Я уже пожаловалась друзьям, что в отчаянии, и рассказала, как чуть ли не силой заставила Уэстона мне помочь, и как он непонятно себя ведет, и в какой тупик меня загнало то, что мистер Брант потребовал отдать мою партию Райланду, и это на виду у всего оркестра!

– Ужасно интересно, как ты поладишь с Уэстоном, – сообщает Энди. – Этот парень такой странный.

– В каком смысле? – спрашивает Кристин. За нашим столиком она единственная девятиклассница, но мы ее принимаем, потому что она у нас в оркестре – гобой, всего один, и ее необходимо беречь и радовать. Гобой и так сложно встроить в оркестр, а если гобоист будет грустить за ланчем в одиночку, то тем более. – С виду он вроде нормальный.

– Он все время таскает эту кожанку. Ладно, кожанка сама по себе норм. Но в разгар лета?! Парень что, воображает себя Призраком Рокера или кем? Бред какой-то, – объясняет Энди, поедая йогурт. – Мы с ним занимались у одного и того же препода фортепиано, только в прошлом году Уэстон бросил. Могу подтвердить, что Уэстон жесть какой талантливый, но при этом до чертиков асоциальный. Так что парень реально странный.

– Точно, – подхватывает Лорен, и внутри у меня вспыхивает раздражение: она так охотно согласилась, а я готова поставить все содержимое своей копилки на то, что она ни разу с Уэстоном толком не разговаривала. – Давай лучше я тебе помогу? – Поворачивается ко мне. – Тебе же в общем не надо, чтобы он разучивал твою партию.

Уэстон Райан. Когда я сказала, что знаю его, то не хотела лгать. А получилось – солгала. На самом деле не знаю. Не так, как Лорен, или Энди, или кого угодно в школе. Уэстон похож на туман, который ранним утром стелется низко над полями, – он здесь, но никак не оседает.

Но все-таки я знаю достаточно. У меня есть несколько отрывочных воспоминаний – как вспышки – со времен первого года в старшей школе, до того как Уэстон уехал в Блум.

Вот он сидит в углу оркестрового зала и читает книгу – во время длинных летних репетиций. Вот Уэстон словно далекая планета на солнечной орбите, а солнце – это Рацио и Джонатан, те громко шутят и всегда готовы улыбнуться. Вот Уэстон не жалеет времени, чтобы поймать геккончика, который забрел в зал, где все шумно и суетливо собираются на футбольный матч, – и, сложив ладони ковшиком, бережно выносит его наружу, подальше от опасности.

Вот Уэстон после окончания финальной вторничной репетиции в прошлом году, стоит прислонившись к своему старому «форду-эксплореру» травянисто-зеленого цвета: кожаная куртка, длинные светлые волосы падают на лоб, когда он понуро опускает голову, а бледные длинные пальцы небрежно держат мобильник.

Я уезжала одной из последних, потому что в тот вечер была очередь моей группы убирать аппаратуру. Мне следовало тогда спросить его, что случилось, а я не спросила. Чтобы оказаться у машины, где меня ждала мама, надо было как раз пройти мимо Уэстона – но я ни слова ему не сказала.

Я знаю, что он не учился у нас в прошлом году из-за развода родителей, знаю, что год провел в ближайшем городке, Блуме, в школе, которая во всем наш конкурент, – и их оркестр тоже соперничает с нашим. Две недели назад в летнем музыкальном лагере ребята в шутку обзывали Уэстона предателем.

А он не смеялся.

Но, главное, я знаю, что все, за исключением Рацио и Джонатана, уверены: Уэстона надо терпеть или сторониться. Интересно, может, меня так мутит потому, что я знаю, твердо знаю: если бы только окружающим было известно, какие тени незримо нависают надо мной, хотя я каждый день прикидываюсь веселой и общительной, со мной бы тоже никто не дружил.

Поэтому я говорю Лорен:

– Ну вы же все заняты. Так что я это предусмотрела.

Тут к столу подходит Райланд, и Лорен с Энди и Кристин внезапно глубоко погружаются в свой отдельный разговор.

– Анна? Я хотел извиниться. Честное слово, я ничего не говорил мистеру Бранту насчет того, что заберу твою партию. Вот правда. Я не хочу играть дуэт.

В руках у Райланда поднос, и стоит он вполоборота к столу, точно готовится отшатнуться, если я разозлюсь, – до чего нелепо. Райланд сто раз подвозил меня на репетиции, когда я еще не получила права. Когда мы сидим в секции духовых, он постоянно шутит себе под нос, чтобы рассмешить меня, а еще все уговаривает вписаться в джазовый ансамбль.

Разозлиться на Райланда – все равно что разозлиться на щенка. Очень умненького и талантливого щенка.

– Я знаю, что ты не говорил, – откликаюсь я и кладу печенье «Орео» на свободный пятачок подноса. – Но, если с Уэстоном ничего не получится, тогда, возможно, мне понадобится твоя помощь.

Райланд фыркает:

– Неохота так говорить, но Уэстон – лучший вариант. Он, может, и странный, но по части любой музыки просто зверский талантище. Если тебе кто и поможет разучить дуэт к сроку, так это он.

– Эй! – восклицает Лорен, подозрительно быстро переключаясь со своего притворно увлекательного разговора. – Я уже предложила Анне помощь!

Райланд улыбается ей поверх моей макушки:

– Ага, можно подумать, ей нужна помощь пикколо. Ты у нас единственная пикколо по одной простой причине: никому не вынести двух пикколо сразу.

– Я – единственная флейта-пикколо, потому что я лучшая! – Лорен хватает печенье с подноса Райланда и проворно закидывает в рот.

Но Райланда этим не собьешь.

– Хочешь узнать, как заставить две флейты-пикколо играть слаженно? – растягивая слова, произносит он.

Лорен испепеляет его взглядом.

– Для этого одну придется убить.

– Ха-ха. Офигеть как смешно. Лопнуть можно. По крайней мере, мне не приходится бежать к медсестре с занозой в губе.

Райланд закатывает глаза и направляется к своему столу, бросив через плечо:

– По крайней мере, мой инструмент слышно с расстояния более трех метров.

Лорен поворачивается к нам:

– Ах, так я недостаточно громко играю? В моей секции четыре человека. Че-ты-ре. А у Райланда семь. И все равно мистер Брант каждую репетицию требует, чтобы играли погромче.

– Разве вы с Райландом не ходите вместе в молодежную группу при Первой баптистской? – застенчиво спрашивает Кристин.

– Да, к счастью. Только Господь способен помочь этому мальчику, благослови его небо, – отвечает Лорен.

– Гм, вообще-то раньше они еще и встречались, – добавляет Энди и кладет передо мной еще одно печенье.

– Так вы друг друга ненавидите? – уточняет Кристин.

Лорен фыркает:

– Ой, что ты. Если мы тут будем ненавидеть каждого из оркестра, с кем бегали на свиданки, тогда и друзей не останется. Энди вот ходит в духовую секцию как на работу.

– Ну уж извините. Я продвигаю межсекционные отношения, – возражает Энди. – Нелегкая ноша, но кто-то должен делать это дело.

– Ах, какой герой, – невозмутимо вставляю я.

– А еще прошлогодняя эпидемия мононуклеоза разразилась исключительно по его вине, – добавляет Лорен, забрасывая в рот крошечную морковку.

– А вот и нет. Все из-за вас, духовых, с вашей отвратной привычкой капать слюной на пол и везде ее разбрызгивать. А вот от ударных никаких физиологических жидкостей. Разве что кровь, пот и слезы.

От этих веселых препирательств тугой узел, в который у меня с самой репетиции завязались внутренности, расслабляется. Целый урок истории и потом испанского я так и сяк крутила в голове события этого утра, и они успели разрастись до чудовищных размеров Годзиллы, уничтожив все остальное.

Но сейчас, когда Лорен и Энди весело препираются, а Кристин боится рассмеяться, но не выдерживает и хохочет, мне уже кажется, что мое положение не так ужасно. Год ведь еще только начинается. И я успею утрясти проблемы. Теням меня не одолеть.

К тому времени, как раздается звонок с большой перемены, я уже почти убедила себя – все хорошо. Но потом кожу вдруг начинает покалывать от чьего-то взгляда, и точно – вот он, Уэстон Райан, с кожаной курткой, перекинутой через руку, прислонился к кирпичной стене у лестницы.

Когда мои карие глаза встречаются с его голубыми, внутри снова все сжимается, но как-то по-новому – скорее приятно. Да, приятно.

– Э-э… мне надо с ним поговорить, – сообщаю я Лорен, кивнув в сторону Уэстона. – Увидимся на уроке. Прихватишь мой учебник для подготовительного курса, он у меня в шкафчике?

Лорен тоже смотрит на Уэстона, но прищурившись:

– Анна, он странный. Очень странный. Может, мне все-таки пойти с тобой?

Я отрываю взгляд от Уэстона и слегка поворачиваюсь, чтобы он не видел, как шевелятся мои губы.

– Почему вы все твердите одно и то же? – Удивительно, но тон у меня раздраженный и оборонительный. – Из-за его куртки?

– Из-за того, что он – такой. Ты же знаешь, как всем с первого взгляда нравится Джессика, даже если они еще ничего о ней не знают?

Джессика – хорошенькая, говорливая трубачка. Я киваю:

– Да, и что?

Лорен понижает голос и многозначительно шепчет:

– Вот точно так же у всех одинаковое ощущение от него: даже если ничего о нем не знают, странность нутром чувствуют. И опасаются.

Эта всеобщая неприязнь к Уэстону – просто поразительная несправедливость! Я не понимаю, почему так. Подумаешь, человек носит кожаную куртку! А еще он читает книжки и спасает гекконов. И не выставил меня за дверь, когда я ворвалась в класс и, помешав ему репетировать, взмолилась о помощи.

Ну не может он быть совсем плохим. Я даже убеждена: он совсем не плохой.

– Я тоже со странностями, – напоминаю я, и Лорен досадливо хмыкает.

– У тебя странности в социально допустимых пределах. Самая большая – рождественские носки, ну и, может, то, что твоя семья ужасно забавная.

На это мне ответить нечего. Лорен практически моя ближайшая подруга. Мы знакомы с третьего класса. Но, хотя мы сто раз ночевали друг у друга и целую вечность катались вместе на оркестровом автобусе, сейчас я задумываюсь: а у Лорен вообще есть время, чтобы хоть кого-то узнать как следует? Она занимается уймой всего, и все у нее получается блестяще: в оркестре играет, в танцевальной команде выступает, участвует в забегах по пересеченной местности и в школьных научных конкурсах – а еще успевает ходить на секцию плавания вне школы.

Она всегда куда-то торопится, и порой мне кажется: наша дружба у нее где-то на последнем месте, если остается время после всех занятий. Вот я и отказалась, когда она предложила помочь с дуэтом: даже если сейчас Лорен сказала это на полном серьезе, потом она, возможно, будет слишком загружена.

Эта мысль сбивает меня с толку, зато придает решимости.

– Ничего страшного со мной не случится. Я поговорю с ним буквально минутку. Прихватишь мой учебник?

Лорен закатывает глаза и забирает у меня коробку из-под ланча.

– Превосходно. Это я положу в твой шкафчик, но только чтобы облегчить задачу твоим родителям, когда они приедут за твоими вещами – после того, как твои чудачества доведут тебя до смерти.

– Ой, все, иди уже, – говорю я.

До урока остается минут пять, и две из них мы уже истратили на этот спор шепотом.

Даже еще не обернувшись, я знаю, что Уэстон по-прежнему дожидается меня: чувствую, он так и не сводил с меня глаз. Когда я поворачиваюсь к нему, он за секунду окидывает меня взглядом с головы до ног – мою синюю футболку с прошлогоднего церковного марафона, любимые джинсы и теннисные туфли. И опять смотрит мне в глаза.

Глупо, но я жалею, что на мне не тот наряд, что в первый день учебы, – не блузка с пышными рукавами. Ой, можно подумать, мальчики замечают такие нюансы.

Когда я оказываюсь лицом к лицу с Уэстоном, то вся вспыхиваю. Он не меняет позу – по-прежнему стоит привалившись к стене, и это удачно, потому что так меньше заметно, насколько он выше меня, а он намного выше.

Я не знаю, что сказать. Растерялась. Перед глазами у меня одновременно прокручиваются на повторе утренний позор на репетиции и то, как вчера меня встретил широко распахнутый взгляд Уэстона, когда я ворвалась в репетиционную.

Поэтому брякаю первое, что пришло в голову:

– Ты собираешься отращивать волосы?

Брякнула – и внутренне вся сжалась. «Ай, молодчина, Анна. Каждый разговор с ним начинаешь с волос».

Лицо Уэстона проясняется – будто в пасмурный день, когда не ждешь, что хмарь разойдется, солнце вдруг проглядывает сквозь тучи. Он склоняет голову набок:

– А ты хочешь, чтобы отрастил?

Под пристальным взглядом его голубых глаз я особенно остро чувствую, как лямка рюкзака трет мне плечо.

– Я хочу, чтобы ты мне сказал, когда мы встретимся разучивать дуэт, – отвечаю я.

На лицо его набегает тень. Только этого не хватало, погода опять хмурится.

– Я не могу тебе помочь.

Сердце у меня падает.

– Не можешь или не хочешь? – уточняю я.

Уэстон приоткрывает рот, но я говорю: «Только не ври», и его губы смыкаются.

– Все врут, – помолчав, произносит он.

Между нами вклинивается звонок на урок, но мы оба не двигаемся с места. У нас осталась одна минута.

– А если мы договоримся не лгать друг другу? – спрашиваю я. – Ну вот просто пообещаем говорить друг другу только правду, даже если она горькая?

В детстве я была влюблена в мультяшного пирата из образовательной телепередачи, которую смотрела Дженни. По сюжету он был плохим парнем, негодяем, но то, как ухмылка у него перетекала в улыбку, искупало все: и что он постоянно воровал буквы алфавита, и что портил идеальные геометрические фигуры.

Так вот кого мне напоминает медленная улыбка Уэстона – того самого пирата. Негодяя. От его улыбки ноги у меня забывают, как стоять, и подгибаются.

– Так ты хочешь, чтобы я отрастил волосы?

Голос у него сейчас низкий – не шутит, – и глаза слишком серьезные.

– Можешь делать что уго…

– Ты обещала, – перебивает он. – Правду.

Я мучительно ищу ответ, но тут звучит звонок на урок. Спасена! Так церковный колокол в сказках спасает от нечистой силы.

– Урок. – Я показываю рукой куда-то дальше по коридору. – Мне нельзя сильно опаздывать к миссис Бенсон.

– Я и не хочу, чтобы ты опоздала. Ни за что. – Ох, какой низкий голос. – Но, Анна?

Я уже хотела было уйти.

– Что?

– Как насчет моих волос? Тебе больше нравятся длинные? – Уэстон поднимает брови.

Я делаю шажок назад.