– Я, ох, милый ты мой, хороший, я, ох, милый ты мой, лапушка ты моя ненаглядная, я сегодня никак не могу, не могу, ну ты понимаешь? Не могу я сегодня, ну не могу, ну не могу.

– Вот так дела, – сказал оборванец, остывая. – Совсем как в том анекдоте.

– Расскажи анекдот, – попросила Анюта.

– Анекдот? Слушай. Это мужик приходит домой, а жена ему говорит, вот как ты мне сейчас. А он: «Вы что все, сговорились сегодня, что ли?»

– Ты что? Ты уже сегодня был у какой-то женщины? – вспыхнула Анюта.

– Ты чо ты, чо ты, – испугался оборванец. – Это же анекдот, я к слову.

– Смотри у меня, – надменно сказала Анюта.

Оборванец засмеялся и опять стал к ней приставать.

– Милый, лапушка. Я ж тебе сказала. Я правда не вру. Вот ей-бог.

– А тогда давай как-нибудь по-другому, – лукаво сказал оборванец.

– Это как еще по-другому? – помолчав, спросила Анюта.

– По-французски давай?

– Это как?

И оборванец объяснил, как, по его мнению, протекает французская любовь.

– Подлец! – Анюта выпрямилась. – Ишь чего захотел! Подлец! Я тебе щас всю морду расцарапаю! Подлец!

– Почему подлец? – мирно оправдывался оборванец. – Я читал в научной книжке, мне один давал. Там написано, что это вовсе не извращение, а все в порядке, если партнеры любят друг друга и чистые.

– Подлец! Подлец! Я к нему, как к порядочному, а он – вон оно что! Подлец! Убирайся!

– Ну чо ты, чо. Ну уж ладно.

Анюта заплакала. Она поплакала и уснула.

А оборванец опять закурил. Он встал, походил по комнате и разглядел в темноте все: добрый шифоньер, телевизор, радиолу, трельяж.

– Богатая, – пробурчал оборванец. – Официанты все богатые. Они нас обкрадывают.

И возвратился в постель. И тут наконец увидел он лицо Анюты – страшненькое, и тут наконец увидел он тело Анюты – бедное, детское. Она лежала, съежившись, и тихонько посапывала.

– И какой-нибудь мальчик босой называть будет «мамочка» гимназистку с пушистой косой, – тихо спел оборванец.

Бедное, детское.

Оборванец застонал. И выругался.

Он застонал, выругался и тоже уснул. Они оба спали. Страшненькая Анюта и оборванец. Во сне они обнялись, а в окошко все светил и светил ясный месяц.

Когда Анюта проснулась, то было уже утро, а оборванца, наоборот, не было. Зато имелась записка. «Анюта! Я тебя очень полюбил. Ты мне запала в сердце. Я тебя буду вспоминать, а через два дня приду. Будь дома. Целую. Твой Юра». И внизу подписано: «Я у тебя взял в сумочке четыре рубля. Я потом отдам. Целую еще раз. Юра».

– Как же! Отдашь! – сказала Анюта и в сердцах изорвала записку.

Эти два дня она как раз не работала. У них был такой график, что сутки работаешь, а потом два дня отдыхаешь. И два дня она не находила себе места.

Была у Вали, у Кати. Отстояв очередь, приобрела в ЦУМе пальто джерси. И шло время, и не шло время, и шло, и не шло. И прошло два дня, и прошло три дня, и прошло четыре дня. И она работала, и она отдыхала, и снова работала, а он все не появлялся.

По вечерам смотрела телевизор. Жила же раньше, жила и теперь. Смотрела телевизор.

И вот как-то раз, кстати в пятницу, она увлеклась передачей под названием «02», которую организовывает милиция.

Анюта с интересом смотрела, как они кого поймали. И как ничего нельзя написать, а потом зачеркнуть, потому что есть очень специальные приборы, которые все это дело просекут. Милиционер, как фокусник, велел одному мужику что-нибудь написать и зачеркнуть, а потом немного повозился и объявил: «Здесь было написано „проба пера“».

«Правильно, – сказал мужик. – Правильно. Вы, Иван Иванович, угадали совершенно правильно».

Анюте захотелось чаю. Она пошла на кухню, а когда вернулась, то сердце у ней упало. С экрана на нее глядел Юра. Крупным планом. Глядел, а потом план сменился, и она увидела, что он понуро сидит за столом, лейтенант задает вопросы, а Юра отвечает.

– Что ж. Нам все понятно, – сказал лейтенант и повернулся к телезрителям. – Перед вами Климов Юрий Михайлович, 1935 года рождения. Нигде не работает. Последнее место работы не помнит. Говорит, что служил в цирке, а иногда что был пожарником, сторожем. Что ж, циркач он знатный, – пошутил лейтенант. – Основная специальность гражданина Климова – облапошивание слишком легковерных граждан, а в основном – гражданок. Он, пользуясь доверием неопытных женщин и вымогая у них деньги, колесил по Союзу. Таких в народе зовут трутнями. Этот бич, то есть бродяга, как мимолетное видение появляется то там, то тут. Ночует где попало, а на что живет – я вам уже объяснял. Последнее место жительства гражданина Климова…

Аня замерла.

– …туалет железнодорожного вокзала, – выдержав паузу, сказал лейтенант и строго обратился к оборванцу: – Как думаете дальше жить, Климов?

– Я исправлюсь, – глухо пообещал трутень.

– Что ж, я думаю, у вас будет для этого достаточно времени, – сказал лейтенант и твердо заявил: – Гражданин Климов осужден по статье…

И назвал статью. Бродяжничество, тунеядство, то, се.

– …на год и шесть месяцев исправительно-трудовых работ.

Анюта как в чем была, так и выскочила на улицу. А на улице, по случаю завершения трудовой недели, гуляли и пели люди.

– У нас сейчас, наверное, тоже поют, – мелькнуло у Анюты. – Мальчики играют, Жора в барабан бьет, а гости поют, пляшут.

В телефонной будке, к счастью, никого не оказалось. Аня набрала «09».

– Да, алё.

– Как можно позвонить на телевизор?

– На какой еще телевизор?

– Ну, на телевизор, где показывают.

– Что вы говорите такое?

– Ну, телевизор, где показывают.

– На студию телевидения, что ли?

– Ну.

– Выражайтесь яснее, – буркнула телефонистка. – А то – телевизор.

И через некоторое время сказала:

– Два-двенадцать-двадцать два.

Два и двенадцать и двадцать два.

– Алё, это студия телевидения?

– Да. Вас слушают, – раздался веселый голос.

– Мне нужно Климова. Скажите ему, что Анюта, мол, зовет. Он знает.

– Климов? Сейчас я посмотрю.

Посмотрел.

– Климов? Но позвольте, у нас нет такого.

– Мне Климова надо.

– Послушайте, вы, Анюта, какого вам нужно Климова? Вы куда звоните? У нас нет Климова.

– Есть. Там у вас «ноль-два» идет. Он там. Ему дали полтора года. Если нельзя, так пусть хоть под конвоем приведут. Мне ему надо сказать. Ой, дяденька! – официантка вдруг заплакала. – Ой, дяденька, ну я очень прошу, ну очень. Позови, сделай, а я в долгу не останусь. Честное слово.

Дяденька растерялся.

– Эй! Эй ты там! Не плачь. Да не плачь же ты. Не могу я его позвать.

– Не можешь, гад! Ничего вы не можете!

– Да не могу я. Правда! Эта передача, которая сейчас идет, она идет в записи. Понимаешь?

– Как это в записи?

– Она была записана, а сейчас идет.

– Куда записана?

– Куда. На пленку записана, вот куда. Ее записали, по-моему, где-то примерно неделю назад. Сейчас я посмотрю.

– Посмотри.

– Да. Неделю назад примерно. Шесть дней.

Слезы у Анюты высохли.

– Где же мне теперь его искать? – спросила она.

– Не знаю, – человек понес чепуху. – Не знаю, откуда мне знать. Я не в этой редакции. Я дежурю.

– Так где же?

– Не знаю. Вообще-то в милиции, наверное. Или в этой… как ее, в тюрьме.

И наступило молчание.

И продолжалось молчание.

– А вы ему кто будете? – осторожно спросил голос.

– Никто, – ответила Аня и повесила трубку.

И снился сон. Будто бы – черный диск, и на том диске многие.

– Бойся! Бойся! – говорит лейтенант. – Бичи – это огромная разрушительная сила. Если сто человек сибирских бичей запустить, например, в Голландию, то они ее всю покорят и обратят в православную веру.

– А зачем нам, чтобы они были православные, – удивляется Корольков в галунах.

– Совершенно верно, – говорят музыканты.

Цветок растет в скале.

– Вот я об чем и предупреждаю, – нелогично отвечает лейтенант. – Моральный уровень поведения женщин. Аккуратность в этих вопросах.

– Ура! – кричит кто-то.

– Но мы же из другой редакции, – возражают ему.

– Бойся! – итожит лейтенант.

– И несколько поколений голландских детей будут ботать по фене, – неожиданно вступает в разговор Юра.

Юра, Юрочка, лапушка ты моя, гражданин Климов.

"к …бумазейный… – Устаревшее, от франц. Bombasin или итал. Bambagia. Хлопок. Сейчас говорят «хлопчатобумажный».

…японец… – Ничего здесь обидного для жителей Страны восходящего солнца нет. Скорей всего, здесь латентная к ним приязнь, неконтролируемое восхищение их менталитетом. Не зря же в русский фольклор вошли идиомы «японский городовой» и «япона мать».

…рвал когти… – Думаю, что при нынешней приблатненности общества даже иностранцы знают, что это означает.

Чистый адмирал, а не швейцар! – Говорят, что прозаик Юрий Олеша, находясь в состоянии алкогольного опьянения, принял адмирала за ресторанного швейцара и попросил вызвать ему такси. А когда узнал от оскорбленного адмирала, что он НАСТОЯЩИЙ АДМИРАЛ, то сказал ему: «В таком случае вызовите мне катер». Пожалуй, это не лучшая из олешиных острот.

…ли чо ли… – что ли (сиб.).

…отправили за хорошие дела куда надо. – То есть посадили. Эвфемизм, а выглядит куда художественней, чем если бы я прямо написал «отправили в лагерь». «За хорошие дела» – это из народного советского перепева начала поэмы Николая Некрасова (1821–1878) «Коробейники»:

Эх, полным-полна коробочка,
Снова полная она.
И сидят в ней люди разные
За хорошие дела.
Кто за кражу, за растрату там,
За убийство, за грабеж…

И т. д.

«Хмуриться не надо, Лада». – Модный эстрадный шлягер тех лет с псевдорусским уклоном, начинавшийся со слов: «Под железный звон кольчуги…». Говорят, что название автомобиля «Лада» обязано этой песне, которую с утра до вечера трендели по советскому радио.

Я читал в научной книжке, мне один давал. – Такие книжки, переведенные с гэдээровского немецкого, пользовались среди населения популярностью на порядок выше, чем бредятина про эту самую «Ладу».

И какой-нибудь мальчик босой… – Это из блатной песни «Запоздалая тройка», начинающейся со слов:

Не храпи, запоздалая тройка, —
Наша жизнь пролетит без следа;
Может, завтра тюремная койка
Успокоит меня навсегда.

…пальто джерси… – Из модной стопроцентной импортной шерсти. Слово «импортный», кстати, тоже исчезло из обихода, ввиду нахлынувшего на страну обилия западных товаров, каждый из которых имеет свою торговую марку, и в этих марках постоветские граждане научились теперь прекрасно разбираться.

– Два-двенадцать-двадцать два. – Как время бежит! В городе К. теперь семизначные телефонные номера, и бичей (бродяг) примерно на столько же больше (в пропорции).

Бичи – это огромная разрушительная сила. – Асоциальные эти элементы светлой социалистической действительности гордо расшифровывали свое самоназвание как Бывший Интеллигентный Человек и обижались, когда образованные собеседники напоминали им, что английское «bitch» – не что иное, как русское «сука».

…ботать по фене… – разговаривать на тюремно-лагерном жаргоне (устар.).

...

6 7 8

Премиум

(1 оценка)