Отзывы на книги автора «Евгений Добренко»

Stalin führte uns zu Glück und Frieden –
Unbeirrbar wie der Sonne Flug.
Langes Leben sei dir noch beschieden,
Stalin, Freund, Genosse, treu und klug!

"Lied von Stalin", Александер Отт, 1949

Первый том этой работы – не совсем том, просто книгу механически разрубили на две части, так как одну книгу в 1200 страниц было бы страшновато держать в руках. Но, пожалуй, так бы она смотрелась интереснее, была бы более полной аллегорией той тотальности, что она описывает.

Добренко, чьи книги о кино и соцреализме я уже читал, заметно вырос над собой, если сравнивать насыщенность дискурса с предыдущими книгами. Ранее он был куда более «перестроечным», вся эта бравада ниспровергателя давно слетела как шелуха, поэтому «Музей революции» сам уже годится в музей. «Политэкономия соцреализма» куда интереснее, хотя будем честны, увлекательно автор пишет все же только про кино («Поздний сталинизм» исключением не стал). Но он впитал в себя и то, что есть «ревизионисты», что тоталитарная концепция фактически канула в Лету, поэтому отрадно видеть, как человек сначала робко (в «Политэкономии…»), а затем более смело, осознанно пишет на современном уровне, опираясь на те концепции, что заметно нормализуют советский опыт, делая его вариантом нормы (XX века). В «Позднем сталинизме» это действительно отчетливо заметно. Автор узнал про конструктивистский подход к созданию наций и загорелся идеей применить его к СССР времен позднего Сталина. И применил он его, судя по первым 700 страницам, крайне добросовестно.

Добренко пишет об обманчиво «нормализованной» эпохе, когда война закончилась и людям захотелось просто жизни, без постоянных конвульсий. Но под пленкой бесконфликтности кипели нешуточные страсти, которые разжигал, если верить Добренко, самый важный участник. И тут мы сталкиваемся с первой странностью, о сумме которых поговорим несколько позднее. Автор, несмотря на приобретенный им опыт последних исследований, любит поиграть в метафизику. Нам рассказывают, что в России меняется все и не меняется ничего, поэтому (следите за руками) сейчас мы живем в очередной инкарнации того же послевоенного времени, а поэтому (вжух!) идеологические кампании позднего Сталина объясняют всю российскую жизнь 2020 года. И это можно было бы счесть простой натяжкой ради придания книги актуальности, если бы этим дело и ограничилось.

Забыв на время о Путине, Добренко делает красивый кульбит, сравнивая создание Сталиным марксизма-ленинизма с опытом Французской революции, которая, если посмотреть под правильным углом, создала Просвещение, задним числом кодифицировав разнородный набор текстов как свою предпосылку. Идея эта хороша, ничем не хуже поразившей меня попытки Н. Яковенко оправдать независимость Украины тем, что Киевская Русь была не единой общностью с древнерусской народностью, а всего лишь вариантом Франкской империи, о распаде которой на Францию, Германию и другие осколки вроде бы никто не переживает.

Закончив милую теоретическую эквилибристику Добренко переходит к case-studies, которых в первом томе будет шесть. Это замена Октября Победой в качестве основы легитимации режима, историзм в искусстве («Иван Грозный» Эйзенштейна и его вторая серия), идейность («Звезда» и «Ленинград», а также вторая серия «Большой жизни»), правильная концепция философии истории, наведение порядка в классической музыке, приключения Лысенко и Лепешинской. Главы довольно различны и в плане наполнения, и концептуально, но читать их было крайне интересно. Мне все время не покидала мысль – вот автор-то рассказывает об этих кампаниях последовательно, но Сталин вел их одновременно! Добренко делает из Сталина злого гения, от скуки и желания поразвлечься калечащего судьбы и карьеры людей. Объяснение минималистическое, но меня оно не убеждает, странно все это.

Добренко здорово пишет о смене легитимации режима. Обосновывает он, как обычно, все через кино. Если до войны Сталин изображался как верный ученик Ленина, то после 1943 подход быстро меняется, Сталин становится самодостаточной фигурой, Ленин почти исчезает с экрана, а когда появляется, то используется лишь для увеличения роли Сталина в делах революции. Да и самой революции все меньше на экране. Выписал себе несколько названий фильмов, надо бы посмотреть. Любопытно, что подмена войны Победой описывается Добренко как целенаправленная стратегия (имеющая свой извод и для современной России, так как автору не терпится опять вернуться к актуальности). Это входит в очевидный диссонанс с используемой современными «либералами» тактике говорить, что при Сталине Победу не праздновали (со ссылкой на отмену выходного дня 9 мая). Добренко, в остальном тщательно солидаризирующийся с либеральным дискурсом, вынужден здесь подчиниться источникам, объявив современный либеральный дискурс «аберрацией».

Глава насыщена микросюжетами про Всеволода Вишневского, Ольгу Берггольц, Ахматову и других. Тут автор позволяет себе колкости, презрение и осуждающий тон по отношению к первым двум. Все это сопровождается странными разговорами о развенчанных мифах о войне, рассказами о бездарном руководстве войной в первые месяцы и проч. Вместе с упоминающимся на первых страницах «союзничестве» СССР и Третьего Рейха кусочки эти складываются в знакомый до оскомины пазл. И тут, пожалуй, уместно поговорить о тех странностях, что пронизывают работу Добренко. Еще в той же «Политэкономии…» было заметно, что автор, великолепно разбирающийся в хитрых механизмах общественным сознанием в сталинское время, крайне слаб в истории за пределами идеологической сферы. И слабость эта имеет ярко выраженную идеологическую направленность, т.е. почти любые мифы, которые выставляют сталинское руководство в нелицеприятном свете, абсорбируются автором в свой нарратив.

Такой подход вызывает у меня недоумение. Все эти грязные кампании по шельмованию композиторов, странный загон с «живым веществом» Лепешинской и «яровизацией» Лысенко, жутковатые претензии к кинорежиссерам – все они и так ужасны, глупы и противны, зачем усыпать их нарочитыми выдумками? Происходит это обычно так – автор богато, роскошно рассказывает об очередной идеологической кампании, а потом с боевым пафосом пишет о том, как все было «на самом деле». «Самое дело» у Добренко карикатурное, воспринятое через некритически изученные источники. Например, такой-то функционер безапелляционно называется внебрачным сыном Сталина. Лезем в Гугл и видим, что этот человек когда-то сказал, что он внебрачный сын Сталина. Для Добренко этого почему-то достаточно, чтобы считать это абсолютной правдой, «самым делом». Если в «Политэкономии…» он хотя бы ссылался при приведении маргинальных сведений на обсуждения на «Радио Свобода» (sic!), то в «Позднем сталинизме» то, что Сталин судил о сельском хозяйстве по «Кубанским казакам» подается как очевидная вещь, не нуждающаяся в ссылке.

Сначала я думал, что автор травмирован перестроечными мифами и даже знакомство с нынешним состоянием исследований не переломило предубеждения (автор сам рассказывает, что начал планировать эту книгу еще в середине 80-х). Но потом у меня появилась другая мысль – автор виртуозно пишет о сталинских кампаниях по созданию второй реальности, не произошло ли с Добренко профессиональной деформации? Не попытался ли он, вслед за ненавидимым им объектом всех его работ, изменять реальность, выдавая несуразности за «самое дело»? Или это такая интеллектуальная игра?

Книга бы ничего не потеряла, если бы Добренко не давал себе воли и не писал про то, как он воображает «самое дело». Для примера можно привести хотя бы «Изобретая Восточную Европу» , где Ларри Вульф честно пишет, что мы можем заняться деконструкцией дискурсов и мифов о нашей с вами части света, но познать на этой основе «самое дело» нельзя, его исследование лежит в совсем другой плоскости.

P.S. Захотелось пересмотреть «Беспокойное хозяйство», ставшее одной из причин постановления по театрам, перечитать и "Окно в лесу", угодившее в ту же кампанию (я когда-то читал в «Роман-газете», запомнил саспенс от поиска шпиона и свое непонимание – что такое готический шрифт?). Любопытно узнать, что «Давным-давно» (прообраз «Гусарской баллады») не из 60-х, а из ранних 40-ых, да и «Вас вызывает Таймыр» не из 1970-го.

– Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!

В. Драгунский, «Смерть шпиона Гадюкина», 1960

Прошлым летом мы часто ездили с детьми в Зеленогорск, им вроде бы нравится и парк, и море. А я почему-то почти каждый раз смотрю на памятник Раймонде Дьен, неизвестно каким образом заброшенный в бывший финский Терийоки. Любопытно было встретить ее на страницах Добренко, ведь она хоть и подзабытый, но важный персонаж борьбы за мир конца 40-х – начала 50-х.

Еще при чтении «Политэкономии соцреализма» мне показалось, что Добренко не дотягивает до планки, которую сам себе устанавливает – под конец пропадает и концептуальность и просто связанность текста, столь отточенного в начале. Вот и в «Позднем сталинизме» второй том куда слабее первого – создается впечатление, что автор свалил сюда все имевшиеся статьи и фрагменты, а нормально спаять их поленился. Впечатление портит и переизбыток желчи (ее всегда много, но здесь она льется через край). Но я выдержал бы и желчь, и постоянные нелепые атаки на современную Россию, ведь автор вовсе не обязан любить то, о чем пишет, пусть ненавидит, лишь бы дело свое делал хорошо. Но здесь что-то разладилось у Добренко, и страницы пестрят ссылками на публицистику для подтверждения одиозных утверждений. Тут даже нельзя сказать, что хуже – голословные утверждения или утверждения со ссылками на статью в «АиФ», Широкорада, Млечина или Эппльбаум?

Во второй том вошли три блока – эссе о марризме (в котором Добренко с удивлением цитирует Марра, который предугадывает широкое распространение языков программирования), огромный текст о русских приоритетах и борьбе за них после войны и пестрая глава о советском искусстве начала холодной войны. Авторские манипуляции часто приводят меня в восторг, но тут он, пожалуй, превзошел сам себя. Посыл – марризм неверен, все это знают. Автор утверждает, что марризм – это марксизм в языкознании, сим-салабим, вуаля – раз марризм неверен и представляет собой чистый марксизм, то и сам по себе марксизм неверен. Все довольны и танцуют. Такими нехитрыми силлогизмами и насыщена книга. Раньше автор отрицал советскую экономику, утверждая, что она существовала только в соцреализме. Теперь отрицает и существование советской науки, ибо она лишь форма идеологии. Но что же делать с материальными объектами, ею порожденными? Они тоже лишь идеология?

Дальше больше – Добренко знает про современный интерес западных ученых к советскому варианту модерна. Такие поползновения надо пресекать, ведь из признания советского проекта вариантом модерна слишком много следует, поэтому автор большими мазками отрицает и советский модерн. Например, утверждая, что в СССР слишком большое внимание придавали словам и категориям, а это средневековье (заодно и цитату из Гуревича приплетает). Занятно тут то, что мы с вами наблюдаем с разной степенью удивления, как в западном мире растет внимание к словам, к дискурсу – все эти войны политкорректности захватили тамошнюю повестку полностью.

И тут забавно видеть, что книга, вышедшая в конце 2019, уже морально устарела. Вот этот прокол с политкорректностью не единственный. Автор лезет из кожи вон, чтобы показать отсталость и травмированность СССР после войны через пристрастие элит к конспирологии, проникавшей в фильмы и литературу. Но боже мой, все эти признаки – непросвещенные религиозные массы, элиты, цепляющиеся за власть, сложности в современной жизни, которые затушевываются рассказами о вмешательстве коварного врага – это же США наших дней, где главные злодеи – мы с китайцами, срывающие честные выборы. Так что, США тоже страна без нормального модерна?

Ключевая концепция Добренко – перенос. Мол, сталинское искусство рассказывает куда больше о сталинском СССР, нежели о Западе, на котором формально происходит действие. Это в известной мере правда, но есть нюансы. Добренко ведь делает следующий ход, перенося сталинскую картину мира на современную Россию. И вот тут хочется спросить – а он-то что и откуда переносит? Его проекция современной России как неизменно сталинской – это образ современного Запада? Ведь именно так получается, если доводить авторскую логику до конца.

Я когда-то читал книгу о трилобитах. Автор здорово писал о древних животных, но, когда касался современности и наших краев, начинал нести редкостную чушь, такую, что один из косяков стал для меня нарицательным – ржавый Трабант (тогда как сам ГДРовский автомобиль был пластиковым). Но любителя трилобитов сложно осудить в незнании чужих реалий, а вот автора книги про сталинизм можно заподозрить и в подлоге. Когда Добренко разбирает сталинский дискурс, он желчен и страстен, но кажется точным. Но стоит ему попытаться рассказать про «самое дело», как фейспалм следует за фейспалмом. Особенно комично то, что абзацем выше автор упрекает Сталина в постоянном использовании конструкций с «общеизвестно», а абзацем ниже пишет опровержение и начинает его с… да, с «общеизвестно, что». Удивительным образом в таком контексте разобранный по винтикам сталинский дискурс смотрится убедительнее, чем авторские попытки его опровергнуть. Еще при чтении первого тома у меня было ощущение, что автор настолько проникся сталинским изменением реальности, что и сам играет с читателем в эту игру, продвигая свою, порой крайне маргинальную версию реальности как единственно верную. Но на этом поле он заведомо фигура куда более слабая, чем Сталин и его крайне талантливые инженеры душ, отсюда, думаю, и такая убогость добренковского «самого дела».

И дело не в таких мелочах, когда автор путает фау и фауст-патрон. Странно видеть, когда желчь, собранная для Сталина и Ко, проливается дальше в глубь времен. Возносили Ломоносова (я в детстве и не думал, что, например, даже упоминание в ПНВС закона Ломоносова-Лавуазье – это явное последствие борьбы за русские приоритеты), значит теперь по логике автора надо его принижать, называя его стихи виршами (в явно ироничном тоне) и всячески попинывая. Весь огромный текст о русских приоритетах должен показать нам, что Сталин и Ко были во главе кампании, однако в тексте есть маленькая ремарка, из которой менее ангажированный автор сделал бы основу исследования – весь вал продукции о русских приоритетах в науке и технике был вне академического дискурса, АН как могла боролась с недобросовестными компиляторами и фальсификаторами. Тут опять трудно удержаться от современных аллюзий – сколько сейчас любителей фейк-ньюз? Выходит, и тогда спрос был велик.

И так во всем – далеко идущие выводы делаются из маргинальных источников. Так, доказательство существования государственного антисемитизма строится на неопубликованной пьесе редактора «Крокодила» и оттепельном романе «Тля». Я не хочу сказать, что описываемых явлений не было, просто в такой трактовке, повторюсь, сталинский дискурс убедительнее, чем разоблачающий.

Удивила меня и жгучая ненависть автора к Симонову. Да, верный идеологический боец, но не хуже и не лучше Эренбурга, к которому автор питает довольно теплые чувства. Чем же он так досадил автору? Мне показалось, что дело в том, что Симонов не укладывается в прокрустово ложе жесткой авторской схемы победившего советского национализма. Симонов – классический левый интеллектуал, вовсе не порвавший с классовыми категориями и интернационализмом, и это Добренко, кажется, жутко раздражает.

Все же печально видеть, что отечественные исследователи слишком ангажированы, настолько, что это мешает анализу. В книге много интересного, автор опять проработал множество материала, но не для составления концепции на основе этого материала, а для отбора того, что подтвердит заранее нарисованную схему. Схема же не блещет новизной и объяснительной силой не обладает. В какой-то момент понимаешь, что ты уже играешь с текстом в кошки-мышки – ищешь следующее место, где автор хочет тебя обмануть, выдав свое оценочное суждение за «самое дело», от инженерного образования в Англии времен Промышленной революции до работы комиссии сенатора Маккарти.

P.S. Все же автор здорово пишет о фильмах (и куда хуже обо всем остальном). Я даже с превеликим удовольствием посмотрел «Пржевальского».

Я не знаю, что должен сделать спортсмен, какого добиться рекорда, что бы ему пожал руку сам Сталин...

Находясь в самоизоляции захотелось прочитать чего-нибудь эдакое очень очень, очень многостраничное.
Своей большой книгой Добренко пытается доказать что эпоха позднего сталинизма, незаслуженно обойденная историками, создала новую нацию, новый народ - советский (сталинский). Но удивительно, чем больше автор мне пытался это доказать, тем меньше я в это верил. И в конце книги, Добренко, как бы это абсурдно не звучало, доказал мне обратное. С невероятным успехом он доказал мне, что поздний сталинизм это явление искусственное, мёртвое и даже противоестественное. И теперь я должен поверить, что это может создать народ и нацию? ОК.

Книга заканчивается фразой - «С завершением сталинской эпохи казалось, что сталинизм никогда не повторится, а оказалось, что он и не кончился.»
Так вот, раз уж у нас самоизоляция, то я бы написал (кто я такой чтобы) так _сталинизм закончился, но это не значит, что он не может повторится.