Сэррей с напряженным вниманием всматривался в эти портреты. Он нашел портрет Марии Сэйтон, какой он знал ее в Инч-Магоме. Рядом с этим портретом висел другой, и кровь быстрее забилась в его жилах, когда нежным, мечтательным и задумчивым взглядом он уставился на изящную фигуру, опиравшуюся на лютню, словно она собиралась запеть своим дивным голосом ту самую нежную песню, которая наполнила его сердце тоской в ту ночь. «Джен Сэйтон» – гласила подпись, сделанная под портретом большими золотыми буквами. Сэррей читал это имя взором, а сердце тихим шепотом повторяло его за ним. Он забыл, где находился, зачем пришел в этот зал; он стоял погруженный в созерцание, и его душа тихо шепталась с этими прекрасными глазами о страданиях тоски. Этот образ, черты которого глубоко внедрились в его сердце, он должен был унести в одиночество своей жизни, и в его груди снова должно было проснуться старое страдание любви, с которым он так долго боролся.

Вдруг тихое шуршание шелкового платья заставило Роберта очнуться от грез; он испуганно поднял голову и увидал ту, о которой мечтал, словно портрет по волшебству ожил.

И Джен Сэйтон была поражена, встретив в галерее чужого человека; ее нежные, прозрачные щеки вдруг окрасились под огнем взоров Роберта ярким румянцем, и казалось, что на ее лице, обрамленном белокурыми локонами, занялась утренняя заря.

– Леди Сэйтон, – дрожа, произнес Сэррей, словно пронизанный неземным блаженством, дрожа, что эта греза вдруг растает перед ним, и пугливо и смущенно подошел к ней. – Леди Сэйтон, простите! Я ждал здесь вашего брата.

Джен улыбнулась, смущение незнакомца придало ей храбрости: ведь он был поражен, увидев ее, значит, он не подстерегал ее здесь и не хотел застать врасплох; очевидно, это был гость, которому надо было сказать «добро пожаловать».

– Милорд, – ответила девушка, – я видела, как брат только что проскакал вдоль улицы. Значит, он сейчас же будет здесь и примет вас.

Она кивнула Роберту головой и хотела удалиться, но мысль, что, быть может, он уже никогда более не увидит ее, придала Роберту храбрости использовать удобный случай.

– Миледи! – воскликнул он, и его взор призывал ее обратно, молил не покидать. – Ваш брат не обратится ко мне с приветствием, так как думает, что должен меня ненавидеть за то, что меня зовут Робертом Сэрреем и я англичанин!

Джен изумленно посмотрела на него, и ему показалось, что при его имени она испуганно вздрогнула, хотя и с любопытством окинула его взглядом.

– Вы граф Сэррей? – переспросила она.

– Да, леди, я гость вашего брата, хотя, к сожалению, не друг его. Миледи, возможно даже, что через несколько минут он будет смотреть на меня, как на смертельного врага, но, что бы вы ни услышали, что бы вам ни сказали, верьте моему слову – слову человека, высшим блаженством которого было бы, чтобы вы правильно судили о нем; будьте уверены, что я неизменно хранил самое полное уважение к вашему семейству и никогда не поступал недостойно.

– Милорд, – забормотала девушка, смущенная и пораженная этим бурным, страстным взрывом чувств, – я боюсь даже отгадывать, на что вы намекаете. Я верю, что вас оклеветали, что мой брат ошибается, но прошу вас: лучше уйдите с его дороги, не вызывайте его на объяснения, которые при его вспыльчивости могут повести к самым печальным последствиям!

– Миледи, не просите меня! Достаточно мельком высказанного вами желания, чтобы я счел священным долгом исполнить его. Но разрешите мне исполнить его так, как этого требует от меня моя честь. Вы боитесь, что мне еще раз придется скрестить с вашим братом оружие; но разве он не ваш брат и разве мог бы я когда-нибудь забыть, что ваши глаза станут оплакивать его, что ваше сердце возненавидит меня, если я подниму против него оружие? Нет, миледи, как когда-то я пролил свою кровь только ради того, чтобы услышать слово благодарности из уст вашей сестры, так и теперь я хотел бы заслужить ласковую улыбку, привет ваших прекрасных глаз, и соглашусь лучше сломать свой меч, чем поднять его против того, кого вы любите.

Раздался громкий звон шпор, и несколько вооруженных людей с громким топотом ввалились в комнату.

– Бегите, – дрожа, прошептала Джен, – брат возвратился с Дугласом; они вместе кутили, он не должен застать вас здесь.

Она еще говорила это, когда раздался голос Сэйтона.

– Где он? Клянусь святым Голирудским крестом, неужели он осмелился… А?! – перебил он сам себя, входя в этот момент в галерею. – Леди Джен Сэйтон принимает против моего желания графа Сэррея?

Лицо Сэйтона было очень красно, жилы на висках налились, мрачный взгляд предсказывал мало хорошего. Но Роберт со спокойной решимостью пошел к нему навстречу и произнес:

– Милорд, в этом виноват только я; я вошел в галерею, даже не подозревая встретить здесь леди Сэйтон. Но, раз это случилось, я надеюсь, что вы поверите, насколько я приписываю одному только счастью эту случайность и не льщу себя надеждой, что вы сочтете меня достойным быть принятым леди Сэйтон.

– Милорд, – возразил Сэйтон, приказав сестре удалиться, чему она, дрожа, повиновалась, – я слышал, будто вы приказали уложить свои вещи и хотите поговорить со мной. Если вы собираетесь поблагодарить меня за гостеприимство, которым вы мне обязаны, то избавьте себя от лишнего труда. Как только вы оставите мой дом, я последую за вами в надежде настичь вас где-нибудь за воротами; мне тоже надо поговорить с вами.

– Милорд, для этого и я искал вас здесь.

– Разговор, который я желаю иметь с вами, не может иметь место в зале, где священны законы гостеприимства.

– Но мой разговор может и должен иметь место тут! – решительно ответил Сэррей.

– А я не имею ни малейшего желания слушать вас. Милорд, не испытывайте моего терпения! Я выполнил свой долг, как ни трудно мне было это. На вашем месте я не стал бы искать меня дома, а предпочел бы ждать меня с двумя секундантами на лугу, вооруженным и верхом. Я с большим бы удовольствием приветствовал вас секирой, чем кубком, но я покорился вашему желанию и теперь немало радуюсь, что комедии пришел конец. Законы гостеприимства защищают вас от моего меча, пока вы не будете находиться в расстоянии часа езды от Эдинбурга. До того времени мы – друзья, но потом – враги. Правильно ли это? – спросил он, обращаясь к гостям, вошедшим в галерею.

– Таков обычай! А на дороге вы можете встретиться с Сэрреем, если у него хватит храбрости подождать вас! – ответил Дуглас при одобрении всех остальных.

– Милорд Сэйтон, – произнес Сэррей, – я не выйду из вашего дома, пока не дам вам оправдывающих меня объяснений, и раз вы сослались на свидетелей, чтобы они одобрили ваш образ действия, то я требую, чтобы они поддержали и меня в моей правоте.

– Выслушайте его, – улыбаясь, сказал Дуглас, – ведь это вас ни к чему не обязывает.

– Милорд, – ответил Сэйтон после короткого колебания, – никто не смеет сказать, будто Сэйтон нарушил законы гостеприимства. Говорите, сколько хотите; я и мои друзья, мы выслушаем вас.

– Больше мне ничего не нужно, – заявил Роберт. – Граф Лейстер сообщил мне, что он необдуманно высказался о моих отношениях к вашей сестре, леди Марии.

– Клянусь святым крестом, милорд, – заскрипел зубами Сэйтон, – вы осмеливаетесь…

– Я осмеливаюсь думать, что дворянин не имеет права считать другого дворянина подлецом, не выслушав его, а я был бы таковым, если бы когда-нибудь позволил себе говорить о вашей сестре иначе как с глубоким уважением. Я говорю это не для того чтобы стараться побороть ваше недоброжелательство ко мне, а лишь для того, чтобы сложить с себя всякую ответственность, которой вы могли бы потребовать от меня на основании слов графа Лейстера. Я никогда не стану драться с тем, кто защищает честь леди Сэйтон, и сам сделал бы то же самое, если бы кто-нибудь решился задеть ее. В силу этого я заявил графу Лейстеру, что порываю свою дружбу с ним, так как не могу быть другом человека, говорящего про леди Сэйтон без достаточного уважения. Вы видите, таким образом, что только я один являюсь оскорбленным; меня выставили хвастунишкой, и в этом отношении я могу считаться только с графом Лейстером и менее всего с вами. Я не стану драться на поединке с братом той, которую когда-то я объявил дамой своего сердца. Если же, – с этими словами он обратился к гостям Сэйтона, – здесь имеется кто-либо, кто имеет охоту обменяться со мною ударами меча, то я готов ждать его где бы то ни было.

– Я готов! – почти одновременно воскликнули граф Дуглас и Линдсей.

Сэйтон с раздражением поклонился ему. Он должен был отказаться от желанного поединка, так как получил требуемое удовлетворение.

– Милорд, – сказал он, тогда как Сэррей кланялся графу, – я с удовлетворением принимаю ваши объяснения, хотя мне и было бы приятнее разрешить недоразумение рыцарским поединком. Но только оскорбление давало мне право назначать гостю свидание за воротами; теперь мы поквитались с вами, и я надеюсь не попадать больше в такое положение, которое удержит меня от напоминания вам о нашей ссоре у собора Нотр-Дам.

– Я тоже надеюсь на это, хотя и понимаю это в другом смысле, чем вы. – С этими словами Сэррей поклонился и, приняв от хозяина прощальный кубок, как того требовал обычай, вышел из замка, чтобы сесть на своего коня.

Графы Дуглас и Линдсей последовали за ним со своими оруженосцами; у них не было никаких оснований выжидать, пока Сэррей отъедет на расстояние часа пути от замка.

III

Всадники вскочили в седла и собирались проехать под воротами замка веселой кавалькадой, словно дело шло о прогулке, а не о дуэли, как вдруг столкнулись с двумя другими всадниками, приближавшимися к сэйтоновскому дворцу. Последние, судя по внешнему виду, совершили длинный переезд, так как их платье было совершенно запылено, а лошади – в пене. По первому взгляду Сэррей узнал друга, приехавшего в сопровождении оруженосца, чтобы отыскать его.

– А, Вальтер Брай! – крикнул Роберт, не замечая, как при этом имени насторожился граф Дуглас, с любопытством посмотревший на новоприбывшего.

Сэррей поспешно пожал руку другу и шепнул ему, что нашел Филли.

Лицо Брая просветлело при этом, и хотя его взор мрачно и подозрительно скользил по всадникам, носившим столь ненавистные ему цвета Дугласа, но он с напряженным вниманием слушал, что рассказывал ему Сэррей. Когда тот окончил свой рассказ замечанием, что Брай не мог бы приехать в более подходящий момент, чтобы удалить Филли из близости Лейстера, Вальтер с удовлетворением улыбнулся и произнес:

– Я не разделяю ваших опасений относительно Филли, так как женщина, не способная оградить свою честь, заслуживает позора. Но я рад слышать, что вы не доверяете графу Лейстеру. Это фаворит Елизаветы, который прислан сюда погубить шотландскую королеву; еще есть время предупредить ее!

– Она предупреждена! – ответил Сэррей.

В этот момент к ним подъехал граф Дуглас, прозванный Черный Дуглас. Он испытующе впился взором в Вальтера Брая и спросил:

– Сэр, вы родом из Дэнсдорфа?

– Да, граф Дуглас. Меня зовут Вальтер Брай из Дэнсдорфа, и я еще ребенком мерялся оружием с дугласовскими всадниками.

– И вероятно, испытали на себе тяжесть их кулаков. Один из моих друзей, лэрд Бэклей, граф Гертфорд, просил меня повесить вас на первом же дереве, если вы покажетесь в Шотландии.

– Милорд, если лэрд Бэклей – ваш друг, то вы угодили рукой в помойную яму. Но обоим вам место на виселице, если храбрый граф Дуглас научил своих всадников нападать целой дюжиной на одного человека.

– Сэр, вы, очевидно, солгали, когда сказали, что мерялись оружием с дугласовскими всадниками, иначе вы знали бы, что дугласец сам лучше выступит против десятерых, чем набросится с несколькими товарищами на одного. Это вы хитростью заманили всадников моего отца к обрыву в Эдинбург?

– Да, я, и милорд Сэррей подтвердит вам, что дюжина ваших всадников преследовала единственного человека, который хотел защитить женщину от подлости вашего друга.

– Но позвольте! Ведь это была распутница, выпоротая перед тем у позорного столба.

– Это была мать вашего ребенка, милорд Дуглас, а ваш друг виноват в том, что ее признали распутницей.

– Мать моего ребенка? Вы с ума сошли или ваша шея хочет познакомиться с моей секирой?

– Милорд, у меня кулак чешется дать вам такой ответ, какого вы заслуживаете! – произнес Брай. – Лэрд Бэклей, ваш друг, преследовал ухаживаниями мою невесту, бедную девушку, подстерег ее на сеновале, и, когда она стала отбиваться от него, тогда он кликнул ваших всадников и обругал ее при них распутницей. Ее потащили к озеру, окунули в воду и привязали к папистскому столбу. Я вернулся из лагеря графа Аррана, услыхал о происшедшем и хотел прежде выслушать эту девушку, а потом уже отомстить. Ваши всадники бросились за мной вдогонку, и я заманил их к обрыву, потому что не хотел им давать убивать себя; лэрд удрал, боясь моей мести. Кэт, как звали девушку, нашла приют у одной ведьмы, и ей удалось, несмотря на преследования Бэклея, который выжег подземелье, добраться до вашего замка. Тогда вы окончательно опозорили ее там. Случаю было угодно, чтобы я воспитал и полюбил вашего ребенка. Но я говорю это совсем не для того, чтобы причинять вам лишние хлопоты; мне кажется, что уже ради вашей дочери я обязан убить единственного человека, который имеет право назвать ее незаконнорожденной.

– Не знаю, чему и верить! – пробормотал Дуглас. – Бэклей – негодяй, а вы были покровителем, а не погубителем его возлюбленной? Вы воспитали моего ребенка и вместо благодарности ищете ссоры со мной?

– Я ручаюсь за слова Брая, – вступился теперь в разговор и Сэррей, – и могу подтвердить все сказанное им; только мне было неизвестно, что дочь Кэт – ваш ребенок. Однако, раз Брай говорит это, значит, так оно и есть. Милорд, хотя вы и настроены против меня очень враждебно, но я считаю вас за слишком честного человека, чтобы не верить, будто вы просто обмануты негодяем Бэклеем; этот субъект обманул уже многих, а за последнее предательство своих благодетелей ему пришлось жестоко поплатиться; как раз та, которой он хотел предать их, наказала его за них.

– А мне он говорил, что его предала женщина! – произнес Дуглас. – Я не могу требовать от него, чтобы он дал мне доказательства, так как это калека, у которого пыткой сломали все члены. Но я откладываю свой поединок с вами, милорд Сэррей, пока не расследую все это. Если этот человек, – он указал при этом на Брая, – говорит правду, то я обязан ему благодарностью; пусть он узнает, что Дуглас никогда не стыдится исправить совершенную несправедливость! Ребенок, в жилах которого течет моя кровь, не должен краснеть ни перед кем.

– Милорд Дуглас, – заметил Брай, – если вы хотите признать вашу дочь, тогда я беру обратно свои слова и никогда больше не скажу про Дугласа, что он позорит свой герб.

Тем временем кавалькада достигла рощицы у ворот Эдинбурга, и лорд Линдсей нетерпеливо подскакал к ехавшим впереди и спросил, уж не до Лондона ли собираются они скакать, чтобы он мог сломать милорду Сэррею шею на английской почве?

Вместо всякого ответа Сэррей соскочил с лошади и обнажил меч. Линдсей последовал его примеру, тогда как по знаку, данному Дугласом, оруженосцы подхватили лошадей под уздцы.

Поединок продолжался недолго. Линдсей повел ожесточенную атаку, но ему пришлось убедиться, что Сэррей значительно сильнее его. У него уже сочилась кровью легкая рана, когда он сделал резкий выпад, который оставлял его самого без прикрытия, но вместе с тем неминуемо должен был свалить с ног Сэррея. Но уже по параду он заметил, что Сэррей знал этот прием; поэтому он отскочил назад, чтобы избегнуть удара врага, причем зацепился шпорами за корни дерева и упал на землю в тот самый момент, когда Сэррей сделал выпад. Не ожидая, чтобы так ожесточенно нападавший враг отступил, Сэррей тоже упал, и случаю было угодно, чтобы, падая, Сэррей наткнулся рукой на острие меча Линдсея. Меч выпал из рук Роберта, и кровь потоком хлынула из разрезанной жилы, забив из нее фонтаном.

Сэррей не был побежден, но был ранен; упал в обморок от потери крови, и Вальтеру только с трудом удалось наложить ему повязки и остановить кровотечение. Дуглас кликнул своих людей, приказал взвалить раненого на лошадь, и так как вблизи находился один из его замков, то все, за исключением Линдсея, вернувшегося с оруженосцами в Эдинбург, поскакали туда.