Мне просто не терпелось хоть разок ещё выйти на сцену и снова пережить то, что случилось со мной в последний раз в моём театре в Кемерово. Но сделать теперь всё осмысленно!
Получился настоящий спектакль. Я подобрал к нему музыку, выстроил и идеально запомнил мизансцены и мысленно отрепетировал всё деталь за деталью. Единственно, никак не мог придумать название и не определился с жанром.
Я понимал, что сделал спектакль.
Я заплакал отражёнными слезами! Зарыдал от того, как меня слушали, и от впечатления, которое случилось со зрителями. Их было сорок человек. Я же был один.
Я думал и силился понять, отчего так рыдал, уходя со сцены. Я не сказал тогда ничего горестного и трагического. В моих словах не было страдания. В них было переживание и острота ощущения жизни…
В том, что зритель может присвоить услышанное со сцены, отреагировать на это смехом и увидеть, что на то же самое реагирует много других людей рядом, и содержалась настоящая, подлинная природа театра! Человек, встречаясь с таким театром, мог увидеть и почувствовать, что он не одинок.
Люди же смеялись, как будто я им напоминал их собственные. Вывод из этого следовал простой – детские переживания универсальны. Нужно было только не уточнять подробности.
Зрители реагировали смехом на возникающие в моём рассказе детали детства. Но то, что я говорил, не содержало в себе юмора. Ничего смешного в тех эпизодах не было. Значит, люди смеялись по другой причине. Они смеялись от радости узнавания. Природа их смеха была совершенно другой, чем в случае смеха над шуткой.