На лоно мне сыпали жемчуг, не глянув,
Из пустопорожних поганых колчанов,
Которые мне преподнес толковин.
 
 
Уже напоследок, готовый к потерям,
Прощально взглянул я на княжеский терем,
А он, златоверхий, стоит без конька…
И граяли враны всю ночь до рассвета,
У Плесенска, в дебри Кияновой где-то,
И к синему морю неслись облака».
 
 
Бояре ему вещий сон толковали:
«Твой ум, Святослав, полонили печали —
Двух соколов, двух сыновей не забыть!
Они злат престол покидали для брани
Добыть себе города Тмутаракани,
А нет – так шеломом из Дона испить.
 
 
Но третьего дня поднялась тьма над ними:
Подрезали крылья мечами стальными
И в путы опутали соколов двух.
Два солнца померкли, два месяца пали,
Два светлых столпа в небесах отпылали
И отсвет багряный в пучине потух.
 
 
Когда ж над Каялой светила затмили,
Кощеи по Русской земле зарысили,
Как пардужий выводок из логовищ.
Хула над хвалою тотчас воцарилась
И воля неволе, увы, покорилась,
И Див половецкий мелькнул у жилищ».
 
 
У синего моря – чужие напевы:
Хохочут игривые готские девы,
И, месть Шаруканью лелея в душе,
Звенят они русским награбленным златом
Да Бусово время поют по палатам,
А нам, брат, с тобой не до песен уже.
 

8

 
Воистину: смешанная со слезою,
Становится русская речь золотою.
Сказал Святослав: «Вот лихая напасть!
Вы, Игорь и Всеволод, встали до срока,
Затеяли брань, да без всякого прока.
Где русское злато? Где сильная власть?
 
 
Где брат Ярослав и черниговы слуги —
Татраны, ольберы, шельбиры, ревуги,
Которым издревле платили добром?
Они в перестрелках щитов не держали —
Воинственным кликом полки побеждали,
Идя с засапожным ножом напролом.
 
 
Князья, занялись вы неправедным делом:
Мол, поровну новую славу поделим,
А старую сами поддержим вполне.
Но зря в Половецкую землю ходили,
Поганую кровь не по чести пролили,
Что вы сотворили моей седине?
 
 
Да, старый наученный сокол, бывает,
Могучих орлов на лету забивает:
Ему не впервые гнездо охранять.
Но медлят князья, на подмогу не скачут.
Под ранами русичи в Римове плачут.
Как Волхов, опять время двинулось вспять».
 

9

 
Не мыслишь покинуть, князь Всеволод, Суздаль,
Явить закаленную в пламени удаль,
Сразиться за отчий престол и закон?
А мог бы с дружиною, верною долгу,
Разбрызгать широкими веслами Волгу,
Злачеными шлемами вычерпать Дон.
 
 
С князьями Рязани, которые в сечу
Несутся, как стрелы, поганым навстречу,
Ты б, Всеволод, дивный полон получил.
На каждом базаре пошла б перебранка:
В ногату ценилась тогда б половчанка
И в резань – плененный тобой половчин.
 
 
Чьи сбитые шлемы в крови утопали?
Чьи ратники в поле неведомом пали?
Твои ли, буй Рюрик? Твои ли, Давид?
Настало для правды урочное время:
Вступите, князья, в золоченое стремя,
Орде не прощая ни ран, ни обид.
 
 
Земля за Каялою полнится стоном:
Изрублены русичи громом каленым,
Как туры, они перед смертью кричат…
Ты мнишь, Осмомысл, что, не ведая горя,
Один отсидишься в угорских предгорьях:
Престол златокован да Галич богат?
 
 
Воздвигнул ты стрельницы за облаками
И горы подпер ты стальными полками,
Дорогу щитом королю перекрыв,
И правишь в заоблачной дали на славу,
Рядишь до Дуная и суд, и расправу,
Речные ворота на ключ затворив.
 
 
Текут твои грозы в чужие пределы,
В заморских султанов летят твои стрелы
И Киев твои отворяют войска.
Иди, государь, на восточные страны,
За Русскую землю, за Игоря раны
Гони половчина, стреляй в Кончака!
 
 
А вы, буй Роман и Мстислав Городенский,
Чей ум ищет подвига, в буести дерзкий,
Ширяясь, как сокол на быстрых ветрах.
Ведь вы не чета ратоборцам ордынским:
Железная паворзь под шлемом латинским,
Булатная твердь в закаленных сердцах.
 
 
Под вами земля, содрогаясь, гремела:
Ятвяги, хинова, литва, деремела,
Кощеи, кочующие по степям,
Не раз повергались дружиною дружной
И выи склоняли под меч харалужный,
Каленые сулицы бросив к ногам.
 
 
А нынче погасло на небе светило
И древо листву не к добру обронило:
Поделены грады по Роси, Суле.
А храбрых дружинников Игоря нету!
Но, слышишь, зовет синий Дон на победу,
Тебя, буй Роман, окликает во мгле.
 
 
И вас, шестокрыльцев волынского рода,
Зовет синий Дон для степного похода:
Не дело в усобицах грады делить.
Пора ляшской сталью, сметая неволю,
Ворота замкнуть Половецкому полю,
Поганую кровь за собратьев пролить.
 

10

 
Уж, кажется, к Переяславлю порою
Сула не течет серебристой струею
И, смутная с этих нерадостных пор,
Двина по болотам и топям туманным
На север к суровым течет полочанам
Под воронов грай и кощеевый ор.
 
 
Один Изяслав, осторожность отринув,
Мечом позвонил о шеломы литвинов
И славы Всеславу еще прирубил,
Но в схватке, изрубленный саблей каленой,
Свалился на щит полочанский червленый
И кровью траву-мураву обагрил.
 
 
И вымолвил юноша, смерть призывая:
«Накрыла дружинников галочья стая
И кровь полизало лесное зверье».
И он изронил у чужого предела
Жемчужную душу из храброго тела
Через ожерелье златое свое.
 
 
Князья, вы забыли о брате и друге,
Но грустные песни поются в округе,
Трубят городенские трубы вдали.
Червленые стяги свои опустите,
Мечи поврежденные в ножны вложите:
Вы сами от славы отцов отошли.
 
 
Вы, внуки Всеслава, повсюду, повсюду
Ковали крамолу и сеяли смуту,
Друг другу обиды и горе творя.
И вот, разжигая раздор самочинный,
На Русь накричали поход половчинный:
За распрями следом является пря.
 

11

 
Настало седьмое столетье Трояна.
Всеслав у Двины волхвовал неустанно,
Гадая о девице, милой ему.
Вот киевским князем колдун обернулся
И стружием злата престола коснулся,
А там – лютым зверем отпрянул во тьму.
 
 
Вот в полночи вещею птицею свистнул,
Взметнувшись, на облаке синем повиснул,
Над Белгородом при луне промелькнул,
А там – поутру, совершив три налета,
Расшиб новгородские напрочь ворота
И волком с Дудуток к Немиге скакнул.
 
 
На речке Немиге такая работа:
Стальными цепами молотят до пота,
Убитых и раненых мечут в стога
И души от тел отвевают на риге,
И жизни кладут у кровавой Немиги,
Костями засеивая берега.
 
 
А правил Всеслав над людьми по законам,
Рядил города он князьям подчиненным,
А ночью, по давней привычке волхвов,
Он волком дорыщет до Тмутаракани,
Великого Хорса обгонит по рани
И в Киев воротится до петухов.
 
 
Стоит над Софией трезвон колокольный —
К заутрене Полоцк идет богомольный,
А князь в стольном Киеве слушает звон.
И хоть обладал мастерством чародея,
Наукой любых превращений владея,
Но часто томился и бедствовал он.
 
 
Кончалось седьмое столетье Трояна,
И вспомнил князь вещее слово Бояна,
Которое он произнес наперед:
«Ни тот, кто мудрит и удачей живится,
Ни тот, кто ловчит, как проворная птица, —
Никто от Господня суда не уйдет!»
 

12

 
Слово о погибели Русской земли Моя сторона, ты рыдаешь, родная,
О прежних летах и князьях вспоминая,
Когда ты была, словно свет среди тьмы.
О Русь, украшали тебя до озора
Святые источники, реки, озера,
Высокие горы, крутые холмы.
 
 
Здесь в диких урочищах звери водились,
Здесь птицы в густых чернолесьях гнездились,
Травой-изумрудом стелились поля.
Предивные села, великие грады,
Церковные храмы, сады-винограды —
Ты всем преисполнена, наша земля!
 
 
Князья твои грозными были в округе,
Честными бояре и честными слуги,
Христьянская вера крепка и сильна!
Отселе до угров, до чехов, до ляхов,
Отселе до немцев, литвинов, ятвягов,
Куда утекает по топям Двина,
 
 
Отсель до корелы за морем Студеным,
До нехристей тоймичей в Устюге темном,
До волжских болгар, что корчуют леса,
До мест, где живут черемисы и веды,
Мордва и буртасы, что дикие меды
Сбирают в берестяные туеса, —
 
 
Все это в округе – по странам поганым
Навеки Господь покорил христианам,
Вручил на владенье тебе, Мономах!
Тобою пугала детей половчанка,
Литвина от страха трясла лихоманка —
Сидел, не высовываясь, в камышах.
 
 
А угры, поставив стальные запоры,
Скорей замыкали Угорские горы,
Чтоб ты не поднялся однажды на них.
А немцы жбанок выпивали при встрече
За то, что живут за морями далече
И как бы не слышат ристаний твоих.
 
 
Сам царь Мануил, обливаясь слезами,
Ладьи снаряжал с дорогими дарами,
Тебя умоляя не трогать Царьград.
И в кожухе греческого оловира
Ты поезд с сокровищами полумира
Встречал у приморья, велик и богат.
 
 
Тебя никогда б чужеземная сила
К холмистому Киеву не пригвоздила!
А ныне нахмурилась Русь от обид:
Опять отовсюду поганые лезут,
Но розно полотнища русские плещут:
Одни носит Рюрик, другие – Давид.
 

13

 
В Путивле на стрельнице слышится причет:
С зарей Ярославна печальная кличет:
«Зегзицею я обернусь поутру,
Взовьюсь над серебряным брегом Дуная,
В Каялу бебряный рукав окуная,
Любимому жаркие раны утру».
 
 
И кычет зегзицей она заревою:
«О ветер, ветрило! Зачем ты с лютьбою
Несешься на крыльях вдоль быстрой реки
И мечешь на латников милого лады
Хиновские стрелы без всякой пощады,
В усладу злораду и мне вопреки?
 
 
А мало тебе, что ли, по небу реять,
Вверху облака грозовые лелеять,
На синих морях колыхать корабли?
О ветер, ветрило! Зачем же ты ныне
Развеял веселье мое по равнине,
Упрятал утеху мою в ковыли?»
 
 
И шлет она синему морю укоры:
«О Днепр Словутич! Ты крепкие горы
Насквозь прорубил в Половецкой земле.
Ладью Святослава, окутав туманом,
Волной прилелеял ты к вежам поганым.
Прошу: прилелей мою ладу ко мне».
 
 
Над стрельницей плач Ярославны несется:
«Для всех ты приветно, тресветлое солнце,
А что же не милуешь русскую рать?
Ты жаждой походные луки стянуло,
Печалью и горем колчаны заткнуло,
В безводную степь завело – умирать?»
 

14

 
Прыщет море полуночи,
Смерчи мглистые пророчит.
Путь к Путивлю кажет Бог.
Зори гаснут, мгла клубится,
Князю спится и не спится:
У реки полонник лег.
 
 
Мыслью поле измеряет,
Из конца в конец ширяет,
Заклинает месяц: чур!
Комонь ржет и ждет у брега,
Час урочный, час побега:
За рекой свистит Овлур.
 
 
Дробь копыт у переправы.
Степь шумит, и гнутся травы.
Вежи движутся: держи!
Игорь – к брегу, Игорь – к броду,
Белым гоголем – на воду,
Горностаем – в камыши.
 
 
На коне летит откосом,
Наземь спрыгнет волком босым,
Побежит к Донцу: быстрей!
Реет соколом по небу,
Бьет себе гусей к обеду,
А на ужин – лебедей.
 
 
Игорь птицею взовьется —
По земле Овлур несется,
Волком кружится в лесу.
Приустали от погони,
Пали кони, пали кони
На студеную росу.
 

15

 
И синий Донец, беглецов укрывая,
Туманы развесил от края до края,
Траву-мураву расстелил там и здесь:
«Князь Игорь! Тебе похвала и услада,
Поганому хану – тоска и досада,
А Русской земле – долгожданная весть!»
 
 
И вымолвил князь, опускаясь устало:
«Донец, и в тебе благодати немало:
Траву постелил на серебряный брег,
Окутал меня под ракитою мглою
И чайкою белой стрежишь над волною,
И чернядью в небе хранишь мой ночлег.
 
 
А вот говорят, что Стугна – не такая,
За ней по пятам ходит слава худая:
В округе пожрала ручей за ручьем
И стала, разлившись, коварного нрава:
На дне затворила своем Ростислава —
Цветы почернели, печалясь о нем».
 
 
А Гзак да Кончак следом рыщут без толку:
Сороки и галки сидят втихомолку
И вороны Игоря не выдают.
Лишь полозы ползают диким бурьяном
Да дятлы стучат за приречным туманом.
Пора – соловьи заряницу поют.
 

16

 
Гзак Кончаку говорит:
«Ежели сокол летит
Синей дорогой к гнездовью,
Мы соколенка потом
Острой стрелою собьем:
Пусть захлебнется он кровью!»
 
 
Гзаку Кончак говорит:
«Ежели сокол летит
Синей дорогой к гнездовью,
Мы соколенка потом
Девицей красной повьем:
Пусть захлебнется любовью!»
 
 
И говорит хитрый Гзак:
«Так попадем мы впросак
И потеряем обоих.
Всякие птицы, Кончак,
Бить нас начнут так и сяк
На половецких постоях!»
 
 
Боян, песнотворец минувшего века,
Любимый хвалебщик кагана Олега,
Промолвил, навек исчезая во мгле:
«Беда голове, коль без плеч остается,
И телу безглавому жизнь не дается!»
Вот так и без Игоря Русской земле.
 
 
Но красные девы поют на Дунае,
По морю до Киева песнь долетает,
Великое солнце в зените стоит:
Уж едет князь Игорь Боричевым склоном,
К Святой Пирогощей подходит с поклоном.
По градам и весям веселье гремит.
 
 
И князь, поседевший в походах, и витязь,
Ни разу не вскинувший меч, поклянитесь
У милых для русского сердца святынь
Отныне разить воедино хинову
За Русскую землю, за веру Христову.
Да здравствуют князь и дружина! Аминь.