Глава 20

Под ногами захлюпало, босая ступня погрузилась в холодную илистую грязь. Значит, озеро где-то рядом… Куда же это они меня высадили?

Я продрался сквозь камыши и, прихрамывая, начал подниматься на пологий пригорок. Сделал шаг – и остановился, облившись холодным потом. На вершине пригорка что-то было. Какое-то сооружение.

Вот ты и попался, Минька! Поверил ангелам, да?.. А им бы только из корабля тебя выставить! Ты им только на корабле был страшен. А вот теперь…

Сжав кулаки, я стремительно шагнул вперёд, в темноту…

И смех и грех: на плоской, будто нарочно выровненной площадке стояли скамейка и бетонная урна. На подгибающихся ногах я подошёл к скамейке и сел. Потом обратил внимание, что в кулаке у меня всё ещё зажат полураздавленный спичечный коробок. Трясущимися пальцами я извлёк из пачки сигарету и чиркнул спичкой. Затянулся и, подавившись дымом, жестоко закашлялся. Вот подлость! Швырнул сигарету на землю и чуть не затоптал её босой ногой. Не могу курить!

Опасная тишина стояла в щебкарьере. Чем-то она отличалось от обычной тишины.

Ничего не понимаю… Я же их за глотку держал!.. В себя ведь стрелял, коллектор наизнанку выворачивал, корабль чуть не подорвал с собой за компанию!.. Город… Да врал он насчёт города!..

Внизу коротко прошуршали тростники. Потом ещё раз. Похоже, кто-то пробирался к кораблю. Я приподнялся, всматриваясь. На секунду мне померещилось, что мелькнула там, внизу, короткая рыжая стрижка, но, конечно, только померещилось… Чёрта лысого в таком освещении разглядишь! Луна наполовину ушла в плотное облако и продолжала погружаться в него всё глубже и глубже, будто её кто нарочно туда запихивал…

Ладно, бог с ней, с Рыжей… Лучше сориентируемся для начала. Значит, впереди у меня – ковыльный склон, по которому мы сюда спускались, сзади – огни ночного города, ангельский корабль – справа. Пещерка… Я обомлел. Получалось, что между кораблем и нашей пещеркой – каких-нибудь триста метров, не больше. Чуть сами в гости к ангелам не пожаловали…

А ну-ка, не торопись, Минька. Посиди подумай… Мало ли что он тебе там говорил – не всему же верить… Ангелам ты не нужен. Им нужен Гриша. Может, из-за его побега у пожилого карьера горит… Может, они ждут, что ты сейчас побежишь радостью делиться… Сам возьмёшь и выведешь их на Григория! Тогда уж лучше заночевать здесь, на скамейке…

Я откинулся на спинку скамьи, положил руку на верхний брус, и ладонь в аккурат легла на крупно и глубоко вырезанные буквы: «НАТАША».

Как будто без рукавицы за горячий лист взялся. Да кто здесь в конце концов хозяин: я или они?

Я вскочил, и в этот момент что-то произошло. Звук? Нет, никакого звука не было. А движения я тем более заметить не мог – ночь. И всё же что-то случилось. Что-то исчезло. Каким-то образом я почувствовал, что щебкарьер пуст.

Сначала решил – показалось. Но вот рядом со мной осторожно скрипнул сверчок. Потом другой. А потом вдалеке повисла тоненькая бесконечная трель цикады. Тишина снова становилась тишиной.

Уже точно зная, что произошло, я спустился с пригорка и двинулся в ту сторону, где стоял корабль. Полчаса, не меньше, я ходил по буграм и ложбинкам, пока не убедился, что никакого корабля здесь нет. Ангелы исчезли беззвучно.

Да пошло всё к чёрту, решил я в конце концов. Ещё голову из-за них ломать! Честные они там, нечестные… Смылись – и всё. И точка.

* * *

Я шёл к пещерке, предвкушая, как я там появлюсь. Представлял Люську с Гришей – сидят, обнявшись, забившись в дальний угол… Вот что-то возникает перед входом… И мой насмешливый голос: «Сидим? Дрожим? А ну выходи по одному…»

Главное – чтобы без шума… Я крадучись подобрался к земляным ступенькам, но тут рядом со мной шевельнулась какая-то тень, и в следующий миг мне был нанесён страшный удар в лоб – аж перед глазами вызвездило! Меня швырнуло спиной и затылком о склон, и я медленно сполз по нему наземь. Сознания, правда, не терял. Нет у меня такой привычки – терять сознание…

– Минька, прости! – полуоглохнув, услышал я над собой отчаянный Гришин вскрик.

Потом рядом возникла Люська, и они вдвоём попробовали поставить меня на ноги. Я отбился от них и поднялся сам, опираясь на склон. Изумляясь боли, осторожно ощупал лоб. Крови нет, кость вроде цела… Кажется, обошлось.

– Минька, прости! – обезумев, причитал Гриша. – Я не думал, что это ты… Я думал…

– Ничего-ничего… – оторопело пробормотал я. – Всё правильно… Так и надо…

– В пещеру! Быстро! – скомандовала Люська.

Они подхватили меня под руки, но я опять упёрся:

– Никаких… пещер… Отставить… пещеры…

Я пытался им объяснить, что всё уже обошлось, что бояться нечего, а они, дурачки, думали – сотрясение мозга у Миньки, вот он и заговаривается. И только когда я разозлился и начал на них орать, до Люськи, а потом и до Гриши дошло наконец, что я всерьёз.

Там же, на земляных ступеньках, держась за ушибленную голову, я рассказал им всё. Они ни разу не перебили меня. И только когда я закончил, Люська спросила осторожно:

– Минька… А ты как себя чувствуешь?

Они всё ещё не верили мне. Я достал смятый коробок, отбитый мною у ангелов, и вместо ответа чиркнул спичкой.

Гриша и Люська зачарованно смотрели на жёлтый тёплый огонёк.

– Они сюда больше не прилетят, – тихо сказал Гриша.

Спичка дрогнула в моих пальцах и погасла.

Темнота сомкнулась, и из неё снова проступили огни нашего города – облачко золотистой пыли, встающее над чёрным краем старого щебкарьера…

1986

Монумент

Уму непостижимо – следователь сравнил его с Колумбом! Так и сказал: «Он ведь в некотором роде Колумб…» Ничего себе, а?.. Хорошо бы отвлечься. Я останавливаюсь возле книжного шкафа, отодвигаю стекло и не глядя выдергиваю книгу. Открываю на первой попавшейся странице, читаю: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше…»

Мне становится зябко, и я захлопываю томик Пушкина.

* * *

А как обыденно всё началось! Весенним днём женатый мужчина зашёл к женатому мужчине и предложил прогуляться. Я ему ответил:

– С удовольствием. Очень кстати. Сейчас, только банку сполосну трёхлитровую…

– Не надо банку, – сдавленно попросил он. – Мне нужно поговорить с тобой.

Женатый мужчина пришёл пожаловаться женатому мужчине на горькую семейную жизнь.

Мы вышли во двор и остановились у песочницы.

– Ну что стряслось-то? Поругались опять?

– Только между нами, – вздрагивая и озираясь, предупредил он. – Я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал. Понимаешь, вчера…

Поругались, естественно. Дочь принесла домой штаны и попросила полторы сотни. Татьяна, понятно, рассвирепела и устроила дочери воспитательный момент, но, когда муж попытался поддакнуть, она устроила воспитательный момент ему: дескать, зарабатываешь мало – вот и приходится отказывать девочке в самом необходимом. Он вспылил, хлопнул дверью…

– И пошёл искать меня? – спросил я, заскучав.

Оказалось, нет. Хлопнув дверью, он направился прямиком к супруге Моторыгина, имевшей неосторожность как-то раз пригласить его на чашку кофе.

Я уже не жалел об оставленной дома трёхлитровой банке – история принимала неожиданный оборот. Нет, как хотите, а Лёвушка Недоногов (так звали моего сослуживца) иногда меня просто умилял. Женатый мужчина отважно сидит на кухне у посторонней женщины, пьёт третью чашку кофе, отвечает невпопад и думает о том, как страшно он этим отомстил жене. А посторонняя женщина, изумлённо на него глядя, ставит на конфорку второй кофейник и гадает, за каким чёртом он вообще пришёл. Представили картину? А теперь раздаётся звонок в дверь. Это вернулся из командировки Моторыгин, потерявший в Саратове ключ от квартиры.

– И что? – жадно спросил я, безуспешно ища на круглом Лёвушкином лице следы побоев.

– Знаешь… – с дрожью в голосе сказал он. – Вскочил я и как представил, что будет дома… на работе!.. Ведь не докажешь же никому!..

Словом, очутился Лёвушка в тёмном дворе с чашкой кофе в руках.

– В окно? – ахнул я. – Позволь, но это же второй этаж!

– Третий, – поправил он. – И я не выпрыгивал…

Он не выпрыгивал из окна и не спускался по водосточной трубе. Он просто очутился, понимаете? Я не понимал ничего.

– Может, ты об асфальт ударился? Контузия… Память отшибло…

– Нет… – Лёвушка словно бредил. – Я потом ещё раз попробовал – получилось…

– Да что получилось-то? Что попробовал?

– Ну это… самое… Вот я – там, и вот я уже – здесь!

Сначала я оторопел, потом засмеялся. Доконал он меня.

– Лёвка!.. Ну нельзя же так, комик ты… Я, главное, его слушаю, сочувствую, а он дурака валяет! Ты что же, телепортацию освоил?

– Теле… что?

Он, оказывается, даже не знал этого слова.

– Те-ле-пор-тация. Явление такое. Человек усилием воли берёт и мгновенно переносит себя на любое расстояние. Что ж ты такой несовременный-то, а, Лёвушка? Я вот, например, в любой культурной компании разговор поддержать могу. Сайнс-фикшн? Фэнтези? Пожалуйста… Урсула ле Гуин? Будьте любезны…

Несколько секунд его лицо было удивительно тупым. Потом просветлело.

– А-а-а… – с облегчением проговорил он. – Так это, значит, бывает?..

– Нет, – сказал я. – Не бывает. Ну чего ты уставился? Объяснить, почему не бывает? В шесть секунд, как любит выражаться наш общий друг Моторыгин… Ну вот представь: ты исчезаешь здесь, а возникаешь там, верно? Значит, здесь, в том месте, где ты стоял, на долю секунды должна образоваться пустота, так?.. А теперь подумай вот над чем: там, где ты возникнешь, пустоты-то ведь нет. Её там для тебя никто не приготовил. Там – воздух, пыль, упаси боже, какой-нибудь забор или, того хуже, – прохожий… И вот атомы твоего тела втискиваются в атомы того, что там было… Соображаешь, о чём речь?

Я сделал паузу и полюбовался Лёвушкиным растерянным видом.

– А почему же тогда этого не происходит? – неуверенно возразил он.

Был отличный весенний день, и за углом продавали пиво, а передо мной стоял и неумело морочил голову невысокий, оплывший, часто моргающий человек. Ну не мог Лёвушка Недоногов разыгрывать! Не дано ему было.

Я молча повернулся и пошёл за трёхлитровой банкой.

– Погоди! – В испуге он поймал меня за рукав. – Не веришь, да? Я сейчас… сейчас покажу… Ты погоди…

Он чуть присел, развёл руки коромыслом и напрягся. Лицо его – и без того неказистое – от прилива крови обрюзгло и обессмыслилось.

Тут я, признаться, почувствовал некую неуверенность: чёрт его знает – вдруг действительно возьмёт да исчезнет!..

Лучше бы он исчез! Но случилось иное. И даже не случилось – стряслось! Не знаю, поймёте ли вы меня, но у него пропали руки, а сам он окаменел. Я говорю «окаменел», потому что слова «окирпичел» в русском языке нет. Передо мной в нелепой позе стояла статуя, словно выточенная целиком из куска старой кирпичной кладки. Тёмно-красный фон был расчерчен искривлёнными серыми линиями цементного раствора… Я сказал: статуя? Я оговорился. Кирпичная копия, нечеловечески точный слепок с Лёвушки Недоногова – вот что стояло передо мной. Руки отсутствовали, как у Венеры, причём срезы культей были оштукатурены. На правом ясно читалось процарапанное гвоздём неприличное слово.

Мне показалось, что вместе со мной оцепенел весь мир. Потом ветви вдруг зашевелились, словно бы опомнились, и по двору прошёл ветерок, обронив несколько кирпичных ресничин. У статуи были ресницы!

Я попятился и продолжал пятиться до тех пор, пока не очутился в арке, ведущей со двора на улицу. Больше всего я боялся тогда закричать – мне почему-то казалось, что сбежавшиеся на крик люди обвинят во всём случившемся меня. Такое часто испытываешь во сне – страх ответственности за то, чего не совершал и не мог совершить…

* * *

Там-то, в арке, я и понял наконец, что произошло. Мало того – я понял механизм явления. Не перенос тела из одной точки в другую, но что-то вроде рокировки! Пространство, которое только что занимал Лёвушка, и пространство, которое он занял теперь, попросту поменялись местами!.. Но если так, то, значит, Лёвушка угодил в какое-то здание, заживо замуровав себя в одной из его стен!

Я вообразил эту глухую оштукатуренную стену с торчащей из неё вялой рукой и почувствовал… Нет, ничего я не успел почувствовать, потому что в следующий миг с улицы в арку вошёл, пошатываясь, Лёвушка – целый и невредимый, только очень бледный.

– Промахнулся немножко, – хрипло сообщил он, увидев меня. – Занесло чёрт знает куда! Представляешь: всё черно, вздохнуть не могу, моргнуть не могу, пальцами только могу пошевелить… Хорошо, я сразу сообразил оттуда… как это? Телепорхнуть?

Вне себя я схватил его за руку и подтащил к выходу, ведущему во двор.

– Смотри! – сказал я. – Видишь?

Возле статуи уже собралось человека четыре. Они не шумели, не жестикулировали – они были слишком для этого озадачены. Просто стояли и смотрели. Подошёл пятый, что-то, видно, спросил. Ему ответили, и он, замолчав, тоже стал смотреть.

– Это кто? – опасливо спросил Лёвушка.

– Это ты! – жёстко ответил я.

Он выпучил глаза, и я принялся объяснять ему, в чём дело. Понимаете? Не он мне, а я ему!

– Статуя? – слабым голосом переспросил Лёвушка. – Моя?

Он сделал шаг вперёд.

– Куда? – рявкнул я. – Опознают!

…Лёвушка шёл через двор к песочнице. Я бросился за ним. А что мне ещё оставалось делать? Остановить его я не смог. Мы шли навстречу небывалому скандалу. Стоило кому-нибудь на секунду перенести взгляд с монумента на Лёвушку – и никаких дополнительных разъяснений не потребовалось бы.

– …значит, жил он когда-то в этом дворе, – несколько раздражённо толковала событие женщина с голубыми волосами. – А теперь ему – памятник и доску мемориальную, чего ж тут непонятного?

– А я о чём говорю! – поддержал губастый сантехник Витька из первой квартиры. – Движение зря перекрывать не будут. Там его и поставят, на перекрёстке, а сюда – временно, пока пьедестал не сдадут…

– Трудился, трудился человек… – не слушая их, сокрушённо качала головой домохозяйка с двумя авоськами до земли. – Ну разве это дело: привезли, свалили посреди двора… Вот, пожалуйста, уже кто-то успел! – И она указала скорбными глазами на процарапанное гвоздём неприличное слово, выхваченное из какой-то неведомой стены вместе со статуей.

Нашего с Лёвушкой появления не заметили.

– Из кирпича… – Девушка в стиле кантри брезгливо дёрнула плечиком. – Некрасиво…

– Оцинкуют, – успокоил Витька.

– И рук почему-то нет…

– Приделают! У них технология такая. Руки изготавливают отдельно, чтобы при транспортировке не отбить.

– Эх! – громко вырвалось вдруг у Лёвушки. – Не мог позу принять поприличнее!

Чуть не плача, он стискивал кулаки, и лицо его было одного цвета со статуей. Все повернулись к нам, и я закрыл глаза. Вот он, скандал!..

– Так ведь скульпторы сейчас какие? – услышал я, к своему удивлению, чей-то ленивый голос. – Это раньше скульпторы были…

Они его не узнали, понимаете?! Перед ними маячили две совершенно одинаковые физиономии, но все словно ослепли.

– Брови задрал, как идиот! – во всеуслышание продолжал горевать Лёвушка.

Женщина с голубыми волосами смерила его негодующим взглядом.

– А памятники, между прочим, – отчеканила она, – людям не за красоту ставят! Поставили – значит заслужил!

Лёвушка, поражённый последними словами, медленно повернулся к ней, и глаза у него в тот момент, клянусь, были безумны…

* * *

А на следующий день он не вышел на работу. Всё у меня валилось из рук, стоило мне взглянуть на его стол.

Вчера я его еле увёл от песочницы, иначе бы он с пеной у рта принялся доказывать жильцам, что это его статуя. Ночью я то и дело просыпался и каждый раз думал: «Приснилось… Слава тебе господи…» Облегчённо вздыхал и вдруг понимал, что не приснилось.

Я вставал, выходил в кухню, пил воду. За окном шевелились чёрные акации, и я надолго припадал к стеклу, скорее угадывая, чем различая возле песочницы, в сером просвете между двумя кронами, зловещий горбатый силуэт с обрубками вместо рук…

А точно ли он пошёл вчера домой? Перед обедом я не выдержал – позвонил на работу Татьяне и, конечно, нарвался на отповедь. Её, знаете ли, как-то не волнует, где в данный момент находится этот неврастеник. И вообще, если он хочет извиниться, то пусть делает это сам, а не через адвокатов.

Я положил трубку и вернулся за свой стол. Чёртовы бабы! Перезвонить бы сейчас, сказать: «Лёва тебя в нашем дворе ждёт, у песочницы. Очень просит прийти…» Да нет, бесполезно. Из принципа не пойдёт… А жаль.

И тут словно что-то мягко толкнуло меня в спину. Я обернулся. В дверях стоял Лёвушка Недоногов.

Он внимательно, подробно разглядывал отдел: сослуживцев, столы, кульманы… К концу осмотра принялся скорбно кивать и вдруг громко спросил, ни к кому не обращаясь:

– И что, вот так – всю жизнь?

Нужно было видеть лица наших сотрудников!

Словно бы не замечая, что все на него смотрят, Лёвушка прогулочным шагом пересёк комнату и уселся на мой стол, даже не потрудившись сдвинуть в сторону бумаги.

– А ведь мы, Павлик, в одном дворе росли, – ни с того ни с сего задумчиво напомнил он.

Верите ли, мне стало страшно. А он продолжал:

– Если помнишь, мальчишки меня недолюбливали. Почему?

– Я… – начал я.

– Да, – сказал он. – Ты – нет. Но остальные! Что им во мне не нравилось? Павлик, я шёл сегодня на работу три часа! Шёл и думал. И знаешь, я понял: они уже тогда чувствовали, что я – иной. Чувствовали, что в чём-то я их превосхожу…

Он говорил ужасные вещи – размеренно, неторопливо, и никто не осмеливался его перебить. Могу себе представить, какое у меня было лицо, потому что он вдруг засмеялся и, наклонившись ко мне, покровительственно потрепал по плечу.

– Ну ладно, – объявил он, с юмором оглядев безмолвствующий отдел. – Время обеденное, не буду вас задерживать…

Он прошёл к своему рабочему месту, сел и движением купальщика, разгоняющего у берега ряску, разгрёб в стороны накопившиеся с утра бумаги. Затем, установив кулаки на расчищенной поверхности стола, Лёвушка величественно вскинул голову и замер в позе сфинкса.

Я понял, что сейчас произойдёт, вскочил, хотел закричать – и не успел.

* * *

…Интересно, где он нашёл такой кусок мрамора? Облицовочная мраморная плитка у нас в городе используется, это я знаю, но ведь тут нужна была целая глыба, монолит без единой трещины!..