Глава 2

Сэм

Со странным выражением лица новенькая толкает поднос к противоположному краю стола и бурчит:

– Конечно.

Я не успеваю подумать о ее поведении. В словно отрепетированном танце на освободившееся место присаживается Эбигейл.

– Сэмми, – улыбается она.

– Эбби. – Я улыбаюсь в ответ.

Я все еще не придумал, как сказать ей, что не люблю, когда меня называют Сэмми. Это напоминает мне о детстве, о том, что было до. Мне не нравится вспоминать то время, честно говоря. Но сейчас уже поздно начинать этот разговор. Странно будет, особенно после того, как она месяцами называла меня так в социальных сетях и в записках, которые передавала на уроках.

Господи. Месяцами.

Мы стали встречаться в конце прошлого учебного года, после того как бойфренд бросил ее прямо перед выпускным. Мне было ее жаль, и в последнюю минуту я предложил ей пойти со мной, тем более что у меня пары тоже не было и пригласить ее казалось правильным: все-таки этот идиот из другой школы изменил ей.

Так что не буду ее расстраивать, тем более из-за такой мелочи. Эбигейл – это постоянство, человек, которого я вижу на каждом уроке, на каждом матче, и я знаю, еще до того как посмотрю на нее, что она будет мне улыбаться. Быть с ней легко. И я отказываюсь вести себя как тот идиот, который ее бросил. Есть у меня пунктик: я не причиняю людям боль. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

Сидя рядом, Эбигейл накручивает на пальцы хвостик. У нее такие длинные волосы. На матчи она делает высокий чирлидерский хвост, и ленточка почти всегда развязывается еще до перерыва. Я замечал это с поля во время последних трех игр.

– Так, бал выпускников, – говорит Эбигейл, открывая ланч-бокс. Он похож на сумочку. Зачем делают такие? Не понимаю. – В каком цвете я тебе больше нравлюсь?

Я моргаю.

– Нам разве не нужно быть в школьной форме?

Эбигейл смеется, будто услышала самую смешную шутку в мире.

– Сэм. Это для бала. Я понимаю, что мы живем в Техасе, но нам можно надевать что-то кроме формы и джинсов. По крайней мере иногда. Так какого цвета платье мне искать? Мы с мамой после школы поедем по магазинам.

От одного упоминания миссис Шепард желудок словно наполняется чем-то черным и липким, как деготь. Так происходит всегда, когда при мне говорят о нормальных вещах вроде шопинга или праздников. Что абсолютно по-свински с моей стороны, потому что, прежде всего, миссис Шепард относится ко мне исключительно хорошо. Накладывает добавку, когда я прихожу в гости, и постоянно называет меня «сокровищем».

А еще этот деготь внутри вызывает у меня чувство вины, потому что дядя Кит и тетя Дон – это лучшее, что со мной случилось. Я много лет называю их мамой и папой. Однажды, вскоре после того, как я стал с ними жить, я позвонил тете, чтобы она забрала меня из новой школы, и случайно назвал ее мамой. Ее голос был настолько счастливым, что я продолжил обращаться к ней так. Меньшее, что я мог для нее сделать.

Называть их мамой и папой мне даже проще, чем тетей и дядей. Не приходится объяснять, что они не мои настоящие родители, если я того не хочу. Мне вообще ничего не нужно объяснять.

Никто не знает о моем «до». Все знают только эту версию меня, мое «после».

Эбигейл хватает меня за руку, возвращая в настоящее.

– Лимузин, – говорит она. – Мы же с ними поедем, да?

Я пропустил весь разговор, но, осмотрев сидящих вокруг, по одному взгляду Лиса – моего лучшего друга и обладателя то ли самого удачного, то ли самого неудачного футбольного прозвища – все понял. Все они ждут бал выпускников, а я… нет.

Что, опять же, по-свински. Разумеется, Эбигейл должна быть в восторге от возможности нарядиться и пойти на бал со своим парнем. Это я тут сломанный, а не она.

Лис вновь многозначительно на меня смотрит, так что я поворачиваюсь к Эбигейл и улыбаюсь. Я точно знаю, как выгляжу, когда улыбаюсь. Практиковался перед зеркалом.

– Лимузин – это классно, – говорю я.

Она опять визжит. Она всегда такая позитивная, такая уверенная в том, чего хочет, и ей легко выражать свои чувства. Раньше ее визги казались милыми, но в последнее время мне от них грустно, потому что я тоже пробовал изображать бурную радость, но, как бы ни старался, это все равно выглядит фальшиво.

Эбигейл заслуживает лучшего.

И я хотел бы ей об этом сказать, но так, чтобы она меня не возненавидела, чтобы не показаться козлом, как ее бывший. И, может, это эгоистично, но чтобы я не возненавидел сам себя.

Что ж, привычка держать язык за зубами – неизменная часть моей жизни. Например, я вообще-то не особо люблю футбол. Не потому, что у меня плохо получается – совсем наоборот, – а потому, что занимаюсь им по привычке, или потому, что все вокруг твердят, какой я талантливый, вот я и продолжаю играть. Киваю и улыбаюсь, когда папа и тренеры рассказывают об университетских скаутах, о стипендиях и «моем реальном шансе стать профессионалом». Улыбаюсь натренированной улыбкой, когда рекрутер замечает на холодильнике фотографию, где мы с Эбигейл стоим в футбольной и чирлидерской формах, и говорит что-то вроде: «Университеты любят настоящих американских парней, нет ничего более истинно американского, чем мальчики-футболисты и девочки-чирлидерши».

Я прячу эту информацию глубоко в сердце, а рекрутер берет на заметку мои школьные отношения и делает запись в важной анкете, на основании которой меня будут сравнивать с другими кандидатами, другими игроками – с теми, кто вместо меня может получить полную спортивную стипендию.

Так что назад дороги нет. Я не могу бросить ни Эбигейл, ни футбол. По отношению к Эбигейл это будет несправедливо – что бы я там ни думал об «истинно американском». Я не могу расстаться с ней перед балом выпускников, который она так ждет. Особенно после того, как ей разбили сердце перед предыдущим балом. А после бала выпускников будет зимний бал, а потом День святого Валентина, а потом, а потом, а потом…

Иногда она рассуждает, что мы поступим в один университет или будем поддерживать отношения на расстоянии, и если я все равно плыву по течению, то могу и остаться с Эбигейл, тем более что она замечательная.

Ну а бросать футбол – это просто смешно. Представляю разговор с родителями или тренерами: «Ребята, спасибо, что все эти годы тратили тысячи долларов на лучшие бутсы, щитки и частные уроки. И огромное спасибо, что устраивали мне встречи с университетскими скаутами. Однако я больше не буду этим заниматься, если вы не против».

Какой же я козел, что вообще об этом думаю.

Я сижу рядом с объективно красивой девушкой, которая пишет мне любовные записки, за столом с хорошими людьми, которые называют меня другом… Какое я имею право жаловаться?

Никакого.

Так что я беру себя в руки. Забываю про липкое чувство в животе и напоминаю себе, что живу хорошую жизнь. Даже замечательную.

Лис шутит, что кружок пеперони на его пицце похож на нашего тренера, и я смеюсь. Почти искренне.

* * *

Нова

Девушка за последней партой в классе испанского отрывает взгляд от книги и улыбается мне.

– Тут занято? – спрашиваю я, указывая на место рядом с ней.

– Теперь да. – Она опять улыбается. – Новенькая?

– Ага, – говорю я, готовясь к худшему. Девушка выглядит дружелюбной, а значит, наверняка начнет задавать мне миллион вопросов, на которые придется отвечать.

Однако она меня удивляет:

– Клево. Прости, если покажусь грубой, но мне осталось дочитать буквально страницы три, и я хочу закончить до начала урока. Хорошо?

– О, конечно, – говорю я. – Читай.

– Спасибо. – Она неловко машет мне пальцами свободной руки, другой придерживая страницу, и возвращается к чтению.

Я решаю, что эта девушка мне нравится. Да, эта школа – лишь небольшая остановка на моем пути, я не собираюсь пускать тут корни, но моя новая соседка выглядит неплохим вариантом для неглубоких отношений. Человек, с которым я могу комфортно посидеть рядом, притворяясь, что мы общаемся, но при этом каждая из нас будет заниматься своим делом.

Мне остается лишь найти свое дело.

Что вряд ли произойдет, если мозг продолжит делать то, что делает: постоянно проматывать сцену за обедом, словно зависшее видео.

Клянусь, я увидела в глазах Сэма вспышку узнавания. На короткую секунду мы оба оказались в промежутке между столовой и старым дубом. А потом он взглянул на меня как на незнакомку. Как на пустое место. Может, оно и к лучшему. Потому что мне очень надо разобраться, кем я хочу быть, чтобы поступить в нужный университет, и выбрать правильное направление, и не тратить свое время и мамины деньги, блуждая в потемках.

Несмотря на выходящие из-под контроля мысли, урок проходит как обычно – слава богу, мне не предложили, как часто бывает, представиться и рассказать о себе забавный факт. Меня практически полностью игнорируют, что идеально. Только моя новая соседка – я узнала, что ее зовут Холли, – иногда наклоняется ко мне и шепотом подсказывает нужное слово или правильную формулировку. Она успела дочитать книгу до начала урока и принялась за следующую, пряча ее под партой. Мистер Меса, наш учитель, пытается ее подловить, но на любой его вопрос она отвечает правильно.

Я смотрю, как Холли бесшумно переворачивает страницу, мистер Меса бубнит что-то про спряжения, как вдруг раздается стук в дверь.

В класс входят трое учеников. Один держит в руках папку с зажимом для бумаг, другой вкатывает портативную зарядную станцию для планшетов, третий сжимает ручку – единственное, что придает хоть какую-то законность явно хитроумной попытке прогулять урок.

– Мистер Меса, мы из совета старшеклассников и пришли провести опрос для благотворительной акции «Симпатия».

– Мистер Меса, мы из совета старшеклассников и хотим провести тест под названием «Краш» в целях благотворительности. Это займет не более десяти минут. – Это говорит девушка, которая сидела с Сэмом за обедом. Она передает учителю записку. – Из канцелярии. Собирают деньги на новый сельскохозяйственный амбар.

Мистер Меса едва бросает взгляд на записку и ленивым жестом приглашает их войти.

– Да-да, – говорит он. – Я читал письмо.

Улыбка у девушки Сэма искренняя и скромная. Хотя какая-то часть меня хотела поддаться ненависти при виде их с Сэмом в столовой, я ничего такого не испытываю. Сэм выглядел вполне нормальным, лишь иногда немного отстраненным. Наверное, просто устал и проголодался. Он улыбался, когда она на него смотрела, хотя улыбка и не добиралась до его глаз; смеялся над ее шутками… Надеюсь, он счастлив.

Стоя перед доской, девушка хлопает в ладоши и поворачивается к классу:

– Отлично. Если вы не слышали, мы проводим «Краш»-тест. Чтобы все получилось, каждому нужно пройти личностный тест, даже если вы не планируете покупать результаты. Тест проходите онлайн, а затем сегодня после школы сможете залогиниться с помощью кода, который мы вам предоставим, и купить доступ к результатам. Алгоритм «Краша» выдаст список самых подходящих вам людей из школы на основании ваших ответов.

Она замолкает и шевелит бровями, а парень со станцией начинает раздавать нам школьные айпады.

– Я, конечно, обязана вам сказать, что результаты теста предоставляются исключительно в развлекательных целях и нужны для того, чтобы найти подходящих по интересам друзей. Что-то вроде дружеского краша. – Ее улыбка становится хитрее. – Но-о-о мы не можем проконтролировать, что вы будете делать с предоставленной информацией. Не забывайте, что совсем скоро бал выпускников, и, если у вас до сих пор нет пары, это хороший шанс узнать, с кем вы лучше всего проведете время!

Мистер Меса недовольно кряхтит из-за своего стола, однако девушка Сэма продолжает:

– Так вот, сейчас вы пройдете тест, а потом не забудьте залогиниться и заплатить десять долларов, чтобы узнать, кто ваш потенциальный краш. Вся прибыль пойдет на новый амбар, так что вы совершите доброе дело. О, и не забудьте записать код доступа, когда закончите. Он нужен для просмотра результатов.

Ученики начинают стучать пальцами по планшетам – им не приходится даже задумываться об ответах. Они видят вопрос вроде «Вы жаворонок или сова?» и тут же выбирают подходящий вариант. Им не нужно копаться в своих двух предыдущих личностях, одна из которых вставала рано утром, чтобы бегать, а другая до поздней ночи играла в настолки. Не нужно думать, какая из этих личностей настоящая.

И это еще простой вопрос! В тесте полно утверждений вроде «Я ценю дружбу больше, чем успех в делах» и «Мои друзья считают меня добрым человеком», которые нужно оценить по шкале «совершенно согласен» – «нейтрально» – «совершенно не согласен».

И мне совсем не помогает тот факт, что девушка Сэма Джордана, чирлидерша, богиня во плоти, стоит у доски и разглядывает нас со скучающим видом, явно желая поскорее закончить и двинуться дальше.

Она даже не смотрит на меня, а я чувствую, как горят мои щеки. Пускай она и понятия не имеет, кто я такая, – я знаю ее парня.

Что за глупая мысль. Он явно меня даже не узнал. Если судить по детским фотографиям, которые мама всегда развешивает на стенах наших временных жилищ, я не сильно изменилась за эти годы: круглые щеки, круглое тело – детский жирок превратился в жирок подростковый. Кожа все такая же бледная (если не считать веснушек), глаза такие же карие. Волосы остались непонятного блондинисто-коричневато-рыжеватого оттенка – в зависимости от освещения. Ну, кроме того театрального периода, когда я покрасилась в платиновый блонд. Но даже моя театральная персона не обладала достаточной целеустремленностью, чтобы так часто ходить в парикмахерскую.

Моя внешность намного ближе к изначальному варианту, чем то, что происходит внутри.

Неужели Сэм меня совсем не узнал? Даже в глубине души не понял, что это я? Помнит ли он хоть что-нибудь, рассказывал ли своей девушке о моем существовании?

Конечно нет. За обедом он посмотрел сквозь меня и не сказал ничего, кроме вежливого «Уйди, пожалуйста, моя гораздо более привлекательная девушка хочет сесть рядом со мной». (Последнюю часть я приукрасила, но все равно.)

В конце концов я отвечаю на вопросы теста, руководствуясь то ли интуицией, то ли страхом, что окажусь последней сдавшей планшет. Как в бреду, я стучу по экрану все быстрее и быстрее, стараясь подавить панику от мысли, что я совсем себя не знаю. У меня нет ни догадок, ни выбранного направления, и, господи, почему в школах всегда либо жутко холодно, либо – как сейчас – адски жарко?

Лучше бы этот тест объяснил мне, кто я, что у меня хорошо получается и чем мне заниматься в свободное время. Выдал бы что-нибудь полезное, а не дурацкие мэтчи. Но, прежде чем я умудряюсь упасть в самую пучину отчаяния, я напоминаю себе, что над этим я и собираюсь думать следующие два месяца.

Идеальное время, чтобы взять паузу, изучить себя, понять, чего я хочу, кем хочу стать. Информации у меня полно: за эти годы я перепробовала множество хобби, примерила множество ролей. Нужно только отсеять ненужное, пока не останется самое ядро, которое можно сформулировать в двух абзацах для университетов – ну и для себя.

Может, и хорошо, что Сэм меня не узнал. Это только мешало бы процессу, а времени у меня немного. Нужно во всем разобраться до поступления в университет.

Да, встреча с Сэмом – это неплохая встряска, но в корне ничего не меняет.

Ничего серьезного. Просто случайность.

Сдав планшет, я отпрашиваюсь в туалет. Мистер Меса окидывает меня подозрительным взглядом. Не знаю, почему учителя считают, что мы ходим в туалет хулиганить, а не, ну, пи́сать, но я вижу, как мистер Меса оценивает меня, пытается по моему лицу понять, стану ли я курить или рисовать на кабинках маркером.

К счастью, меня отпускают. Пи́сать я не хочу, а вот ополоснуть руки и размять ноги будет неплохо: поможет справиться с остатками легкой паники, охватившей меня во время теста.

В оцепенении я прохожу два коридора и осознаю, что не имею ни малейшего понятия, где находятся туалеты. Интуиция подсказывает, что они должны быть вот за этими классами, но я не вижу вывесок или питьевых фонтанчиков и не слышу плеска смываемой воды.

Уже собираюсь развернуться и пойти обратно на урок, прежде чем заблужусь окончательно, как рядом со мной открывается дверь, и я отпрыгиваю в сторону, чтобы не получить по лбу. Выходящий, должно быть, это заметил, потому что бросился ко мне – чтобы не дать упасть? извиниться? – но становится только хуже.

Начинается неразбериха – такая, где ударяются локтями и получают больше синяков, чем если бы мы просто замерли на месте. Мы отчаянно пытаемся распутаться, словно персонажи из мультика, приклеившиеся друг к другу жвачкой. Победу одерживает гравитация, сила, которой мы не можем противостоять, и мы едва не валимся на пол. К счастью, он удерживает нас обоих на ногах, уверенно схватив меня за плечи. Холодный рукав его спортивной куртки прижимается к моему локтю.

– Прости, – говорит парень. – Я не хотел. Надо мне было смотреть, куда иду, но я не думал, что в коридоре кто-то будет…

Его голос, голос Сэма – потому что, конечно же, это он, – замолкает. Сэм смотрит на меня почти так же, как в столовой, но я не собираюсь обманываться дважды. Он просто растерялся. Я лишь помеха, нечто новое в рутине, и он пытается понять, что я, а не кто я.

Он меня не помнит, и это нормально.

– Ты за нашим столом на обеде сидела, да? – спрашивает он. – Новенькая?

Улыбка Сэма обманчива – идеальная на первый взгляд, если не знать, куда смотреть. Но я знаю. Что-то не так в его глазах. Взгляд осторожный. Опасливый.

Мне тут же хочется заставить его улыбнуться. По-настоящему улыбнуться. Как эгоистично. Нужно оставить его в покое, позволить вернуться в свой привычный мир, а не совать палки в колеса и напоминать о том, кто я такая и кем мы были.

Когда мы еще дружили, жизнь Сэма распадалась на куски. Он был… не могу подобрать слово. Поэтому он имеет полное право забыть обо всем. Даже обо мне. Даже об Улиткограде и нашем дереве. Если это помогло ему исцелиться, кто я такая, чтобы все портить?

Сэм моргает, явно ожидая ответа от странной новенькой, которая слишком долго молчит.

– Да, привет, – говорю я, твердо решая, что не буду ни о чем ему напоминать. – Я просто искала туалет.

Клянусь, что-то в его лице меняется. Клянусь. Улыбка больше не притворная – она пропадает совсем. Он щурится на меня, будто пытается высмотреть что-то в тумане, и я отменяю свое твердое решение так же быстро, как его приняла.

Сэм продолжает щуриться:

– Я тебя знаю?

По коже пробегает мороз. Не знаю, куда подевалась моя кровь, но она точно утекла из рук и ног, потому что им внезапно становится холодно.

– Я новенькая, – говорю я, сжимая и разжимая кулаки, чтобы согреть пальцы. – Сегодня мой первый день.

Сэм все смотрит на меня сверху вниз, и теперь, когда он может меня узнать, я вдруг паникую.

– А до этого, – говорит он, – где ты жила? Откуда приехала?

– Из Сиэтла, – отвечаю я. – Ты там бывал?

Вновь что-то меняется в его лице, но слишком быстро, неуловимо.

– Да, кстати, бывал. В этом году ездил смотреть на «Хаски».

Теперь я щурюсь:

– Что, собак любишь?

Он смеется внезапно, громко. Тут же замолкает, пока эхо не разнеслось по пустующему коридору.

– Это футбольная команда. – Он улыбается. В этот раз улыбка почти трогает его глаза. – Вашингтонского университета.

– Значит, не любишь собак? – дразню его я. Как приятно ему улыбаться.

– Не особо.

– Тогда кошек?

Он все еще улыбается:

– Я скорее по комнатным растениям, хотя мне даже их лучше не доверять.

Мне нужно идти. Мне давно пора идти. Мистер Меса точно начал думать, что я залипаю в телефон, сидя в туалете.

Но если это последний раз, когда я вижу Сэма… А я уже буквально в шаге от того, чтобы просто сказать ему, кто я. Разве лишний сантиметр что-то изменит?

– Футбол, значит, любишь?

Его голос звучит удивленно, напряженно:

– Что? Почему ты спрашиваешь?

Я поднимаю руки, словно сдаваясь:

– Ну, ты ездил в самый Сиэтл, чтобы посмотреть на команду, и… – я указываю на его куртку, – ты, очевидно, играешь, так что…

Сэм, похоже, собирается с мыслями. У него такой вид, словно он считает в уме.