Тут не может быть иллюзий: поскольку целая кипа указов и распоряжений направлена на то, чтобы ясак полностью поступал в государеву казну, – власти защищали его, а не местное население. Так, например, промышленникам запрещалось покупать шкурки у местных охотников до выплаты ясака. Иначе говоря, самые лучшие образцы должны были попасть в царскую казну. Для того, чтобы ничто не укрылось от надзорного ока, был введен запрет на продажу, покупку соболей и их обмен где-либо, кроме острогов и русских ярмарок.

Безумная гонка за ясаком могла приводить к неожиданным результатам. Сибирский приказ накладывает из Кремля вето на торговлю с местными народами. Не разрешена продажа алкоголя, табака, любых воспламеняющихся веществ, а также ножей, топоров и огнестрельного оружия, хотя многие товары могли бы улучшить технологии промысла. Запрещены также азартные игры. И снова речь не идет о заботе об общественной морали. Речь не идет также и о предупреждении мятежей. Нет, просто водка и табак могут привести к дракам, чреватым тяжелыми последствиями, если их участники вооружены. Не допустить ранений! Сберечь рабочие руки! Двойственность административной политики становится особенно очевидной, когда речь заходит о столь деликатном вопросе, как смешанные браки: отсутствие русских женщин в острогах, выросших на берегах рек, и тем более в лагерях промысловиков в тайге толкает их на то, чтобы брать себе в жены представительниц местных народов. Смешанные пары – скорее правило, чем исключение. Так начинается процесс «смешения», который сыграет главную роль в ассимиляции местных племен и будет способствовать продвижению русских. Но в повседневной жизни подобные истории становятся источником постоянных конфликтов. Жалобы на похищения, изнасилования и браки, заключенные против воли невесты, сыплются на воеводу и даже в Москву. Казаки недовольны, они постоянно сетуют, что им «женитца не на ком» и пишут государю, что «без женишек» им «быти никако немочно!».⁷⁴ Местные общины тоже недовольны. Но больше всех гневается православная церковь, представители которой – миссионеры среди пионеров освоения Урала и Сибири. «Беспутство» промышленников и служивых мешают политике обращения в христианство, которую церковь намерена вести в широком масштабе. Патриарх Филарет жалуется, что многие «с татарскими и с остяцкими и с вагулецкими поганскими женами смешаютца и скверныя деют, а иные живут с татарскими с некрещеными как есть с своими женами и дети с ними приживают».⁷⁵ Чтобы проповедовать христианство, священники и монахи первыми вынуждены осваивать чужие языки. Им приходится также защищать свою новую паству от злоупотреблений. Столкнувшись с повсеместным «распутством», они пытаются легализовать смешанные союзы – через крещение и венчание.

* * *

Сначала царь поддерживает эту политику крещения и венчания. В конце концов, переход новообращенных подданных в его религию отвечал интересам государства. Ведь в ту пору в сознании людей не существовали ни гражданство, ни национальность. До царствования Петра I, до начала XVIII века, на всем огромном пространстве не было ничего, что указывало бы, где кончается Русь и начинается другая страна. Русский тот, кто приносит клятву верности царю и выбирает православие. Переход же в православие определяется отношением к браку и соблюдением постов. Происхождение человека и его этническая принадлежность не имеют значения. Кто держит пост и связывает себя узами брака, может рассматриваться как христианин, иначе говоря, православный. А православный человек и есть русский. Аминь.

Все это, конечно, хорошо. Но Москва вдруг осознает, что страдают интересы государства. Ведь главное для государства – это ясак. Но ясак не берут с русских подданных. Государство проявляет чудеса изобретательности, чтобы как-то совместить представление о нравственности, требования церкви и доход от ценной «мягкой рухляди», которая остается его важнейшей целью. Сначала оно решительно осудило коллективные крещения, потом запретило проводить этот обряд насильно, предписав получить сначала разрешение от светских властей, и, наконец, выработало тонкую стратегию, поощряя переход в православие, но исключительно женщин, поскольку те и так не платили ясак.

Однако, несмотря на все усилия Сибирского приказа, несмотря на все предупреждения из Москвы, несмотря на постоянно повторяемые наказы, сосуществование русских и сибиряков далеко от той гармонии, о которой мечтают бояре сидя в Кремле. Воеводы, живущие в нескольких неделях или даже месяцах езды от Москвы, по сути, обладают почти неограниченной властью. В Сибирском приказе понимают, что злоупотребления неизбежны, и поэтому выдают своим представителям мандат на ограниченный срок. В принципе, воевода управляет острогом и вверенной ему областью не больше двух – трех лет. Очевидно, что Москва таким образом пытается помешать росту злоупотреблений на местах. Получив назначение, воевода прибывает в Кремль, где ему выплачивают жалованье – деньгами и продуктами. Он может взять с собой только разрешенное специальным указом количество вещей и денег, причем перед отъездом составляется подробный их перечень. Все, что не включено в него и кажется подозрительным, отбирается на заставах, расположенных на трактах. На обратном пути процедура повторяется: воеводу и его семью тщательно обыскивают, любое нарушение правил, любое превышение объема багажа жестко наказывается. На заставах таможенный голова должен был «в возах, сундуках, в коробьях, в сумках, чемоданах, в платьях, в постелях, в подушках, в винных бочках, во всяких запасах, в печеных хлебах… обыскивать мужеский и женский пол не боясь и не страшась никого ни в чем, чтоб в пазухах, в штанах и в зашитом платье отнюдь никакой мягкой рухляди не привозили… а что найдут, то брать на государя».⁷⁶

Но все меры не очень-то эффективны. Архивы Сибирского приказа изобилуют жалобами и рапортами о проверках. Из них можно составить бесконечную хронику бедствий от царившего на местах произвола. Отрезанные от мира, жители острогов решают споры на свой манер, и даже самый благонамеренный воевода быстро оказывается затянут в пучину варварства и грубой реальности. Вот, например, такая история. Юная Варвара была изнасилована промышленником во время сезона рыбалки. Она забеременела и родила младенца, которого насильник и предполагаемый отец отказывался кормить. Варвара бедствовала, и ее мать пожаловалась воеводе Михаилу Волчкову. Но, когда тот решил дело в пользу девушки и приговорил ее обидчика к наказанию кнутом, штрафу, а также велел ребенка кормить и поить, промышленник обратился за помощью к своему московскому покровителю и стал подбивать служилых людей написать донос на воеводу. Через четыре года насилия, доносов и контр-доносов, воевода был приговорен к смертной казни на кремлевской площади за казнокрадство. Но, приняв во внимание его службу в Сибири, наказание ему «смягчили»: воеводу публично били кнутом, затем трижды «запятнали», то есть выжгли железом на лбу и на обеих щеках букву В (вор) и отправили на каторгу в Азов.⁷⁷

Однако чаще всего преступления в дальних приграничных областях совершали сами представители власти. Бывало, что они лежали в области отношений с местными общинами. То один воевода похитил сына главы племени и потребовал непомерный выкуп, то его коллега забрал всех детей и объявил, что вернет их только в обмен на пушнину – по соболю за ребенка. Были случаи, когда представители власти пытали местных жителей до смерти. Бывало, что вымогали «подарки». Сообщается о «напрасных» наказаниях кнутом, о нанесении увечий, о пытках голодом, о казнях через повешение, не говоря уж о частых случаях грабежей у местного населения мехов и другого имущества. Иногда жалобы доходили до центра, но спустя много времени. Нужно было привлекать переводчика, которого, как правило, подкармливал воевода для контроля почты. Скорее всего, жалобы, осевшие в центральных архивах, лишь немногие крохи свидетельств о преступлениях покорителей Сибири.

Местное население, рассеянное по огромной территории и жившее небольшими общинами вдоль рек, не было в состоянии объединиться. Но все-таки отдельные бунты вспыхивали. Какие-то народы отказывались платить ясак. Так, ясачный сборщик Иван Роставка сообщает, что на него в тундре напали самоеды-кочевники и убили двоих его людей. Он пишет, что ему с трудом удалось отбиться: «Тое юратскую самоядь от ясашного зимовья били из ружья». Затем самоеды пошли вдоль реки, убивая встречавшихся им русских промышленников и разоряя их зимовья, так что «у иных посадцких людей жен их и детей на льду связана заморозили до смерти».⁷⁸ На остроги нападали, их поджигали. Охотников, отправившихся на разведку в тайгу, убивали. Община остяков (хантов), жившая на Оби, бросилась в полном составе в воду, предпочтя коллективное самоубийство подчинению новой власти.⁷⁹ Много раз, если обстоятельства позволяли, общины бежали со всем имуществом, чтобы спастись от контроля со стороны русских и от ясака. И все же можно сказать, что в целом первые русские покорители Сибири столкнулись с очень слабым сопротивлением, особенно если сравнить с ходом колониальных завоеваний европейцев в Америке или Африке. Как показывают современные исследования, за первый век пребывания русских в Сибири коренное население потеряло примерно шесть тысяч человек.⁸⁰

Конечно же, государева казна пополнялась не только ясаком. Все промышленники, от самых скромных до богатых купцов Строгановых, должны были платить налог. На Западе монарх постепенно уходит из сферы торговли, чтобы сосредоточиться собственно на правлении, но не так обстоит дело на Руси. В силу феодальной традиции владения царя превращаются в его личную собственность. Поэтому-то освоенные земли и, конечно же, пушнина, которая там добывается, тоже принадлежат ему. «Царь – хозяин, а его подданные остаются слугами», – замечает американский историк Реймонд Фишер.⁸¹ Как он остроумно замечает, между Сибирью и державой-колонизатором нет ни одного океана, поэтому ее завоевание привело к последствиям, совсем не похожим на те, что имели место в ходе испанской, португальской, английской, голландской или французской колонизации заморских территорий. Действительно, на Западе монархи для завоеваний должны были опираться на торговый флот. Ни одно государство само по себе не способно было решать подобную грандиозную задачу. Купцы осознавали свою роль, и очень быстро их влияние на общество усилилось. На Руси же, наоборот, географическая непрерывность пространства устраняет необходимость резких силовых решений: империя прирастает, а вместе с ней – богатство государя. «Если бы русским пришлось пересечь океан, подобно англичанам, голландцам или французам, которые вынуждены были проделать этот путь, чтобы достичь своих колоний, то царь, конечно же, отдал бы все опасности и риски на откуп частным инициативам своих подданных», – полагает Раймонд Фишер^[2]. Но в России купцы – всего лишь помощники, которых государство терпит и которых из которых старается контролировать, насколько это возможно. Представление о монархе, который, исходя из общих интересов, разрешает своим подданным вести свободную торговлю, зарождающуюся в Европе, и даже облегчает ее, абсолютно чуждо русскому царю. Это серьезное расхождение определит непохожесть подхода к вопросу о том, как связаны между собой государство и мир коммерции.

Главный инструмент давления на промышленников и купцов – десятина, взимавшаяся с добычи. Охотники, вернувшись в острог, должны были предъявить свои трофеи. Сборщики забирали одну шкурку из десяти, выбирая «лучшие из лучших» и «среднюю из средних». Сначала этим занимались воеводы и служилые люди, однако, как и в случае с ясаком, злоупотреблений было такое количество, что Сибирский приказ принимает решение устроить внутренние заставы и поручить им наблюдение за рынком мехов и сбор десятины. Так появился мощный бюрократический аппарат, связанный с пушниной. Новая администрация будет разрастаться и ветвиться – по городам, потом по острогам, потом на границах Сибири и Урала и, наконец, на дорогах, где проверки могут длиться часами и даже днями напролет.

Государство, боясь контрабанды, настаивает, что охотники должны платить налог сразу, вернувшись из леса, – до того, как они захотят продать или обменять добычу. Запрещается продавать пушнину до выплаты десятины, а еще – совершать любые торговые операции вне стен острога, где находится воевода, или же в отсутствие чиновника. На каждой заставе нужно было показать бумагу, где записаны все шкурки, которыми владеет путешественник. Документ тщательно проверяли и перепроверяли. Если обладатель трофеев не мог доказать, что заплатил десятину, его имущество конфисковывалось, а сам он бывал бит. Поскольку государству стало мало десятины, другие налоги посыпались на головы смельчаков, решившихся попытать счастья в неизведанных землях. На обратном пути каждая остановка грозит новыми налогами. «Промышленник, прибывший по реке, должен был платить за право войти в порт, а затем – внести еще специальную плату за каждого человека на борту. Если он путешествовал зимой, то платил сборы за лошадей. По прибытии в город, промышленник должен был поспешить предоставить каталог товара и квитанцию об уплате десятины. Ему также надлежало оплатить труды по проверке документов и взвешиванию шкурок. После этого промышленник привозил свой товар в гостиный двор, где платил за склад. Чтобы начать торговлю, также нужно было платить. Во время своего пребывания в городе он должен был заплатить единовременный налог, а еще – налог за право проживания. Покидая город, он платил налог за выезд и вдобавок вознаграждение за то, что ему вернули все документы и паспорт».⁸²

Фискальное воображение бурлит: промысловиков и купцов подстерегают двадцать пять видов только путевых налогов.⁸³ И тем не менее торговля процветает! Возможно, промышленники и другие отважные торговцы мехами находили способы обходить установленные порядки. Путаница регламентирующих указов, при помощи которых государство пыталось извлечь выгоду из пушного бума, – благодатная почва для коррупции. В восточной Сибири одного наместника арестовали за то, что он отправил домой пятьсот тридцать семь «сороков» соболиных шкур, полученных в качестве взятки от сборщиков ясака.⁸⁴ С самых первых дней русская администрация в Сибири хлебнула горя. Проблемы не исчезнут и в последующие столетия. «Вообще в Сибири, несмотря на холод, служить чрезвычайно тепло», – иронически писал Ф. М. Достоевский.

Что касается Сибирского приказа, то он остается на сугубо прагматических позициях: его цель – отправить в амбары государства тонны пушнины, полученной в качестве ясака или десятины. Изучение налоговых сборов XVI–XVII веков показывает, что в разные годы 65–80 % шкурок, которыми владело государство, имело источником ясак, выплачиваемый местными народами, а 15–30 % – десятину. Остаток в 5 % – это подарки царю или прямые закупки государства у охотников. Однако невероятная «золотая жила» соболя не бездонна, и количество пушных зверей также ограничено естественными рамками. Каждый год за Урал отправляется от пятисот до 1 500 новых промышленников. Они присоединяются к охотникам, которые уже осели в тех местах. В охотничьих угодьях начинается настоящая бойня: за семь лет мангазейская застава зарегистрировала отлов 477 679 соболей.⁸⁶ С годами местным жителям становится все сложнее выбирать свою норму. В Западной Сибири добыча, составлявшая в конце XVII века десять – двенадцать соболей на охотника, через пятьдесят лет упала до трех.⁸⁷ К тому же промышленники улучшают технику охоты. Например, они начинают использовать специально натасканных собак и усовершенствованное оружие. Но и они не могут не замечать, что поголовье зверья убывает. Охотники, привыкшие возвращаться со ста двадцатью или двумястами соболями, спустя несколько лет начинают жаловаться, что за весь сезон им удается добыть всего пятнадцать или двадцать особей.⁸⁸ Исследования показывают, что скорость исчезновения пушных зверей, главного объекта охоты, в некоторых местах близка к 75 % за сто лет.⁸⁹ Соболь, главная цель охотников, встречается все реже, и, естественно, увеличивается промысел других животных. Государство, желая сохранить свой доход, реагирует увеличением налогового давления и усиливает контроль за пушниной. Местные народы, которым становится трудно выплачивать ясак, выбивают поголовье ценных зверьков почти начисто. И тогда промышленникам ничего другого не остается, как продвигаться дальше, к востоку, где их ждали новые промысловые угодья. Все дальше и дальше.

С XVI века в европейской части Руси соболя уже не сыскать, и начинается общее движение в Сибирь.⁹⁰ Это сочетание факторов и есть движущая сила завоевания. Процесс исчезновения соболя задает ритм продвижения русских к Тихому океану. Оно происходит быстро, поскольку царь – не единственный, кого обуревает жажда «мягкой рухляди». За пределами русского государства другие силы заглядываются на «эльдорадо нежного золота». Скоро они постучатся в ворота русского царства.