соболиные кал и мочу. Запах у них сильный и всегда привлекает других зверьков.

– Так и ходят по лесу, значит, говнецо мороженое собирают, потом оттаивают его и лепят куличики. Веселуха, чего тут!

– Ну а что? – отозвался Витя. – На мочу не только соболь идёт. Вон оленей зимой на всё солёное тянет, и они мочу за сотни метров чуют, а волки этим пользуются. Помочатся на снег, а сами прячутся и караулят.

– Ну да, – хохотнул Артёмыч. Подмигнув Диме, заговорщицки прошептал: – Мочевая засада. Надо попробовать.

Прочее мясо изюбра охотники решили увезти домой и подготовили для обыгания¹⁰ на солнце и морозе – привязали к верёвке, протянутой от лиственницы, где сидел ворон, к зимовью. Других забот оно не требовало.

– Пускай висит, никто его не тронет, – махнул рукой дядя Коля. – Собирайся, пойдём за дровами.

Охотники ещё днём рассчитывали привезти пару чурок, но их место на санках тогда занял изюбр. Витя остался в зимовье покрывать капканы парафиновой плёнкой, чтобы они не индевели на холоде, а все остальные ушли в лес.

Дым из трубы изгибался коромыслом. Глядя на него, дядя Коля сказал, что завтра будет тепло. Удачное время для охоты на соболя. Дима обрадовался и, уходя к опушке, оборачивался посмотреть на печной дым, словно хотел отблагодарить его за хорошую примету. Обернувшись в последний раз, увидел кружившего над домом ворона.

«Неужели тот самый? – Дима удивился его настойчивости. – Доиграется ведь, пристрелим. Чего он тут потерял?»

Ворон кружил плавно, беззвучно и о своих планах Диме рассказывать явно не собирался.

«Ну и пусть».

В тайге дядя с Артёмычем подыскивали сушину, а Дима высматривал живность. Её было не так уж много. Наверное, всех распугала задорная Тамга, перебегавшая от охотника к охотнику и лаявшая на любое движение в ветвях.

Дима увидел на ели настоящего клеста. Тот беспокойно озирался, приподнимал скрещённый на концах клюв, цеплялся им за ветки, подтягивался, словно попугай, и помогал себе лапками. Искал шишки. Чуть больше воробья, клёст был бы незаметен в пышной хвое, если бы не его оранжевое оперение – светлое на брюшке и чуть более тёмное на голове. Испугавшись людей, он разразился недовольным «тр-ри чи-чи-чи-чи» и юркнул на соседнюю ель, затем – ещё дальше, пока совсем не пропал из виду.

Заметил Дима и белку-летягу. Пушистая, подвижная, размером меньше простой белки, она прыгала с дерева на дерево: вытягивала лапки, расправляла между ними меховую складку и планировала, на несколько мгновений превращаясь в настоящую птицу.

Дышалось легко, просторно. За скрипом снега не слышались прочие звуки, лишь изредка из чащи доносился треск сломленной ветки, а снег в лесу был разный. Ложился поляной, на которой будто бы тысячи бабочек выставили вверх свои хрустальные крылья, или расходился белоснежным мушиным лабиринтом. На прогалинах, под солнцем, сжимался тоненькими, поднятыми наискось иглами. Но чаще собирался мятыми сугробами, на которых диковинным плетением угадывались звериные следы.

За дровами сделали три ходки, и Дима порядком вымотался, хоть к пиле его и не подпускали. Дядя Коля и Артёмыч сами валили деревья, а Диме доверяли обрубать с них ветки.

– Ну что? Как тебе такая физкультура? Это не по залу бегать. – Артёмыч отёр со лба испарину. – Не через козлов прыгать. Тут посложнее, да?

– Да уж…

Дима и не подозревал, что на холоде можно так вспотеть.

Вечером дядя Коля, сидя на низеньком табурете, взмешивал закипающий борщ, вдыхал его сытные пары и поглаживал ладонью щёки. Тамга, лёжа на пороге, принюхивалась к зреющему ужину, ждала, что её угостят. Артёмыч отбирал рыбную приманку на завтрашний день, а Витя лежал на койке. Наверное, опасался, что его пристыдят за безделье, и без надобности проверял ружьё. Забывался в мягкой полудрёме, и тогда его руки слабели, ружьё свешивалось дулом вниз, глаза прикрывались. Вздрогнув, он вырывался из сонливости и вновь озадаченно разглядывал то цевьё, то приклад.

За окном во мраке бесновался ветер: разносил снег, ударялся в затворенные ставни. Зимовье казалось невообразимо маленьким – светлая точка, затерянная в дебрях сумрачной тайги. И чем сильнее завывала вьюга, тем уютнее было здесь, в тёплых стенах, напитанных запахами еловой настойки, борща и раскалённой печки. И не нашлось тут ни приставки, ни школьных друзей, но Дима не скучал. Сейчас всё было исчерпывающе просто: и сама жизнь, и приютившая её природа.

Витя после двух мисок борща хотел выйти покурить, но прилёг, чтобы всё утихомирилось в животе. Уснул, не раздевшись, сдавив в пальцах незажжённую сигарету. Вскоре и дядя Коля с Артёмычем уснули. Лишь Тамга отчего-то ворочалась возле печки.

Дима подумал, что прелесть охоты – именно в таких минутах, когда труд окончен и дозволено расслабиться, поесть и завалиться на раскладушку: в ногах сжимается боль, перед закрытыми глазами бежит серая чаща, рядом, в печке, пыхтят поленца. Не нужно куда-то торопиться или о чём-то говорить. Нежиться бы так долгие часы, но сон, будто из вредности, пришёл быстро, незаметно.