Вернулись мы на Кэмброк-роуд 112 далеко за полночь. Нет смысла в подробностях расписывать поездку к господину Флетчеру – в ней было мало интересного. Скажу лишь, что на первом же повороте я настоял, чтобы Бабский занял место Хариса за рулем – этот нарко-мудак едва не покалечил нас. Он не справился с управлением, и мы пролетели в нескольких дюймах от грузового «Бурунга». Все-таки управлял он одной рукой, а она дрожала так, что казалась эта вибрация передается не только новенькому «Лотосу», но и всей улице.

Уже дома, Харис отдал нам все содержимое ячейки с Майл-Энд. По настоянию штабс-капитана, он открыл огромный сейф, сделанный явно по спецзаказу – этакий огромный шифоньер из толстой стали, в большом количестве наполненный деньгами, оружием и пакетами со «сладостью». Наташа потребовала всю наркоту незамедлительно спустить в канализацию, что господин Флетчер и сделал собственной рукой, дрожавшей при этом злодеянии еще сильнее, чем на руле эрмимобиля. После очищения его сейфа от наркоты, мы покинули дом Сладкого Хариса. Уходя, Бабский пообещал приглядывать за господином Флетчером, хотя это обещание было откровенной ложью с его стороны.

За этот сумасшедший день я очень устал. Без сомнений, не меньше меня устала Элизабет, госпожа Бондарева и поручик Бабский. Было потрачено много сил: физических, умственных, магических. А эмоций столько, что с лихвой хватило бы на самую суматошную неделю. Перед сном с Элиз мы все-таки приняли душ вдвоем. Честное слово, просто душ. И отправились спать. Опять же, честное слово, просто спать. Уснули, наверное, едва наши головы коснулись подушки. Я даже не успел поговорить с баронессой о том, что меня интересовало последние два часа: о том, как ей удалось засунуть руку в грудь ацтека.

Проснулся я от того, что мне кое-что померещилось. Опасно так померещилось, что я даже вздрогнул и сразу открыл глаза. Видение было очень реальным, будто со мной в постели лежит вовсе не Элиз, а Гера. Вот с чего мне в голову прилетела такая хрень? А ведь Величайшая может насылать видения и подсовывать свои мысли, так будто они твои собственные. Правда моя ментальная защита высока даже во сне. И зачем это Гере? Скомпрометировать меня перед Артемидой? Так скомпрометировать пред богиней можно лишь правдой. Скорее всего видение было пустым кусочком сна, не имеющим никакого отношения к реальности и так же не имеющим отношения к проекциям будущих событий.

Элизабет еще спала. Я с минуту мучился соблазном, глядя на восхитительные обводы ее задницы – они проступали под покрывалом. Я приподнял покрывало, мигом возбудился, представляя, с каким удовольствием мог бы вонзить своего бойца между этих тугих, налитых силой страсти полушарий. Помечтал и решил не будить мою кровавую кошечку – вчера у нее был очень трудный день. Одна нервотрепка с Майклом чего стоит!

Тихонько встав, я накинул халат и пошел в ванную. Еще толком не обсохнув, схватил пакет с нашими вещицами, изъятыми у Сладкого Хариса и отправился на кухню, где собирался под кофе разобраться со всем тем, чем наградили нас люди графа Варшавского.

Может кто-то улыбнется, но правда такова, что мне сложно вспомнить, когда я, граф Елецкий, последний раз варил сам себе кофе. Тут, уж извините, пришлось задействовать опыт Астерия. Специальной посуды для варки кофе я не нашел: взял самую маленькую кастрюльку, отмерил в нее шесть чайных ложек темно-коричневого порошка из пачки «Morning of the Gods», налил два стакана воды и почувствовал пристальное внимание на собственном затылке.

– На вас, Наталья Петровна, готовить? – не поворачиваясь, полюбопытствовал я – уж ментальный почерк штабс-капитана я успел изучить.

– Готовьте, корнет. Интересно знать, на что вы способны на кухне, – штабс-капитан прошла к столу. На ее лице не было ни капли косметики, и может быть от этого она казалась еще прекраснее.

– Вчера заметила, вы с Элизабет душ вместе принимали. А когда рядом Ковалевская, то сразу втроем? – полюбопытствовала она, и мне показалась, что в ее голосе кроется тонкая нотка обиды.

– Втроем… Нет, не пробовали. Разве это плохо, Наташ? Плохо, что душ вместе? Ведь это взаимно полезно, в том числе и для тебя с Бабским: мы сэкономили вам время – не задерживали санузел, – я положил три чайных ложки сахара, бросил несколько крупинок соли и поставил кастрюлю на плиту. – Хочешь, приму душ с тобой? – я с улыбкой повернулся к ней. – Передам опыт, как это можно делать для максимального удовольствия.

– Придержи свои фантазии, корнет! Этого никогда не будет! – фыркнула Бондарева и отвернулась к окну.

– Наташ… – я подошел к ней сзади, положил руки на ее талию и притянул ее к себе. – Наташ, я знаю, что ты ревнуешь. Мне это нравится, – я зарылся лицом в ее волосы.

– А мне не нравится! Мне очень не нравится, что происходит между нами! Я чувствую… – она попыталась вырваться, но точно, так же как прошлый раз, сделала это слабо, словно сама не понимая, хочет ли она этого или нет.

– Ну, договаривай, что ты там чувствуешь? – прижимая баронессу к себе, я сдал ее ладонь, пуская в нее «Капли Дождя». Помимо покоя и расслабления, эта магия может работать как серьезный элемент обольщения. И если так, то с моей стороны это был бы нечестный ход. Но Бондарева менталист – она в состоянии распознать, что несет тот или иной ментальный поток, и принять его или отклонить.

– Ничего! Пусти, сейчас Бабский зайдет, – прошептала она, убирая мою руку со своего живота. – Пусти! Он в коридоре!

– И в чем проблема? Наташ, ты непоследовательна, то при нем набрасываешься на меня с поцелуями, то, видите ли, Бабский зайдет, увидит, Рыкову доложит, – я повернул ее к себе.

– Я не доложу! Я вообще иду в душ. Иду туда сам! – раздался из коридора голос поручика. Причем на слове «сам», он сделал особый акцент, давая понять, что мои купания с Элизабет его тоже не оставили равнодушным. – Шалите дальше! – на миг в дверном проеме появилась довольная физиономия виконта и тут же исчезла.

И я обнаружил, что у пуделя императрицы очень хорошо с ушами, ведь поначалу мне не были даже слышны его шаги, а он смог услышать наш разговор.

– Вот видишь, он не доложит. Все, расслабься, – я поцеловал ее в подбородок, в шею, и, хотя она вертела головой, наконец, в губы, опустив руки на ягодицы и с крепким желанием прижимая к себе. – Так что ты там чувствуешь, поделись? Что тебе такое не нравится или, наоборот, нравится?

Она молчала, глядя мне в глаза своими, зелеными, какие бывают у ведьм.

– Наташ! – я слегка встряхнул ее, думая, как сложно с ней: с ее недоговорками, капризами, затаенными обидами. И я еще Ольгу Борисовну считал капризной! Да Ковалевская просто ангел! Я люблю мою княгиню! Люблю ее все больше! А Наташу… Наташу я хочу. И хочу все больше.

– Мне не нравится. Ты играешь со мной. Хитро так играешь, то прячешь свой ментал, то наоборот выставляешь его напоказ, намеренно насыщаешь его своими желаниями относительно меня. Ты… – она снова замолчала, и когда я хотел ее спросить: «Что «я»?», продолжила: – Ты всеми играешь. Ладно, с Элизабет все понятна: она твоя каждой клеточкой тела, каждой эмоцией твоя – ты ее просто околдовал. Но ты играешь Ольгой Борисовной. Я это поняла по твоему сообщению ей. Ты даже богинями играешь, точно людьми. Мы все для тебя все здесь ненастоящие, будто куклы! А ты, граф Елецкий, на самом деле вовсе не граф…

Она снова замолчала, пронзительно глядя на меня. Я замер, теряясь в догадках, что же она скажет дальше. Надо признать, Бондарева умеет играть на нервах и делает это мастерски. Даже если не брать в расчет ее ментальные способности, то она умеет играть интонациями, когда что-то говорит. Я ждал, удерживая на лице безмятежную улыбку. Наконец она выдохнула мне в лицо мятной свежестью:

– Ты – чудовище! Вот кто!

Надо же какой поворот! Хотя не слишком уникальный. В подобном меня обвиняли много раз, правда случалось это в иных жизнях. И самое неприятное в том, что Бондарева отчасти права. Права она в том, я играю в эту жизнь, ровно так, как играл во все прежние. Однако, Наташа не понимает кое-чего очень важного: любая жизнь и есть игра, если смотреть на происходящее с точки зрения Вечности. Ведь когда умираешь и оглядываешь свое прошлое, все то, что происходило с тобой и людьми вокруг, то начинаешь понимать, что все это на более, чем мышиная возня. Это так потому, что не только жизнь и смерть не имеет большого смысла и значения с точки зрения вечности; не имеет смысла становление и гибель империй, и даже рождение и гибель целых миров – все это не имеет смысла. Это сложно понять человеку, никогда не смотревшему достаточно долго на Бытье из Пустоты. И когда ты это понимаешь во всей глубине, и перед тобой встает вопрос: «А лично для тебя дальше то что?». А дальше вот что: у тебя есть лишь два взаимоисключающих выбора. Либо навсегда остаться в Пустоте и наслаждаться вечным покоем, как Хархан Тум, Жарсли или Будда; либо принять правила Большой Игры Бытья, стать ее частью, но на своих условиях, потому что ты уже знаешь, как вырваться из Колеса Перерождений. Да, ты вырвался, но от этого все вокруг не перестало быть бесконечной Игрой.

Я играю в эту игру честно. Я играю в нее всей душой. Я отдаюсь ей так, будто это вовсе не игра. Скажу более, я даже не часто вспоминаю, что это все игра. И я на самом деле всем сердцем люблю Ольгу Ковалевскую, люблю Элиз и Артемиду, хотя знаю, что любовь с точки зрения Вечности, лишь очень-очень мелкая игра, как бы не превозносили ее глупые поэты. Да, вот так все сложно и одновременно цинично. Для большинства людей противоречиво и даже непостижимо, особенно для тех, кто слишком погряз в Игре, которую некоторые в древности называли Майей. Не верите мне? Ваше право – живите дальше в своих возвышенных и пустых иллюзиях.

Что я мог ответить госпоже Бондаревой? Ведь объяснить все это в нескольких словах нельзя. Нельзя за дни, даже вряд ли за годы.

– Смотри в меня! – сказал я ей. – Смотри в мой ментал, я открою тебе всю глубину, куда ты так стремилась заглянуть. Ты же знаешь, там нет лжи и это нельзя выдумать, – выйдя на тонкий план, я очень осторожно снял слои своей защиты с некоторых областей. Это быль опасное действие для меня, потому как любой сильный менталист мог этим воспользоваться, но Наташе я доверял.

Прошло минут десять. Когда я глаза открыл, Бондарева замерла передо мной приоткрыв рот. Она была не одна. За ней стояла Артемида, и на кухне крепко пахло подгоревшим кофе – оно залило плиту.

***

Утром проблемы с парковкой возле Багряного дворца не было. Графиня не представляла сколько придется ей ждать аудиенции с императрицей и приехала пораньше. И как же хорошо, что Елене Викторовне вспомнилась ее хорошая знакомая – графиня Лескова, которая была в родственных связях с первым камердинером императрицы. Та любезно обещала помочь и пока Елецкая завтракала, порадовала ее сообщением:

«Приезжай, Лен! К десяти тридцати! Она сегодня вроде как принимает. Поставили тебя самой первой в списке. Но сразу говорю: это Глория! Она может все отменить».

Уже у входа во дворец Елецкую охватил огромное волнение. При живом муже она бывала здесь. Не слишком часто, но заходила с Петром. Даже к самому императору заходила, и все как бы без нервов, а сейчас… Сейчас все было иначе. И причина вполне понятна: с тем вопросом, который графиня собиралась задать Глории, можно не то, что попасть в ярую немилость, а кое-куда подальше, например, в Северно-островную губернию. Перед тем как войти во дворец, Елене Викторовне невыносимо захотелось закурить сигарету. Конечно, все это были нервы. Нервы, накрученные со вчерашнего вечера.

Если так разобраться, то даже лицезреть настоящую богиню, не каждая женщина вынесет без многократных приемов успокаивающих зелий и обращений к менталистам. Но Елецкая это вполне вынесла, и сейчас даже устояла перед соблазном покурить, еще раз собраться мыслями, верно построить разговор с Глорией. Хотя, сколько его можно строить? Строила несколько раз перед сном, даже записала кое-что в блокнот. Строила за завтраком, представляя, как все это будет происходить.

Кивнув лакеям у входа, Елецкая вошла в открытую для нее дверь и направилась в северо-западное крыло дворца. Под безжизненным взором мраморных статуй поднявшись по широкой лестнице, она свернула направо и скоро вышла янтарный зал. Еще полсотни шагов и перед графиней возникла дверь, сторожимая рослыми гвардейцами.

– Мне к императрице. Графиня Елецкая. Подавала прошение через камердинера, – сказала она.

Однако, гвардейцы как стояли молча и без движений, так и остались стоять. Только сейчас до Елены Викторовны дошло, что к ним с таким вопросам обращаться бессмысленно. Нужно ждать Льва Григорьевича, через которого продавала прошение Лескова или кого-то из иных камердинеров – кажется их имелось у императрицы пять. В зал заглянул какой-то мужчина в длинном фраке цвета бордо, что-то сказал себе под нос и исчез. За ним появился еще кто-то. Елецкая присела на диван, и принялась ждать, листая старые сообщения на эйхосе. На низком столике лежали свежие выпуски газеты «Дворцовые Вести» и какой-то журнал, графиня было протянула руку к ближайшей газете, но поняла, что не сможет отвлечься чтением – слишком громкие мысли проносились в ее голове. О Майкле, о том, что происходит сейчас с ним, и том Гера, так и не сказала, когда вернет Майкла. Но самыми громкими были мысли о ее сыне.

Елецкая лишь представляла, как он заходил в эту высокую, украшенную золотой резьбой дверь, и сердце ее заколотилось. Саша… Из еще недавно послушного юноши, он неожиданно быстро превратился в мужчину, играющего с самыми острыми опасностями в этом мире. Порою он поступает настолько неразумно, что Елецкую переполняло удивление и прямо-таки огненное возмущение. Но, с другой стороны, все, что делал ее Саша каким-то невероятным образом ему удавалось, и оказывалось вполне правильным. Именно поэтому, Елене Викторовне все чаще приходило на ум, что ей нужно чаще доверяться сыну, а хвататься изо всех сил за его жизнь и пытаться переделать ее на свой лад.

Елецкая глянула на часы – было всего лишь 9:53. До назначенного времени оставалось более получаса. Все-таки она слишком погорячилась, что приехала так рано. Встав в нетерпении с дивана, графиня прошлась по залу, подошла к окну, и стояла там, поглядывая в сад.

Неожиданно, высокие двери за ее спиной открылись. Было слышно, как гвардейцы щелкнули каблуками. Елецкая обернулась и увидела Глорию.

– Ваше Величество! – произнесла графиня и присела в глубоком книксене.

Императрица с безразличием глянула на нее, выпуская из покоев седовласого старичка. Но потом вдруг вернулась к ней взглядом и, нахмурившись, спросила:

– Вы, кажется, Елецкая?

– Да, ваше величество! Графиня Елецкая. Просила о вашей аудиенции по очень важному вопросу. Важному не только для меня! – подчеркнула Елена Викторовна, выпрямившись и смело глянув на императрицу.

– Зайдите, – сказала Глория, возвращаясь в свои покои.

Молча императрица провела ее через зал для приемов дальше, уже входя в комнату между библиотекой и спальней сказала:

– Гадаю, что привело вас ко мне. Интересно, угадаю или нет? Графиня Елецкая… как ваше имя, кстати. У меня оно даже записано в недавних бумагах, но вот как-то вылетело из головы, – Глория остановилась, повернувшись к гостье.

– Елена Викторовна, – отозвалась Елецкая, оглядывая небольшую по дворцовым меркам комнату с двумя диванами и столиками на резных ножках с позолотой. Здесь резко пахло каким-то снадобьем: валерьянкой, гвоздикой, мятой. Наверное, запах исходил из флакона, стоявшего на столике справа.

– Не нравится запах? – усмехнулась Глория. – Мне тоже он очень не нравится. Не спала почти всю ночь. Пришлось пить успокоительное. С моим Филофеем совсем плохо. И смею вас заверить, я хоть императрица, но я тоже человек. Садитесь, Елецкая, – она небрежно махнула рукой в сторону дивана.

– Извиняюсь, значит, я очень не вовремя. Может, зайти мне позже? – графиня сделала шаг к дивану и остановилась. – Назначьте, пожалуйста время. Мне очень нужно с вами поговорить.

– Нет уж. Я в состоянии вас выслушать. Быть может даже хорошо, что вы зашли. Садитесь! – настояла Глория.

Елена Викторовна села, помещая ноги под близко стоявший столик. Все, что она собиралась сказать, все, что готовила в мыслях и писала на бумаге, в один миг будто кто-то стер из памяти. И была там лишь жутковатая пустота. Однако, начать разговор с чего-то следовало, ведь речь шла о ее сыне, а значит любое проявление робости здесь просто преступно.

– Я насчет Саши. Александра Петровича Елецкого, – твердо произнесла графиня и со скрытым вызовом глянула на императрицу.

– Догадываюсь. Иначе, какие еще вопросы могут быть, между нами. Ну, и дальше? – Глория устроилась напротив нее. – Говорите, графиня. Какие именно вопросы, касающиеся Саши, вас принесли в столь ранний час во дворец?

После того как Глория произнесла имя его сына так просто «Саши», у Елецкой исчезли последние сомнения: Гера не обманула ее, ни капли ни схитрила. Между Глорией и ее сыном в самом деле были те самые постыдные отношения, о которых сказала богиня. Увы…

Елена Викторовна опустила глаза вовсе не потому, что не могла выдержать давящий взгляд императрицы, а потому что стало тяжело на душе и даже страшно. За Сашу.

– Мне известно, что вы – его любовница, – не поднимая глаз сказала Елецкая. – Вы же понимаете, что это значит?

Глория с минуту молчала, шурша краем своего платья. Казалось, что это молчание режет слух сильнее пронзительного крика.

– Кто это вам сказал? Елецкий не мог такое сказать! – императрица встала, едва не смахнув со столика чайную чашку. – Кто сказал?!