Так, например, работники медицинских учреждений в случае разглашения врачебной тайны могут нести уголовную ответственность по ч. 1 ст. 137 УК РФ. Санкция этой статьи не включает в себя лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью, однако суд имеет право назначить такое наказание по собственной инициативе.

Только в качестве дополнительного наказания может быть назначено лишение специального, воинского или почетного звания, классного чина и государственных наград.

Так, например, приговором Московского окружного военного суда от 29 сентября 2003 г. начальник медицинского пункта Петров, врач войсковой части 26000, за совершение ряда преступлений наряду с назначенным наказанием в виде лишения свободы дополнительно был лишен воинского звания капитана медицинской службы ^[19].

Медицинские работники могут проходить службу в соответствующих медицинских подразделениях органов внутренних дел, уголовно-исполнительной системы, Государственной противопожарной службы и др. В этих случаях медицинским работникам присваиваются специальные звания милиции или внутренней службы, и по приговору суда за совершение преступлений они могут быть лишены этих званий.

Почетные звания РФ (например, «Заслуженный врач РФ», «Заслуженный работник здравоохранения РФ»), наряду с орденами, медалями и знаками отличия РФ, относятся к государственным наградам и присваиваются указами Президента РФ^[20]. Медицинские работники, имеющие указанные почетные звания, могут быть лишены их приговором суда наряду с назначенным судом основным наказанием за совершение преступления.

Принудительные меры медицинского характера предусмотрены гл. 15 Общей части УК РФ. Однако, поскольку этот уголовно-правовой институт практически не связан с преступлениями в сфере оказания медицинской помощи, в данном исследовании мы не будем его рассматривать.

Относительная самостоятельность сферы оказания медицинской помощи в отношении правового регулирования позволяет говорить о существовании медицинского права либо как отрасли права, либо как отрасли правовой науки.

Доктор медицинских наук, профессор В. И. Акопов считает, что «медицинское право сегодня – это востребованная временем, интенсивно развивающаяся отрасль правовой науки, в которой заинтересовано все российское общество»^[21].

Представляется, что вопрос о существовании медицинского права в настоящее время неактуален и преждевременен. Процесс формирования отраслей права достаточно длителен. Самостоятельная отрасль права должна иметь четко обозначенный предмет регулирования, отличный от предмета других отраслей, и определенную систему принципов. В настоящее время сфера правового регулирования оказания медицинской помощи не соответствует данным требованиям.

До сих пор ведутся споры о самостоятельности таких отраслей, как семейное право и арбитражное процессуальное право, несмотря на то что приняты и действуют соответствующие кодексы, в которых определены предмет и принципы этих отраслей. Подобные дискуссии относительно медицинского права в юридической науке даже не начинались.

За самостоятельность медицинского права пока выступают только медики, занимающиеся юриспруденцией.

В. И. Акопов также предлагает признать медицинское право самостоятельной юридической наукой. Вряд ли с этим можно согласиться. В самостоятельную юридическую науку не могут входить целые пласты знаний, принадлежащих другим наукам.

В работе В. И. Акопова «Медицинское право» содержится раздел «Юридическая ответственность медицинского персонала за причинение вреда здоровью, причиненного при оказании медицинской помощи», по изучении которого можно согласиться с необходимостью введения учебной дисциплины «Медицинское право» в юридических вузах при наличии в них соответствующей специализации. Такой же курс полезно было бы ввести и в медицинских вузах.

Медицинская помощь как относительно самостоятельная сфера правового регулирования в последнее время становится все более значимой в связи с научным прогрессом в медицине вообще и в области развития биотехнологий в частности.

В настоящее время в отечественном законодательстве четкого определения биотехнологий не существует. Такое определение имеется в одном из международно-правовых актов – Конвенции о биологическом разнообразии, подписанной 5 июля 1992 г. в Рио-де-Жанейро (ратифицирована Россией Федеральным законом от 17 февраля 1995 г.). В соответствии со ст. 2 указанной Конвенции биотехнология означает любой вид технологии, связанный с использованием биологических систем, живых организмов или их производных для изготовления или изменения продуктов или процессов с целью их конкретного использования^[22].

В биологической науке под биотехнологиями понимают, в частности, использование живых организмов и их частей (микроорганизмов, грибов, водорослей, клеток растений и животных, клеточных органелл, ферментов и т. д.) для производства или модификации продукта, для улучшения растений и животных, а также для нужд медицины^[23].

Составной частью биотехнологий являются биомедицинские технологии, которые используются либо для лечения и профилактики болезней человека, либо представляют собой применение комплекса биологических и медицинских знаний для решения каких-либо других задач.

Биотехнологии в широком смысле, исключая биомедицинские технологии, правовому регулированию подлежат в минимальной степени. Так, считается, что первыми биотехнологами были древние земледельцы, обнаружившие, что благодаря добавлению дрожжей в тесто можно выпекать пышный и мягкий хлеб, а виноградный сок подобным образом можно превращать в вино.

Как отмечается в юридической литературе, биомедицинские технологии дали многим людям шанс на выживание, на преодоление бесплодия, на существенное улучшение качества жизни. В то же время применение этих технологий привело к появлению новых проблем в области права, а также этики. Отношения в области здравоохранения серьезно осложнились. Благодаря новым возможностям сегодня эти отношения представляют собой очень тесное переплетение прав и обязанностей широкого круга лиц. Данное явление составляет новую характерную черту современных отношений в сфере медицины. Если раньше при оказании медицинской помощи отношения, как правило, складывались между двумя субъектами – врачом и пациентом, то в современной медицине субъектами отношений становятся также члены семьи пациента, которые имеют свои интересы и свои права (например, в случае диагностики наследственных заболеваний), и третьи лица (например, донор стволовой клетки, усыновители суррогатного ребенка и др.). Все эти обстоятельства требуют совершенствования правовой базы и приведения ее в соответствие с современными реалиями^[24].

Одной из наиболее древних биомедицинских технологий считается искусственное прерывание беременности. В XX в. появились такие новые биомедицинские технологии, как трансплантация человеческих органов, суррогатное материнство, использование стволовых клеток (клеточные технологии) и, наконец, клонирование.

Большинство указанных технологий имеют этическое и правовое значение, в том числе в сфере уголовного права.

Этические проблемы биотехнологий обусловили становление и развитие отдельного научного междисциплинарного направления – биоэтики.

Так, например, сложные этические и правовые проблемы возникают в связи с использованием стволовых клеток. Стволовые клетки – это стержень жизни, источник, из которого образуются все остальные клетки организма.

Клеточные технологии позволяют «обновлять» клеточный состав поврежденного органа без замены последнего. Такое «обновление» структурно-функциональных элементов органа позволяет решать те же задачи, что и органная трансплантация. Эта технология, как считает медицинская наука, значительно расширяет возможности трансплантационного лечения, делая его доступным для широкого круга пациентов. Основой развития клеточных технологий являются стволовые клетки, способные в зависимости от микроокружения превращаться в клетки разных органов и тканей. Одна такая клетка может дать множество функционально активных потомков. В настоящее время в мире активно разрабатываются подходы к наращиванию стволовых клеток и исследуются возможности их генетической модификации. Список болезней, в борьбе с которыми трансплантация стволовых клеток уже успешно используется и для лечения которых планируется ее применение в ближайшем будущем, постоянно расширяется. Обогащенным источником стволовых клеток являются фетальные (зародышевые, эмбриональные) органы и ткани, которые получают от плодов, подвергшихся абортированию.

Положительный эффект от трансплантации фетальных органов и тканей известен давно. Так, например, в конце XX в. китайские хирурги пересадили в кору головного мозга больной эпилепсией трансплантат, взятый из мозга абортированного плода. Операция улучшила интеллектуальную функцию пациентки и вызвала более мягкое течение болезни^[25].

Однако фетальная трансплантация также вызывает множество этических и правовых проблем. Имеются сторонники запрета фетальной трансплантации (как и запрета абортов вообще).

Один из известных специалистов по биоэтике Ю. М. Лопухин утверждает: «Большинство известных путей получения стволовых клеток сопровождается деструктивными действиями: разрушением оплодотворенной яйцеклетки или эмбриона на ранней стадии развития, искусственным прерыванием беременности и т. д. Острота ситуации связана с тем, что в большинстве стран, особенно католического мира, такие вмешательства приравниваются к акту убийства, к антигуманным действиям, и поэтому категорически отрицается их допустимость. Эмбрионы любой стадии развития рассматриваются в этих странах, как, впрочем, и в странах с иной религиозной ориентацией, как потенциальное человеческое существо»^[26].

Всеобщее внимание к проблеме клеточных технологий подогревается активными рекламными кампаниями, обещающими с помощью стволовых клеток провести комплексное омоложение организма, а также вылечить импотенцию, цирроз печени, рассеянный склероз, болезни Паркинсона и Альцгеймера, заболевания мозга, все виды онкологических заболеваний и даже задержку психо-речевого развития у детей.

В настоящее время, по мнению академика РАН и РАМН, ректора ММА им. Сеченова М. А. Пальцева, в России образовался большой подпольный рынок, построенный на использовании эмбриональных клеток, которые могут быть как очень эффективны, так и чрезвычайно опасны. Этот теневой бизнес приносит огромные дивиденды обладателям клеточных технологий, но пациенты при этом оказываются абсолютно незащищенными^[27].

УК РФ предусматривает ответственность за ряд деяний, связанных с таким видом биотехнологий, как трансплантация органов или тканей человека. К ним относятся: принуждение к изъятию органов или тканей человека для трансплантации (ст. 120 УК РФ), убийство в целях использования органов или тканей потерпевшего (п. «м» ч. 2 ст. 105 УК РФ), умышленное причинение тяжкого вреда здоровью в целях использования органов или тканей человека (п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ), а также торговля людьми в целях изъятия у потерпевшего органов или тканей (п. «ж» ч. 2 ст. 127.2 УК РФ).

Однако клетки, в том числе и стволовые, строго говоря, ни органами, ни тканями человека не являются, они содержатся в этих тканях и органах. Таким образом, фетальная трансплантация стволовых клеток не подпадает под действие Закона РФ «О трансплантации тканей и (или) органов человека». Относительно репродуктивных тканей, и эмбрионов в том числе, в ст. 2 указанного Закона говорится следующее: «Действие настоящего Закона не распространяется на органы, их части и ткани, имеющие отношение к процессу воспроизводства человека и включающие в себя репродуктивные ткани (яйцеклетку, сперму, яичники, яички или эмбрионы)…».

Положения Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека» и другие положения УК РФ не могут быть распространены на фетальную трансплантацию также и потому, что эмбрион в юридическом смысле не является человеком.

Здесь уместно затронуть вопрос о начале человеческой жизни.

На эту тему в юридической литературе ведутся многочисленные дискуссии и существуют различные, порой диаметрально противоположные, точки зрения.

Некоторые специалисты считают, что началом жизни является не момент рождения, а момент зачатия, и поэтому любые манипуляции с живым человеческим организмом, ведущие к его гибели, не могут быть оправданы никакими потребностями и объяснениями^[28]. Это чрезвычайно крайняя точка зрения, имеющая философскую окраску и не находящая в настоящее время поддержки ни в действующей правовой системе, ни среди подавляющего большинства ученых.

Близка к вышеуказанной позиция Р. Шарапова: «Официально момент, с которого начинается жизнь человека, прямо не закреплен в российском законодательстве. Но вот конечная граница жизни человека зафиксирована: ею считается его биологическая смерть (смерть головного мозга) (ч. 2 ст. 9 Закона РФ от 22 декабря 1999 г. «О трансплантации органов и (или) тканей человека»). Исходя из этого, юридически жизнь человека есть жизнь его мозга и начало жизни мозга означает начало жизни человека. Следовательно, с правовых позиций начальная граница жизни человека на сегодняшний день как минимум должна связываться с появлением оформившейся массы мозговых клеток (рождением головного мозга), делающих плод жизнеспособным. А это происходит еще в материнской утробе задолго до рождения самого ребенка (к пятому месяцу беременности). В медицинской литературе описаны случаи, когда дети, рожденные на этом сроке, выживали. Поведение плода в этот период также дает основание считать его человеком. Небезынтересно отметить и то, что согласно ст. 36 Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан от 22 июля 1993 г. искусственное прерывание беременности при сроке свыше 22 недель (что соответствует примерно пяти месяцам) проводится только при наличии медицинских показаний и согласии женщины. В итоге можно заключить, что с юридической точки зрения начало жизни человека датируется рождением головного мозга, а более определенно – достижением плода полных двадцати двух недель внутриутробного развития»^[29].

В то же время Р. Шарапов отмечает, что в доктрине отечественного уголовного права начало уголовно-правовой охраны жизни человека связывается с моментом появления вне утробы матери какой-либо части тела изгоняемого (извлекаемого) ребенка. Следовательно, умерщвление плода в утробе матери до его появления на свет не расценивается как преступление против жизни, а считается прерыванием беременности, которое при известных условиях квалифицируется как преступление против здоровья.

Таким образом, по мнению Р. Шарапова, начало уголовно-правовой охраны жизни человека, определенное в теории, не совпадает ни с биологическим, ни с юридическим началом человеческой жизни и отстает по времени от последнего^[30].

Действительно, большинство исследователей полагает, что началом жизни считается момент появления из утробы матери хотя бы части тела младенца^[31].

В частности, на протяжении многих лет такой позиции придерживается В. С. Бородин^[32]. При этом он ссылается на опыт зарубежных стран и приводит в качестве примера УК Индии, в котором записано: «Причинение смерти живому ребенку в утробе матери не является убийством. Но причинение смерти живому ребенку, если какая-либо его часть появилась из утробы, хотя бы ребенок и не начал дышать или не полностью родился, можно рассматривать как убийство». С. В. Бородин предлагает включить в УК РФ норму аналогичного содержания^[33].

К подобному выводу приходят многие ученые, даже те, которые ранее придерживались других позиций.

Так, например, Б. С. Утевский первоначально полагал, что моментом начала жизни человека и ее охраны следует считать момент отделения плода от утробы матери^[34]. Однако позднее он сделал заключение, что убийство происходит и тогда, когда умерщвление плода совершается во время родов, даже если рождающийся ребенок не начал самостоятельной внеутробной жизни^[35].

А. А. Пионтковский, пытаясь определить границу между незаконным абортом и убийством, в одной из своих ранних работ отмечал, что «разграничительным моментом является момент отделения плода от утробы матери. Этот момент является как бы диалектическим скачком в развитии плода, его качественным изменением, превращением его в человека»^[36]. Но впоследствии ученый пришел к следующему выводу: «Как детоубийство следует рассматривать не только убийство новорожденного после отделения плода от утробы матери и начала самостоятельной жизни ребенка, но и убийство, совершенное во время родов, когда рождающийся ребенок еще не начал самостоятельной внеутробной жизни (например, нанесение смертельной раны в голову рождающемуся ребенку до того момента, когда он начнет дышать)»^[37].

М. Д. Шаргородский связывает начало жизни с началом дыхания и моментом удаления пуповины у плода человека^[38]. Однако в одной из более поздних своих работ он пишет: «…если умышленное лишение жизни ребенка произошло во время родов, иногда можно квалифицировать его как убийство, если часть ребенка уже вне утробы матери»^[39].