4

На самом деле, яма роется уже давно. И это будет легко доказать.

Он толкает дверь подъезда костяшкой указательного пальца левой руки и аккуратно выходит, щурясь от солнечного света. Лето. Он отходит ко скамье справа от двери подъезда. В одной вещи Он согласен с Ней: сидеть на такой грязи не стоит. Позади раздался смех. Это двое мальчишек Его возраста издеваются над котом. Хватают и бросают, дёргают за хвост и лапы, а он почему-то не бежит, а лишь орёт и извивается в руках обидчиков.

В горле заиграет. Он хочет возразить и поставить их на место, крикнуть что-нибудь, но стоит и тяжело дышит.

– Хоть бы он снял с вас скальп, – беззвучно процедит Он и отвернётся к скамье, сжавшись телом. Скоро они уйдут: кот всё же бежал. Горечь во рту от обиды. Но что, если кто-то увидит из окна, или выйдет из подъезда?

Когда-то выйдет и Она. Несёт две большие хозяйственные сумки. Ей явно неудобно и даже тяжело, но помочь Ему не даст. Никогда не даёт. И это было бы всего лишь странной загадкой, если бы не осуждающие взгляды прохожих в Его сторону. Он не мог поднять глаз, чтоб не столкнуться с ними. И сейчас Он лишь идёт рядом с Ней, направляющейся в соседний двор, отделённый узкой автомобильной дорогой. Подойдя к одному из подъездов одного из домов – здесь они расположены в виде буквы «Г», – Она закидывает сумку с левой руки через плечо, а сумку с правой вешает на запястье левой и оттягивает одну ручку к локтю. Достанет нетолстую стопку газет и, отделив от неё два листа, расстелет их на скамье рядом. На самом деле, Она и сейчас мучается, но до последнего не даёт Ему помочь. Ветер будто нарочно пытается сорвать газеты и прокатить по асфальту, а Она, нервничая, хватается то за них, то за сумку, сползающую с плеча, и всё же скажет Ему подержать газеты, пока сама поставит сумки сверху. А потом Он остаётся один.

Снова переезжают. На этот раз – в другой город. Вся идея с продажей квартиры заключалась в смене обстановки, но лучше не становится. Теперь Она бежит от родственников, что тоже «грязные» по Её мнению. Прежде Она хотела лечь в диспансер на месяц, ещё год назад, но бабушка предостерегала о том, что там Её будут намеренно колоть, чтобы по итогу закрыть надолго. Он тоже был против.

Вдоль улицы идёт старик в белой кепке. Его сигарета на исходе. Остановится возле Него и откинет пепел мизинцем.

– Переезжаете?

Он кивает. Затянувшись, старик добавит со смехом, чуть приглушив голос: «А может, продадим одну?» – и кивнёт на сумки.

– Нет, не стоит, – Он напряжённо улыбается. Старик продолжает курить и немного отходит.

Она появляется из-за угла дома с последней сумкой и спешно направляется к ним. Оставив ту сверху остальных, достаёт из неё влажные салфетки и принимается по обыкновению тщательно вытирать руки, на несколько раз, выкидывая один белый комочек за другим в урну рядом. А когда закончит – закурит. У них со стариком завяжется та беседа, где спрашивают, куда и почему. Слушать Он не хочет, и оглядывается по сторонам. Они уже вдвоём, и вот подъезжает грузовая машина с зелёным кузовом. Вышедшие мужчины поздороваются с Ней, откроют заднюю дверь и примутся работать. Она заплатит им, и двое уедут на склад. Вещи можно будет забрать позже.

С момента последнего переезда Болезнь лишь прогрессирует. Теперь Она использует целлофановые мешки. Всегда и везде (кроме улицы). Она одевает их на руки, предварительно завязав края в узел, чтобы не спадали, и вдув немного воздуха, чтобы легче одевались. Ни одна стирка или готовка не обходится без этого. Её руки выглядят ужасно: бесконечное мытьё. Так было и раньше. Но мешки не отменяют мытья рук, нет.

Он стоит в сотне метров напротив подъезда, из которого ещё недавно выходил в школу. Начинает вечереть, солнце рыжим карликом опускается, зажигая о себя небо.

Она бегом направляется к Нему с ещё одной сумкой – совсем маленькой и полупустой.

– Сдала! Быстрее, пока хозяин ничего не увидел! – и подзовёт Его за собой, переходя на быстрый шаг. Что он должен увидеть? Идеальную чистоту? Или Его плюшевого медведя, которого Она оставила из-за того, что это «всего лишь сборщик пыли»? Медведь был голубой шерсти полметра в высоту. Это награда за первое место в городском олимпиаде по математике, а Она его не взяла.

Мимо мелькают знакомые улицы и места, и о каждом у Него есть своя история. Вот мощёная плиткой площадь, а за ней Дом Молодёжи, в котором Он три месяца занимался дзюдо, и никаких успехов. Это была бесплатная секция, но Он ушёл, как только Они переехали от бабушки. А дальше идёт рынок, где Он бывал и с Ней, и с дедом, и с бабушкой. Прямо, через дорогу налево и немного вперёд – автовокзал: маленькое зданьице и большой навес у места, куда подъезжают автобусы.

Уже в послеполуденный час Он смотрит сквозь мутноватое окно микроавтобуса и пытается подчеркнуть значимость момента, а получаются глупости: «Да… Уезжаем из обычного провинциального городка в большой!». Приехав, сядут на трамвай, и доберутся до места. Он поймёт это, когда Она остановится на тротуаре против торца пятиэтажного дома, достанет телефон и примется звонить. Хозяину? Ах, нет, хозяйке. Та обещает скоро подойти. Почти стемнело, давно зажглись фонари. Он с интересом рассматривает домофон: до этого видел такой только в доме своего деда. Двор тоже удивляет: посреди него стоит детский сад. Через время и хозяйка подойдёт. С ней, кажется, была нотариус, а может та подойдёт позже, если вообще подойдёт. Поднимутся на пятый этаж, провернут ключ дважды. Две комнаты, кухня, новый балкон в пластике, ванная; и всё меблировано под завязку! Один телевизор висит над входом в кухню, второй стоит на тумбе в зале. Вдоль зала располагаются угловой диван, а напротив – мягкое кресло, справа от которого стол. Это то, что сразу бросается в глаза. Она с хозяйкой заключат договор аренды на кухне, нотариус заберёт бумаги. Он так и не увидит её отчётливо. Оставшись вдвоём, Она повторит всё в точности: разденется до белья, долго будет мыть руки (уже больше часа), пока Он осторожно присаживается на подлокотник кресла и расслабленно выдыхает. Закончив, Она включит телевизор и пойдёт застилать кровать в спальне. Этот час Он вынужден стоять и, засыпая, не может не ныть о том, как Ему надоело. Она психует и велит молча ждать.

Она всё же закончила, и Он начинает раздеваться. В ванной увидит туалет, раковину, стиральную машину, водонагреватель и ванну. Ещё полтора часа. Упадёт на двуспальную кровать. Широкое окно в ногах одарит видом ночного города, а шкаф у стены будет привлекать внимание зияющей чёрной щелью неплотно закрытой дверцы.

5

На завтрак – лапша быстрого приготовления, на обед и ужин – тоже. По переезду Она перестанет готовить. То ли будет лень помыть кухню для себя, то ли просто не захочет, то ли становится хуже. Он уже скучает по еде, которую Они ели, проживая в своей квартире. Это были каши, сколько Он себя помнит. Гречка, рис, гречка с рисом и ничего больше. Перловую не любит Она из-за её слизистости, пшённую – Он. Мясо было не по карману, кажется, а на супы не хватало времени. Гораздо важнее казалось вести непрекращающуюся стирку и мытьё всего на свете. Она не работала. Ни дня при Нём. Жили на пособие по утере кормильца и помощь деда. Отец уехал на заработки, но запил, промотался и покончил с собой. Так Она рассказывала, но Он не верит. Она никогда не любила отца. И Он тоже, но только потому, что будто и не видел его ни разу. Когда тот умер, Ему шёл четвёртый год.

– Выйдем на секунду, – классная руководительница позовёт Его из двери. Он испугается. Закрыв за собой и двинувши за ней, осторожно спросит: «Что-то случилось?»

– Твой дедушка приехал, – отвечает спина.

Перехватило дыхание. Он шокирован. Боясь последствий, Он пробормотал с надеждой, запинаясь: «Но у меня нет дедушки». Она слегка повернёт голову и недоумённо улыбнётся: «Как же это нет?». Ещё секунда, и покажется он: приземистый плотный мужчина с залысиной на макушке и сединой в висках и по бокам. Выхода нет: они здороваются и обнимаются, но всё это для Него как в тумане. Дед поспрашивает о мелочах, но не задержит и останется ждать окончания уроков. В ступоре и глубоких страшных размышлениях Он возвращается в класс. Остаток времени растечётся по непониманию, что же делать. Он не может рассказать Ей, но ведь рано или поздно Она всё равно узнает. На очередном ли родительском собрании классная руководительница упомянет, какой чудесный у Неё свёкор, или как-то иначе. Никогда не боялся Её так: теперь можно ожидать всякого. Он ведь обнимал его, а значит, вся школьная одежда теперь «грязная», и ручки дверей на входе, и что угодно! По пути в гардероб Он твёрдо решает, что ничего не скажет.

Они вышли на улицу, Он снова в полусознании отвечает на вопросы, не понимая, что говорить можно, а что – нет. Дед расспрашивает, тепла ли куртка, нормально ли Он питается. Проходя по зимней оледенелой дороге, он предложит зайти в кафе: знает, что Она готовит одни каши, и не считает их достаточной пищей. Нет резона отказываться. Заведение находится через дорогу от дома, Он беспокоится, как бы Она не увидела их. Попытавшись вспомнить, как часто Она часто смотрит в окно, немного успокоился – никогда. Только иногда курит на балконе. Они сели за столик у входа и продолжают разговор. Подойдёт официантка с толстым меню в руках и положит его на стол, поприветствовав с улыбкой. Он не знает, что выбрать, и даёт деду сделать заказ: домашний суп с лапшой и запечённый с мясом картофель. Официантка примет меню, и обратно. Они обменяются телефонами.

– Что это Ей в голову стукнуло? Не понимаю. Жила в своей квартире, ты в школу ходил. Нет же, нужно было рвануть, – он неодобряюще покачает головой и, замерев резко и чуть задрав указательный палец, вытащит голубой свёрток и протянет Ему.

– Отдашь Ей, хорошо?

Это деньги. Он не станет считать, ведь это, стало быть, некультурно, и с трудом засунет их в неподдающийся внешний карман куртки.

Закончив с едой, Он начнёт всем своим видом показывать, что должен скорее уходить. Один, уже подходит к подъезду, замедляя шаг и еле дыша. Снова обдумывает. Нет, решение принято. И теперь не только из-за страха. Оглянувшись по сторонам, стоя уже у самого подъезда под козырьком, Он аккуратно достанет купюры и насчитает четыре крупных: это хорошие деньги.