Черт, она уже решила, что уедет. Я вижу это по ее глазам. Хартли готова на все, чтобы защитить свою младшую сестру, даже если для этого придется вернуться в ненавистную школу-пансион. – Мне пора возвращаться, – говорит она, отходя от усыпанной галькой кромки воды. – Можешь отвезти меня домой?
Мне приходится отвести глаза, пока чувство стыда не сожрало меня живьем. Я пристально смотрю на воду и мысленно избиваю себя за все то дерьмо, в которое втянул эту девушку, втягиваю Почему?
– Но тут тебя отстранили от занятий за списывание. – Во мне снова просыпается чувство вины. – Да.– Это я во всем виноват.Хартли наклоняет голову, чтобы посмотреть мне в глаза.– Да. Одно маленькое слово разрывает меня на части. Это жестоко. Очень жестоко.
– У тебя такой же диагноз? Я смотрю на воду, боясь увидеть на лице Хартли осуждение.– Вряд ли. Мне ставили синдром дефицита внимания и гиперактивности. Я начал принимать адерал с семи лет. Таблетки должны были успокаивать меня, но со временем перестали действовать. Я не хотел рассказывать маме, что они больше не помогают, что в голове все чаще шумит, потому что в то время ей хватало и своих проблем. Эти наркотики легко достать в школе. Кто-нибудь будет только рад поделиться прописанными им препаратами. Ну а потом было легко подсесть и на всякую другую фигню. – Последнее предложение я произношу уже еле слышно. – Родители должны помогать своим детям, а не причинять им вред.
Тогда я делаю это вместо нее. – Иногда ей хочется кричать на весь мир без всякой на то причины? В один день она счастлива, на другой всем недовольна? Она может вдруг ни с того ни с сего стать жестокой и агрессивной?
– Но он проиграл выборы. – Да. Паркер сказала, что мой отъезд в пансион заставил людей подумать, что папа не может справиться с собственной семьей, что уж говорить про Бэйвью. – На ресницах Хартли повисли слезинки. – Они так и не позволили мне вернуться домой. Папа не хотел разговаривать со мной. Мама сказала: я не смогла доказать им, что исправилась, а раз я плохая дочь, то меня лучше держать подальше от младшей сестры: я плохо влияю на нее.
Ее губы дрожат, и Хартли с поникшим лицом отвечает: – Поэтому оно и не срослось правильно. Меня не сразу показали врачу.– Не сразу – это через сколько?– Через три недели.– Что?! – взрываюсь я.Хартли тяжело сглатывает. – На следующее утро папа зашел ко мне в комнату и сказал, что я уезжаю. Думаю, тогда я не до конца осознавала, что происходит. Мне было четырнадцать. Может, мне следовало дать ему отпор.
– Он спросил у меня, что я видела. Сначала я все отрицала, но потом боль в запястье стала нестерпимой, и я принялась кричать, что все видела, что это неправильно, что он не должен делать то, что делает, и что я обо всем расскажу маме. – Ее нижняя губа подрагивает. – Он ударил меня по лицу и отправил в свою комнату.
Хартли вдруг умолкает. Ей явно тяжело рассказывать обо всем этом. И я могу ее понять. Мне до сих пор не по себе от того, каким человеком оказался Стив. Я брал с него пример. Он летал на самолетах, пил как лошадь, у него всегда были самые крутые тачки и классные телки. Стив жил на всю катушку, и мне хотелось быть таким же, как он. Но мой образец для подражания оказался самым ужасным в мире человеком, и я не знаю, как мне теперь быть.