Глава пятая

Здесь почти одни шахты, в которых добывали олово. Они были очень глубокие, но меня в них не пропускали, так как из всех парней я был малолетка. И я оставался наверху, занимаясь разной чепуховой работой: уборкой, как в общежитии, так и там, где ученики спускались в подземелье.

Я познакомился со сторожем, он привёл меня к себе домой, у которого пилил и колол дрова и т. д. И всё же основное время я находился в общежитии, где перезнакомился со всеми парнями, которые меня уважали, как самого младшего в группе. Но прожил я там недолго – месяца полтора, как меня вдруг обвинили в краже денег у одного из пацанов. Но я их не брал, а они указали на меня и сказали, что я вор. Меня выгнали из ремесленного училища и выписали справку о том, что я малолетка и меня не имеют права допускать в шахту.

Ещё когда я был дома, то по приезду тёти Веры, мать попросила её перешить отцовский железнодорожный китель мне на костюм, что она и сделала. Так вот, когда меня выгнали, то мне нужно было на что-то покупать еду, а денег – ни копейки. И я выменял свой костюм на продукты, и гадал, как мне уехать домой, ведь автомашины для поездки на вокзал не было. И вот мне сказали, что на Даросун идёт крытая брезентом грузовая машина. Меня посадили в кузов вместе с женщинами, которые тоже ехали со мной. На мне были холодные ботиночки, а на улице стояли сорокоградусные морозы, ведь шёл уже январь сорок второго. И надо было преодолеть триста с лишним километров пути. Первые десятки километров я ехал в кузове и дрожал от сильного холода, но сначала ехать было ещё терпимо, а затем стал замерзать совсем, и женщины это заметили:

– Бабы, а ведь парень может замёрзнуть? А в кабине шофёр сидит в валенках, – забормотали они и стали быстро стучать в кабину. Водитель остановил машину, вылез и спросил:

– Что случилось?

– Ребёнок замерзает, – ответили женщины и попросили – возьмите его в кабину.

Шофёр сжалился и велел мне пересесть в кабину. Когда я чуть живой перевалился через кузов и очутился на заснеженной земле, он видит, что я уже не могу ходить, и сказал:

– Так, вот тебе два ведра, иди и принеси воды, – и показал на колодец, который находился от машины в метрах двухстах – да бегом, а то мотор может замёрзнуть – добавил он. И я бегом помчался за водой, не чувствуя под собой ног.

Прежде чем зачерпнуть воды, мне пришлось разбить лёд, при этом боясь поскользнуться, чтобы не очутиться в ледяной воде. Когда с трудом я набрал два ведра, придавленный тяжестью ноши, я еле переступал озябшими вконец ногами.

– Ну, парень, прибавь шагу, а то радиатор замёрзнет, – закричал шофёр, и я опять побежал, чувствуя на спине выступивший пот.

– Молодец, а теперь ступай в кабинку, – сказал он, а сам вылил воду на землю. Тут я догадался, что он меня заставил специально бежать за водой, чтобы я разогрелся. Я залез в кабину, и мы поехали дальше. Здесь было теплее, чем в кузове и мы спокойно доехали до станции. Затем я сел в пригородный поезд и приехал домой. Мать, конечно, обрадовалась, но когда я разделся и сел за стол, она увидела, что на мне нет костюма, и спросила:

– А где костюм?

– Украли, – не задумываясь, соврал я, принимаясь за еду.

– Как украли? Почему за него ущерб не оплатил директор училища? – начала кричать мать. – Что это такое, там воруют, а ты не мог потребовать деньги.

– Аня, дай сыну хоть поесть, – вступилась за меня тётя Вера. – Да и костюм хотя бы новый был, а то из старого кителя, – с умным видом прибавила она.

– Ну и что, что со старого костюма! Но ведь был ещё хороший, – не унималась мать. А я вспомнил, как страдал от голода, как мёрз от холода, и на миг вдруг стало жалко себя. Не выдержал и заплакал, но потом быстро успокоился и сказал:

– А я поеду обратно и потребую у директора, пусть заплатит за него, – продолжал я беззастенчиво врать. Она же не знала, где находится ремесленное училище.

– Правильно сынок, поезжай и потребуй, чтобы они оплатили, – эти слова матери, произнесённые тоном спокойного утверждения, я запомнил на всю жизнь.

Я встал из-за стола, несколько бодрясь, оделся, она дала мне мелочь, чтобы я мог уехать пригородным поездом и, попрощавшись с тёткой и матерью, я вышел на улицу, при этом сам не зная куда ехать. Отец в это время был ещё на работе и, конечно, ничего про меня не знал. Я поспешил на вокзал. Однако сел не в пригородный поезд, а в пассажирский, шедший в сторону Читы. И сам не знаю, почему вдруг решил сойти на станции Яблоновой, где мы жили раньше.

На мне были те же ботиночки. Пошёл к старому другу Коляне, но дома его не оказалось, мне ответили, что он в школе – во второй смене. Недолго думая, я отправился в школу, в которой когда-то учился сам.

Хорошо, что я подоспел к перемене, и быстро нашёл Коляню. Мы обнялись, он сказал, чтобы я подождал его, так как осталось два урока, хотя уже близился вечер. Вот прозвенел звонок на урок. Я вышел в коридор и стал ждать конца урока, и тут один из классов вышел в коридор для занятий физкультурой, поскольку спортзала в школе не было.

Когда ребята построились почти во всю длину коридора, в этот момент к ним вышла учительница. И только собралась проводить занятие, как увидела меня, стоявшего в стороне около выхода.

– Молодой человек, будьте добры, выйдите на улицу и не мешайте нам, – вежливо попросила она и отвернулась, чтобы приступить к занятиям. Но я не сдвинулся с места.

– На улице большой мороз и я никуда не пойду, – ответил я.

– Как твоя фамилия? – строго спросила она.

– Прусякин! – соврал я, не моргнув и нагло улыбнулся.

Она повернулась ко мне спиной и пошла на второй этаж. Я тут же смекнул – сейчас приведёт директора. И не ошибся – через пару минут появился Виктор Иванович, который не раз выгонял меня из школы. Мне показался он постаревшим и пальцем резко поманил к себе, состроив нарочито злую мину. Это значит, чтобы я топал за ним. После короткого раздумья, я пошёл на второй этаж в кабинет директора.

– Ну что, молодец, всё продолжаешь дурака валять? – спросил он с кислой улыбкой.

– Я никому не помешал, – спокойно начал я. – Я товарища жду, который через один урок выйдет из класса, и мы вместе пойдём домой. А учительница меня выгоняла на мороз, – только я договорил фразу, как тут же зашёл милиционер в длинной шинели.

– Вызывали? – спросил он.

– Да, вот этого хлопчика заберите, – с ехидством указал на меня Виктор Иванович Сучков. – Он нам мешает заниматься.

– За что? – неподдельно удивился я.

– Пойдём, а там мы разберёмся! – сказал милиционер, и мне пришлось подчиниться. Он повёл меня на станцию, где находилась милиция. По дороге он поведал, что как будто я совершил хулиганство, поэтому и был он вызван в школу.

Когда привёл в опорный пункт милиции, он молча запер меня в какую-то конуру, рассчитанную всего на одного человека. Однако просидел я недолго. Через три-четыре часа открылась дверь. Меня вывели и повели к пассажирскому поезду, где меня приняла проводница, ни слова не говоря, жестом руки указала следовать в вагон.

Я поднялся по крутой металлической лесенке и уже из тамбура увидел, что весь вагон заполнен только одними моряками. За окном была тёмная ночь, и все спали, я тоже залез на третью полку, где обычно хранились спальные принадлежности, свернулся там калачиком и заснул.

Утром я проснулся и почувствовал, что на меня уставились морячки.

– Откуда ты взялся? – спросил один из них. Вместо ответа я достал справку, выданную мне в училище, и протянул ему. Тут все стали смотреть бумажку и спросили:

– Ну, и куда едешь?

– Домой обратно, – спокойно ответил я.

– А куда, домой, мир-то большой? – опять спросил тот же моряк.

– В Хабаровск, – не думая, соврал я, а у самого мурашки побежали по спине. Ведь это было очень далеко и уже хотелось есть. Кажется, они поверили, и всё-таки один из них проявил наблюдательность и спросил:

– Так у тебя же вещей нет, даже обычной сумки?

– У меня отняли ребята, – не моргнув, солгал я.

Они вернули мне справку и кто-то подал мне хлеба и ещё кое-какую еду. Я стал им вроде как за друга. Но с верхней полки я не слезал, разве что когда приспичивало сходить в туалет. Милиция у всех проверяла документы, в том числе и у меня: читали справку и смотрели в лицо, потом возвращали, и я ехал дальше.

Спал я на своем зимнем пальто, которое носил уже третий год, а вместо подушки служили мои старые ботинки. Проводники привыкли ко мне, и они не беспокоили меня, всегда проходя мимо, как-то загадочно улыбались мне.

Поезд шёл до Владивостока, тогда как мне нужно сходить в Хабаровске, куда надо ехать пять суток. Когда подъезжали к Хабаровску, проводница напомнила об этом, и я стал готовиться к выходу. А ведь там я ни разу не был, да и как я мог покинуть вагон, который стал моим вторым домом. Но что делать, коли я сам, поставил себя в такие сложные обстоятельства, что вот должен выйти на перрон чужого города.

Я стоял в оторопи, осматривался кругом, а моряки из вагона смотрели, как на подопытного кролика и тут меня охватил такой страх, какого я, кажется, никогда не испытывал. И, неожиданно для себя, я опять вскочил на подножку вагона. Моряки встретили меня дружным смехом:

– А мы, парень, знали, что ты здесь не живёшь, так что поедем с нами, будешь у нас на корабле юнгой, – говорили они, и я дал согласие. Поезд тронулся и поехал дальше, но примерно километра через два, начали проверять документы. По своему обыкновению я подал свою справку.

– Этот пацан едет с нами, он будет моряком, – уверенно отвечали моряки. И я почувствовал себя под их надёжной защитой.

Но не тут—то было…

– Что ж, ты приехал, слезай с полки, – сказал один из милиционеров. – Живо одевайся и следуй с нами, а вы, товарищи, моряки, не мешайте, – закончил он.

Я слез, оделся, простился с моряками, а поезд в это время остановился на станции Вяземская. Я пошёл с милиционерами, которые доставили меня в участок, где уже содержалось человек десять примерно таких же, как я оборвышей. Начальник переписал из справки, которую ему отдали патрульные милиционеры, все мои данные в специальный журнал для регистрации всех нарушителей общественного порядка.

И я присоединился к таким же, как и я, ребятам и нас повели в отдельную комнату. Там мы просидели около двух часов, затем всех вывели к стоящему поезду, посадили в вагон, и мы поехали обратно в Хабаровск. По приезду нас привели в детскую комнату, переписали и… отправили в детский приёмник. Там стали вызывать по одному к начальнику.

– Фамилия, имя, отчество? Где родился? Как сюда попал? – допрашивал начальник. Я начал врать: единственно, при любых обстоятельствах я не изменял свою фамилию, которую и назвал с ходу.

– Родился я в Черниговской области Ивановского района на станции Колонтаевка. Мы эвакуировались в Читинскую область. Мать умерла. Отец убит на фронте. Я ехал с моряками на море, чтобы стать юнгой. Но меня задержали и привезли сюда, – я продолжал врать, и мне поверили. Именно в этот момент я пришел к единственной мысли, что я должен попасть на фронт, хотя эта идея ворочалась в сознании и раньше, но созрела только сейчас. Так у фанатика рождается заветная цель, к достижению которой он стремится любой ценой.

– Сколько тебе лет? Когда родился? – опять спросил он.

– Я родился 26 февраля 1928 года, – на этот раз я сказал правду, и про себя удивился, почему он так подробно всё расспрашивает?

– Значит, скоро тебе исполнится 14 лет. Мы тебя отправим в фабрично-заводское училище на авиационный завод. Будешь там учиться, – закончил он, и я пошёл к ребятам.

– Ну, как? – спросил один курносый парень. Потом я узнал, что его зовут Никифором.

– Сказали, пошлют на авиационный завод, в фабрично—заводское обучение, – ответил я.

– И меня тоже туда. Пойдём вместе? И будем жить в общежитии. А что, станем друзьями? – спросил он. Я согласился, мы действительно подружились.

В детоприёмнике мы прожили двое суток, затем нас отправили в училище на окраину Хабаровска. В общежитии нас поместили в одну комнату, наши кровати стояли рядом. Здесь поддерживалась почти идеальная чистота и порядок. Постели с двумя простынями. Одеяла были новые, подушки пуховые, и рядом над каждой кроватью стояла тумбочка. Так мы, беспризорники, стали жить в хорошем общежитии. Меня обучали на клепальщика клепать из дюралюминия крылья самолёта. Я со всей силы упирал кувалду в заклепку с одной стороны, а с другой мой напарник клепал её автомотически-воздушным молотком, затем и я стал понемногу работать этим грохочущим инструментом. И в сборочном цеху стоял пронзительный лязгающий звон, отдававшийся в ушах. И эта «музыка» молотка повторялась изо дня в день. Понемногу я обследовал весь завод, мне было очень интересно наблюдать, как из маленьких частей собирали самолёт, который потом поднимался в воздух и садился опять на аэродром этого же завода. В который раз открывали высокие ворота ангара, выкатывали самолёт на взлётную полосу, затем включали двигатель, и после разбега, он довольно легко взмывал в небо. И я стал гордиться, что и моя частичка труда вложена в этот самолёт.

Когда я приходил в общежитие, я встречался с другом Никифором, мы обменивались своими мнениями, ходили вместе в столовую, где нас хорошо кормили, потому что мы работали для фронта. Иногда мы баловались в общежитии, кидая друг в друга подушками. А однажды нас застал в драке с пацанами комендант общежития:

– Встать и быстро одеться, – приказал он.

Мы в большой спешке оделись, обулись, и он вытолкал нас на улицу.

– Вот видите проходная завода? Так вот бегом туда и обратно без остановки, – сердито приказал он и мы, а нас было около 10 человек, побежали. И никто не обратил из нас внимание на то, что на улице поднялась метель, и стоял двадцатиградусный мороз. Прибежали обратно все мокрые от пота, теперь нам было не до смеха и не до баловства.

– Предупреждаю, повторится, будет хуже, – сказал комендант и ушёл, а мы все вернулись в общежитие хмурые, но когда разделись и легли в постель, то не вытерпели и начали смеяться, но уже подушками не кидались.

Так нас, беспризорников учили жить на белом свете, как нужно вести себя среди людей, как надо дорожить землёй, как добросовестно нужно работать, как важно любить Родину. Но этим правилам я не всегда подчинялся, обязательно что-нибудь да натворю. Даже на заводе я не мог не хулиганить: то нарочно неправильно держал молоток, из-за чего пробивался дюралюминий в кожухе мотора или в крыле, за что мне доставалось по первое число, то у меня отнимали пропуск и приказывали, чтобы я шёл на проходную к начальнику, но я туда не ходил, оставаясь в цеху, даже на ночёвку. Потом я нащупал в заборе доску, которая отодвигалась при помощи небольшого усилия, пролезал в дыру и проходил в общежитие, где мне удивлялись, как я проникал никем не замеченный.