– Уходить надо, прорываться!

– Нельзя уходить, нужно оборону на заставе держать!

– Так и ляжем здесь все не за хрен собачий! Какой смысл, если мы в кольце?

Что интересно, никакой паники не наблюдалось, и при всем разнообразии вариантов, парадоксальности аргументов и горячности спора ни один человек не предложил следовать приказу командира заставы подполковника Волынского. Такая странная у нас армия, другой такой в мире точно нет – собралась, как ртуть, за считаные дни из обычных гражданских людей-добровольцев, как Терминатор-2; дурных приказов не выполняет, воюет, как умеет, хорошо или плохо – это уже иной вопрос, но воюет же. И кормят-одевают-обувают эту армию тоже не генералы из Министерства обороны, а обычные добрые люди, которых теперь называют волонтерами.

Договорились в итоге оставить все свои личные вещи и прорываться на одной бэхе, двух «уазах» и четырех «шишариках» со всем боекомплектом. Будь что будет, но не в плен же сдаваться?

– Сидоренко, Лихута и Соколов на связь вышли? – речь о тех троих, которые ушли на периметр.

– Нет, товарищ майор.

– Ну, тогда тут вопрос такой: погибнет сорок пять человек или трое? Будем ждать?

– А какие еще варианты?

– Да нет у нас вариантов. – А в глаза друг другу никто не смотрит. – Надо ехать.

– Тогда по машинам: Академик, садись к Автобусу в кабину, возглавите колонну. Общее направление – Мариуполь.

– Товарищ майор, что значит: «общее направление – Мариуполь»? У нас даже карты нет. Куда ехать?

– Вот карта, смотрите. На ней все равно ничего не разобрать, – майор раскрыл на планшеточке затертый листок бумаги, исчерченный сплошными и пунктирными линиями. – Дороги тут так нарисованы, что скорее в Москву по этой карте заедешь, чем в Мариуполь. Давайте, Автобус вывезет, он опытный.

Автобус действительно опытный. Мужику за пятьдесят, не пьет, не курит, спортом занимается, крепкий не по годам. Всю жизнь баранку крутил, служил еще в Советской армии, в автобате на Кушке, в учебке, где готовили водил для Афгана, был там инструктором. У нас в отряде все знали: если везет Автобус, то машина не сломается, в дороге не потеряемся, в яме не застрянем. В сравнении с ним другие водилы – аматоры, хотя Автобус их, конечно, поднатаскал. Вот и отрядил его майор Буряк-редиска в голову колонны вместе с кандидатом экономических наук Академиком в расчете на сплав практики и теории, мастерства и науки – дорогу угадывать. И надо сказать, не прогадал в итоге. Хотя, если честно, думали, все, конец нам: два кольца, два конца, а посередине гвоздик. В гробик. И самое обидное: ни позвонить, ни эсэмэс отправить домой – третьи сутки телефоны не работают, связь глушат плотно.

Академику даже в кабине «шишарика» тесно, он ростом за метр девяносто, высокий жилистый парень, руки-ноги длинные, ладони с лопату, ему бы в волейбол играть или плаванием заниматься. На Грушевского, говорят, зимой был одним из лучших метателей коктейля Молотова по «Беркуту». Очень трудно представить его пишущим диссертацию, но, однако же – кандидат наук, действующий преподаватель вуза, хотя студенты его вряд ли любят – слишком правильный и взяток наверняка не берет. О чем говорить, если он даже на заставу белую подшиву для воротничка взял: мол, по уставу положено. Дисциплинированный до тошноты, но и выносливый, как черт, может по трое суток подряд в «секрете» сидеть и, главное, не бухает. Что за человек?! Хотя, если честно, на таких, как Академик и Автобус, да Серега Кабан, да еще десятка полтора-два, вся служба и держится, не в обиду другим сказано. Не потому что смелее или лучше, просто более подготовленными оказались к внештатным ситуациям и устойчивее к рутине и алкоголю.

Двинулись: четыре «газ-66», два «уаза», одна бэха. Направление вроде бы понятно – Иловайск – Кутейниково, но по какой дороге конкретно ехать, большой вопрос.

– Мне Ашот рассказал все достаточно подробно, – говорит Автобус, – я с ним еще вчера эту тему перетер. Я понял, конечно, но не все запомнил.

– Разберемся.

Только выехали из Амвросиевки, как начали крыть минометами. Не то чтобы очень близко, но и не очень далеко. Поехали на Кутейниково, и по всей трассе, около 30 км, где шли вчера и позавчера наши колонны – все выжжено, то тут то там трупы бойцов: то голова, то рука, то гора кишок. Скорее всего, что разбили их буквально накануне, развалили всех, кто шел до нас, но запаха пороха мы почему-то не ощущали. Там поля, и дороги практически не видно, после обстрелов все выжжено, двадцать сантиметров пепла, а они все кладут свои мины – то там взрывы, то там, пристреляли все дороги, вот и долбят. А мы пять минут едем – пять минут поливаем водичкой бензонасос.

– Дали машины булки развозить по сельпо – нате, ребята, воюйте! Говорил я им: дайте, нормальную технику! – ругается Автобус, у него из-за пепла и земли заклинило выжимной подшипник. – Военный «камаз» выдерживает 15 минут после дырки в колесе, компрессор воздух докачивает, борта бронированы, стрелковым оружием не достанешь, а и потяжелее чем-то еще попасть нужно. А что мы? У меня в кузове двенадцать человек и полный боекомплект! Поймаем хоть из пистолета пулю в ящик – и все, разлетимся, как хлопушки на хрен!

Академик слушает внимательно, не отрывая взгляда от дороги. Пейзаж похож на необитаемую после ядерной войны планету.

– А знаешь, я до войны практически коммунистом был. – Автобус ведет грузовик уверенно, чувствуется рука мастера. – За Россию переживал, к тому же, брат у меня там родной живет, в Хабаровске. Я Путина идеальным руководителем считал, а сейчас я его, как бы это… ненавижу, наверное. Ты на Майдане, Академик, стоял?

– И на Майдане, и на Груше.

– А я на Майдан со стороны смотрел. Не верил я в эти разговоры о сдаче Украины. Но когда Крым отжали, стало понятно, куда оно клонится. Места себе не находил…

– А теперь?

– Теперь нашел – вот мое место, за этой баранкой.

Наконец уперлись в перекресток. Не очень понятно, куда дальше двигаться, даже камня никакого с надписью нет: мол, поедешь туда – коня потеряешь, туда – еще что-то; у нас в какую сторону не сунься – везде стреляют. Стали звонить Ашоту – нет связи. Часа два уже прошло, как выехали. Наконец, непонятно какой дорогой, но Автобус довез нас до Кутейниково, памятник ему поставить надо за ориентирование на местности. Остановил свой «шишарик», спрыгнул на землю и сказал, что дальше первым не поедет:

– У командиров карты есть, пусть они и ведут.

Со всех машин к головной подтянулись сержанты и офицеры – решать, что дальше делать.

Академик высунул в окошко свою белобрысую голову и виноватым голосом сказал:

– Хлопцы, а мы Серегу Кабана в больнице забыли.

У майора Буряка, кажется, в этот момент даже усы дыбом встали.

– Как забыли?! – хотя сам прекрасно понимает, как именно – просто в суете и страхе из голов у всех вылетело, что товарищ наш на больничке в Амвросиевке остался. Тяжелораненый, к тому же, товарищ.

– Прощелкали мы Серегу, мужики…

– Твою мать!

– Эй, а где бэха наша делась? Никто не видел?

– Да она вроде вправо за посадкой свернула возле разбитой колонны, а мы налево пошли. Рация не отвечает, шипит что-то непонятное…

– Ну, как так можно воевать?!

Ну, как-то воюем. Только действительно непонятно, с кем именно: они нас видят, над головами беспилотники, не смолкая, жужжат, а мы перед собою только выжженные поля наблюдаем и черную пыль. И человеческие останки. Пепел залетает в открытые окна автомобилей, оседает на лице, руках, одежде. Из черных огарков торчат белые, как сахар, человеческие кости. Объезжаем сгоревшие машины, бэтээры, бэхи, все разворочено, разбито, обожжено. Металл, который должен защищать, стал крематорием. Колонну теперь ведет майор Буряк, но он оказался очень прав насчет своей карты – то не туда заехали, то снова не туда, – уже поздний вечер, а мы все крутимся на одном месте.

Наконец решились в село заехать – Осыково, у населения дорогу спросить. Повстречали деда:

– Тут ваши ребята, украинские, – говорит, – в подвалах прячутся. – И дорогу, как на Тельманово правильно ехать, показал. Надеемся, что правильно. Но надо же, как завернул: «Ваши ребята, украинские…» – будто сам он из Кабо-Верде.

Собрали мы по подвалам человек двадцать збройников. Тени, а не люди: 51-я бригада, 93-я. Автобус к Академику в кабину парнишку подсадил лет двадцати, хотел расспросить, что да как, но тот только и сказал, что его Лешей зовут и их шестеро из штурмовой роты из ста восьмидесяти в живых осталось. Ехал парнишка и большими серыми глазами смотрел вперед, на взрывы не реагировал, на стрельбу не реагировал, только на тишину (возможно, и прав был старый пограничник Карацупа, кто его знает) – дрожал весь, беззащитный, как младенец. Бог знает, что ему пришлось пережить.

И тут вдруг с проселочной дороги слева выезжает наша потерявшаяся бэха, мы ее уже похоронить успели – живая-здоровая, даже украинский флаг на ветру полощется. Оказалось, что когда по ошибке они свернули не в ту сторону, то хотели срезать угол по полю, но только развернулись и выехали через посадку – стоят на перекрестке два российских бэтээра. Москалик высунулся из люка и спрашивает:

– Эй, зема! А ты чо с украинским флагом мотаешься? – Мы эту бэху по своему разгильдяйству так и не отмаркировали белыми полосами, все «потом» да «завтра», это, наверное, их и спасло.

– Так мы же по украинской территории ездим! Был приказ замаскироваться, – не растерялись наши танкисты.

– А нам, б… ничего не сказали! У вас лишнего флага нет? – удивительно, но в бэхе еще один флаг нашелся, кажется, туда складывали все флаги с заставы. Подъехали поближе, не останавливаясь, кинули на броню россиянам украинский флаг и на всей скорости понеслись, куда глаза глядят. Так и проскочили. Повезло. А где-то около Кутейниково остался стоять российский бэтээр с украинским флагом на башне.

Как-то сразу вместе с наступлением сумерек навалилась усталость, вокруг начала мерещиться вражеская техника, такие странные полувидения-полугаллюцинации. Нельзя сказать, что мы испытывали страх или ненависть, горели желанием вступить в бой или прекратить это все немедленно, убежать, спрятаться – скорее, в людях преобладала фоновая тревога и рефлексы по самозащите, а страх – от незнания ситуации: как далеко зашли россияне, что происходит? Это уже настоящая война началась или еще нет? Что будет дальше? Взят ли Мариуполь?

– Смотри, Автобус, бэхи стоят! – вдруг закричал Академик, показывая вперед, на перекресток, прикрытый деревьями. – Оружие к бою! – передает сигнал по рации. – Тормози!

– Поздно останавливаться, вперед!

Проезжаем, а это всего лишь ветки и тени, но издалека может показаться, что это танк стоит. Смеялись. И только Леха не смеялся, краешки губ только подрагивали. А потом и нам стало не до смеха. Видим отчетливо – стоят в сумерках российские танки, пять или шесть Т-72 без опознавательных знаков, те самые, модифицированные, урчат, рядом – минометная батарея, буквально триста метров вдоль дороги. Окопались, оружие в боевой готовности, для полного счастья не хватает только команды «огонь!» – техника новенькая, солдаты – по выправке, зачем-то машут нам руками, то ли приветствуют, то ли прощаются. Почему они не стреляли? Почему не уничтожили нас? Для всех это секрет. Скорее всего, не могли подумать, что из их глубокого тыла может прийти такая большая колонна, откуда здесь украинские военные, если все они давно должны лежать, размазанные и сожженные по полям и дорогам? А Автобус возьми, да и посигналь еще.

– Эй, Академик, поставь, где взял! – это Автобус просит Академика не трогать руками автомат. – Нас же сейчас покрошат на винегрет за минуту.

– Руки чешутся!

– Так почеши свои руки, а автомат поставь!

В Мариуполь прибыли утром. Никто нас здесь не ждал.

– Откуда вы взялись? – удивлялись в штабе. – Разве вашу заставу не уничтожили?

Здесь так мирно, хорошо, работает связь – все быстренько позвонили домой, правда, никто в подробности не вникал, да и сложно о таком рассказывать домашним. Это если бы по всей стране война шла, тогда нас кто-то бы смог понять. Дозвонились в Амвросиевку, новости нас поразили:

– Сепары расстреляли Ашота. Прямо в центре, привселюдно, за помощь оккупантам, то есть нам, украинским пограничникам. А казармы наши гранатами закидали – озверели совсем сепары, думали, что не успеем мы уйти, хотели за ту колонну отомстить, что двадцать третьего мы вместе с нацгвардией расхерячили. Троих наших, что там остались, в плен взяли. Хана им теперь.

– А что Кабан?

– Говорят, исчез из больницы, как сквозь землю провалился. Сепары на него охоту открыли, с ног сбились, но найти не могут.

Расположили нас, поставили на довольствие и неделю не трогали. Автобус Леху со штурмовой роты 93-й аэромобильной бригады плотно под свою опеку взял, мальчишка его иначе чем дядя Сережа и не называл. Как-то сидели мы вечером, пили чай с коньяком, смотрели новости по кретиноскопу, как раз об «Иловайском котле» показывали. Тут Леха и заговорил. Не знаю, верить или нет его словам, у страха, говорят, глаза велики, но, похоже, что сказал парень правду. Говорил он отрывисто, не всегда понятно, но, в целом, с тем, что мы слышали об «Иловайском котле» от других бойцов, вышедших из окружения, вполне сходится:

«20 августа нас, первую штурмовую роту в составе 180 человек откомандировали на подмогу 51-й бригаде в район Кутейниково – Осыково. Неподалеку на старой ферме, около Зеркального, в бетонном ангаре был обустроен большой склад боеприпасов. Мы расположились немного ближе к границе, плотно засели в зеленке. Нам сказали: «Ждите приказа». В этот день было относительно тихо, обстрел велся, но нерегулярный и крайне неточный, мы даже не пригибались. Мины ложились далеко, и мы шутили: мол, сепары совсем стрелять не умеют, с кем там воевать?

24 августа, в День Независимости, в 5.30 утра начался очень мощный и кучный обстрел. Били из-за границы РФ, мы понесли первые потери. Плотность огня была очень высокой, и в результате прямого попадания начал взрываться склад РАО. Наши же снаряды и мины выстреливали по нам в течение часа, не меньше, и от этих взрывов в радиусе 400–500 метров погибло много людей. Лично я видел, как погибли два наших медика, которые побежали на помощь раненым. Все, кто успел, спрятались в окопы, тех, кто бежал – порвало осколками. Раненых мы забрать не могли, там так и оставили. Товарищ мой, Саша Чернов, тоже погиб. Когда склад перестал взрываться, прекратился и обстрел. Кто остался жив, пошел собирать куски ребят, замполит складывал их в кучки и пытался идентифицировать. Мы с самого начала обстрела просили разрешить стрелять в ответ, но такой команды из штаба не поступило, а потом уже стало поздно – все наши огневые системы подавили.

Днем 25-го, через пару часов после окончания очередного обстрела, началась зачистка: две колонны россиян – около 120 единиц техники, в том числе броня, где-то до 20 «камазов» с личным составом (по 40 чел. в каждой машине обычно едет) – зашли с двух сторон, взяв нас в кольцо. Шли танки и бээмдэ, за ними – пехота. Сметали все на своем пути, никого не щадили. Видел сам, как Т-72 крутился на блиндаже с нашими ранеными, раненых, лежащих в поле, достреливали двумя выстрелами – в грудь и в голову – я сидел в посадке около ставка и все это видел собственными глазами, хотя мозг отказывался верить в происходящее. Многие наши бойцы пытались уехать на оставшейся технике, убежать, не приняв боя. Командиров наших я не видел и не слышал, где они. Бойцы с 51-й проклинали то ли Пивоварова, то ли Пивоваренко, не помню, он у них числился исполняющим обязанности комбата, кричали, что он предатель. С нами остался только старшина – не знаю ни имени, ни фамилии, не видел его ни в плену, ни после плена – он организовал оборону, шестнадцать бойцов с ним остались держать коридор для отступающих. Мы отстреливались из пэзээрка, с нами работали бээмпэ, танк – эти танкисты тоже попали в плен. В итоге нас окружили: кто-то погиб, остальные сдались. Российские солдаты вели себя нагло, кричали: «Мы – миротворцы! Мы пришли сюда навести порядок!» – хотели расстрелять нас тут же, в окопах. Российский майор не дал. Вывели на дорогу, там кавказцы, твари, измывались: били, связывали руки и клали на асфальт вниз лицом, заводили бээмдэ и подъезжали вплотную, хотели раздавить живьем. Спас нас российский майор: «Смертей пленных здесь не будет!» Потом держали в каких-то окопах – шестнадцать человек нас было: пятнадцать – из 51-й бригады, и я один – из 93-й – в поле за Осыково, не кормили и не поили, ночью холодно дико, спали, обнявшись, много раненых. На следующее утро, ничего не сказав, россияне ушли. Мы, как могли, добрались до Осыково, нас накормили местные жители и спрятали в подвалах. Там вы нас и подобрали…»

Мы сидели ни живые ни мертвые. Конечно, мы понимали, помня разбитые колонны на дороге и количество трупов, из какого ада нам удалось выскочить, но рассказ человека, который это пережил лично, нас потряс. Автобус после этого от Лехи ни на шаг не отходил, боялся, что сделает с собой что-нибудь парень. Психологическое состояние у Лехи и вправду не очень хорошее было, но ничего, сейчас снова воюет где-то под Счастьем.

Прохлаждались мы не долго. В штабе, как обычно, родили гениальную идею – привлечь передвижной погранотряд к патрулированию города. Но мы же все-таки пограничники, а не менты, у нас другие задачи. Собрали делегацию: майор Буряк, пару офицеров, старший сержант Автобус, сержант Академик – и пошли к генералу: мол, так и так, отправьте на ротацию, хотим побывать дома и служить дальше по квалификации.

– Не время для отдыха! Мариуполь в опасности! Вот ваш командир, подполковник Волынский, на ротацию не просится, хотя лично вывел колонну из окружения.

– Какую колонну? – Бойцы так и присели.

– Как какую? Вашу колонну! Вывел, прибыл, доложил, как полагается. Штаб его к награде представил – орден Богдана Хмельницкого третьей степени, хотим в звании повысить…

– Хорошо, что не Героя Украины, – пошутил Автобус.

– В смысле? – не понял генерал.

– А рюкзак с документами и мобильными телефонами из разбитой сепарской колонны вам Волынский передавал?

– Какой колонны? – Тут настала очередь генерала приседать.

Долго пришлось ему растолковывать, что к чему, но в итоге на следующий день отряд отправился на место постоянной дислокации, а подполковник Волынский служит до сих пор, правда, в прежнем звании. Троих наших выпустили из плена через четыре месяца, обменяли «под елочку».

Так мы чудом и практически без потерь проскочили «Иловайский котел». А Серега Кабан попал в морг.