Цитаты из книги «Реки»

Но в какой-то момент наиболее отчаянного переживания того, что творится со страной, меня вдруг может успокоить странное ощущение, что я слышу, что где-то в ночи быстро бежит по тонкой ниточке Транссибирской магистрали длинный товарный состав. Слышу, как стучат по рельсам цистерны и какие-то коричневые вагоны, груженные чем-то. А навстречу ему летит скорый поезд. Они гудят друг другу, с грохотом проносятся друг мимо друга и дальше… дальше. И я точно знаю, что кто-нибудь в этом скором поезде обязательно пьет чай.

Ради таких слов многое делается в Сибири. «Да они там жизни не знают», – звучит в Сибири по поводу всех несибиряков. И в этих словах всегда есть не высокомерие, а какое-то снисходительное сочувствие, этакая жалость с едва заметной улыбкой на губах. С такой улыбкой смотрят взрослые и мудрые на неопытных и глупых. Сибиряки позволяют себе пожалеть всех: южан за то, что они не знают жизни и ничего серьезного и трудного не пережили, москвичей за то, что у них там, в Москве, суета, и жизни нет, питерцев за то, что они сильно умные, но настоящей жизни не знают, китайцев за то, что их много, японцев за то, что у них мало земли и они сами маленькие, желтые и странные, индусов за то, что те какие-то бесхарактерные и неприспособленные всё к той же жизни, американцев за то, что те, как говорят знающие люди, дураки и у них там не жизнь, африканцев за то, что они бедные, неграмотные, черные и у них там жарко, французов за то, что у них все шиворот-навыворот, а простоты жизни нет, ну, чтобы по-простому, латиноамериканцев всех вместе, без разбора, за то, что они там где-то далеко, чего-то там танцуют, поют, а какая там у них жизнь – непонятно. Немцев сибиряки уважают, но тоже жалеют за их аккуратность, за то, что они там постоянно работают, за то, что у них все качественно получается, но жизни-то все равно нет…

Экскурсовод как бы сообщала, что просто так картины видеть и любоваться ими нельзя, это серьезная работа, и нужно быть очень внимательным и сосредоточенным, и тогда можно будет хоть что-то понять в том, что хотел сказать художник. Об удовольствии от просмотра картин речи не было, наоборот, интонация экскурсовода намекала скорее на трагические переживания, которые когда-то терзали мастера, а теперь терзают экскурсовода. И должны терзать зрителей.

И почему, если я родился и вырос в Сибири, почему этот организм так и не смог привыкнуть к долгой и суровой зиме, тяжелой зимней одежде и подштанникам как к обидной, но необходимой детали в морозный и ветреный сибирский день.

Из чего состоит теперь мой мир, где территории любви и нелюбви, где теперь для меня тайны и страхи. И еще, до каких пределов распространяются мои собственные границы, где заканчивается живая, необходимая и ощущаемая мною как моя… моя география? И где начинается география атласов, глобусов, туристических агентств и авиакасс? Каковы просторы, которые я могу покрыть и пронзить своими чувствами, своей любовью, нелюбовью и пониманием, что эта территория мне необходима? И какое место во всем этом занимает мой город, моя родная земля и Сибирь в целом? Сибирь, откуда я уехал. Я же знаю, что на той улице, в том доме, в той квартире, где жил и что-то переживал я, теперь живет какой-то другой человек. И мне не жалко… Чего же тогда я?.. Почему я вспоминаю про радио, которое на самом деле не работало. Оно, конечно, светилось, на нем были названия городов, и оно было красивое, но оно не работало как радио, зачем я вспоминаю о нем и пытаюсь найти ему место в своей прожитой части жизни, жизни, которая уже там… там, где в ней уже ничего нельзя изменить… ни убавить, ни прибавить.

отдалении от отдаленных покосов, какой-нибудь отдаленной сибирской деревни, нигде невозможно почувствовать себя просто человеком в каком-то просто природно-географическом пространстве. Все время чувствуется страна, определенная страна, наша страна. И даже если не видеть ничего и никого, идти через поле, без дороги, не иметь при себе никакого средства связи и вокруг не слышать людей… И нет домов, и даже ни один телеграфный столб, с табличкой на русском языке, или линия электропередачи не нарушает естественности пейзажа и нет в небе белой полоски от самолета, который намекал бы на век и время… Все равно, если ты идешь по этому полю, то это уже не Канада и даже не Аляска… В том, как ты идешь, уже чувствуется и видна наша страна.

Ничего в Сибири не строилось и не строится основательно. Где могучие, амбициозные, красивые или хотя бы безобразные, но обязательно амбициозные здания? Купеческие деревянные особняки, скромные церквушки или руины острогов не в счет. Гигантские здания Новосибирского железнодорожного вокзала или оперного театра потому и поражают, что своими исключительными размерами намекают на общее правило. В Сибири нет дворцов, их не строили ни давно, ни недавно, не строят и теперь. Как много, как много людей жили и живут в Сибири временно, хотя родятся, проживают всю жизнь и умирают там, где родились, то есть в Сибири. И живут с ощущением, что они в Сибири не навсегда, в смысле, не на всю жизнь. Это чувство, неосмысленное и непроговоренное, не давало и не дает сибиряку сил вместо тесной и бревенчатой пятистенки и кривого забора построить себе более или менее просторный и светлый дом и обустроить усадьбу, проложить хорошую дорогу, навести порядок на поселковом или городском кладбище и присмотреть себе хорошее и сухое место под какой-нибудь березкой, место для своей могилки. Этакое семейное место.

Когда я читал название нашего города на карте мира и особенно на глобусе, мне было так приятно, как будто на этой карте и на земном шаре написали что-то лично про меня.

дворе? Дед? Энциклопедии или словари? Зачем это ощущение возникло во мне? Не для того ли, чтобы в какой-то момент лишить меня покоя, чтобы заставить меня пытаться преодолеть эту даль, потому что жить в ощущении этой отдаленности стало невозможно. Как измерить эту отдаленность, равна ли она какому-то количеству километров? И еще, почему мне так нестерпимо стыдно, когда я думаю, что мой дед эту отдаленность тоже обязательно ощущал, но она не помешала ему жить и умереть в том месте, где он родился? И почему то спокойствие и несуетность, которая чувствуется в неведомом мне деревенском укладе или даже в убогом и беспробудном пьянстве деревень, поселков и районных центров… Почему в этом спокойствии я фантазирую себе и желаю видеть гордость и мудрость, почему в этом неподвижном и почти беспросветном спокойствии я нахожу себе укор и так остро чувствую свою суетливость и необязательность того, что я делаю. И еще, на фоне этого спокойствия так наглядно видна скорость или даже, точнее, шустрость эпохи. Но, когда встречаешься с настоящей гордостью и спокойствием… не с упертостью, не с самодовольством и надменной затхлостью, а именно со спокойствием, тогда…

И еще, сколько я себя помню, я всегда понимал и чувствовал или чувствовал и понимал, что я живу далеко. Далеко, понимаете? То есть моя жизнь, мой город, все, что меня окружает, то, из чего моя жизнь складывается… все это находится и происходит далеко… То есть вдалеке от чего-то. Точнее, не вдалеке, а именно далеко от… от чего-то. Вот только от чего? И откуда взялось это понимание и чувство? Нет, я не ощущал свою жизнь как периферийную и незначительную. Я был мал, потом юн, потом молод. Все имело значение, а моя жизнь тем более. Но откуда я узнал, что я живу далеко, и почему и откуда раньше этого знания появилось чувство, чувство, что я живу далеко. Далеко от чего? От каких-то важных и глобальных современных жизненных процессов? Нет! Будучи юным, а тем более маленьким, я ощущал, что нахожусь в гуще важнейших и крупных событий. Далеко от чего – от Москвы, от Парижа или Лондона? Тоже нет. О Москве я не думал как о географической точке. То, что происходило в Москве, скорее ощущалось как то, что происходит в телевизоре. В телевизоре, и все, без привязки к конкретному городу под названием Москва. А Париж и Лондон были уже так далеки!.. Причем далеки не от меня, а вообще. Так далеки, что возникали сомнения в их существовании. Тогда от чего же я ощущал свою удаленность? Откуда взялось ощущение некоего центра и понимание, что я родился и живу не в этом центре. И что это за центр? Вспоминая себя маленьким или юным, я помню, что не чувствовал жизненного центра или приближения к этому центру, когда я ездил к морю с родителями, или когда отдыхал у родственников в Средней Азии, или еще где-то. Кто мне намекнул на существование этого центра и мою удаленность от него? Учителя в школе? Родители? Взрослые парни во