5

Летом 1849 года, в разгар калифорнийской золотой лихорадки, корабль, битком набитый китайскими иммигрантами, бросил якорь в порту Сан-Франциско. Шлюпки доставили новоявленных аргонавтов на берег. Их встречали изумлёнными взглядами и насмешками; раньше здесь китайцев не видали. Вдоволь натешившись, золотоискатели вернулись к привычным утехам в салунах и палатках портовых шлюх. Похоже, тут всякий стремился тем или иным способом попасть на золотые прииски. А уж там будет не до веселья.

Из Сан-Франциско золотоискатели разбредались по всему штату. Слухи приносили разное: кому-то посчастливилось найти золото здесь, кому-то там. В погоне за удачей люди метались с места на место. Не все из них были старателями, были и такие, кто сопровождал старателей, выполняя разную чёрную работу.

Шан Цюань и три его соотечественника прибились к одной из старательских групп. Они готовили золотоискателям еду, стирали их одежду. Потом и сами попытали счастье на золотом промысле. И им даже повезло – поначалу. Однако старателям-американцам не понравилось, что какие-то косоглазые прачки тоже находят золото. Китайцев тут и за людей-то не считали. Недовольство росло, и кончилось всё тем, что Шан Цюаня и остальных попросту ограбили, отняли всё, что при них было. Пришлось им возвращаться обратно в Сан-Франциско, почти ни с чем. Шан Цюань благоразумно припрятал чуть-чуть золота; он не разбогател, но смог отправить немного денег жене, чтобы она тоже приехала в Америку. И у него ещё осталось, чтобы открыть прачечную. Старатели сорили деньгами направо и налево; из этого богатства изрядно перепадало карточным шулерам, владельцам салунов и проституткам. А Шан Цюань в своей прачечной зарабатывал жалкие гроши.

Ему показалось, что судьба подкинула второй шанс, когда компания Централ Пасифик стала нанимать китайских рабочих на строительство Тихоокеанской железной дороги. Несмотря на то, что за тяжёлый труд на железной дороге платили мало, да ещё постоянно задерживали выплаты, к завершению строительства Шан Цюань кое-что скопил. В 1896 году он вернулся в Сан-Франциско к жене и сыну, которые в его отсутствие продолжали управлять прачечной Цюаньшан.

Шан Цюань скончался в самом начале 1906 года, жена пережила его совсем ненадолго. Прачечную унаследовал их сын, Ван Цюань. В том же 1906 году, в апреле, старое, ветшающее здание было уничтожено сильнейшим землетрясением и произошедшим вслед за тем пожаром.

Помнится, Ван Цюань часто сердился на отца, что тот почти все заработанные деньги обращает в золотые монеты и прячет их в сейфе в подвале прачечной. Ван уговаривал старика, что деньги нужно отнести в банк и положить на счёт, под проценты, но так и не смог его убедить. Но вот, открыв уцелевший сейф посреди тлеющих развалин, Ван Цюань мысленно возблагодарил отцовское упрямство. Правда, золотых монет оказалось не так много, как ему помнилось. Неужели отец втихомолку потратил часть сбережений? И на что? На любовниц? Или проиграл в маджонг? Это было совсем не в духе Шан Цюаня. Впрочем, денег было вполне достаточно, чтобы отстроить прачечную заново. Хватило даже, чтобы привезти жену из Китая.

Ныне Гэри Цюань, правнук Шан Цюаня, владел зданием и семейным бизнесом. В принципе, здание можно было продать и получить хорошие деньги. А что потом? Чтобы открыть новое дело денег потребуется ещё больше.

Но порой ему хотелось избавиться от прачечной. Содержание и ремонт здания влетали в копеечку, не говоря уж о счетах за воду. Да, конечно, прачечная приносила стабильный доход, только он был невелик. Гэри приходилось работать механиком в автомастерской, но там тоже платили не слишком много. Он, как мог, старался скопить денег, однако ремонт крыши с заменой кровли обошёлся в кругленькую сумму, двадцать тысяч долларов, а приобретение нового водонагревательного котла окончательно опустошило его банковский счёт.

6

Прошёл ровно месяц с тех пор, как Энн стала миссис Цюань. Произошло это совершенно обыденно: они вдвоём просто зарегистрировали брак в мэрии Сан-Франциско, а потом Гэри вернулся на работу в автомастерскую на Пасифик-авеню, а Энн вернулась в прачечную. Брачная ночь в качестве законных супругов ничем не отличалась от других ночей: в сексуальной сфере Гэри не мог похвастаться ни особой фантазией, ни выносливостью. Их совместная жизнь, казалось, стала приобретать ровную размеренность.

…Было почти десять вечера, когда из прачечной ушёл последний посетитель. Энн заперла входную дверь и пошла в чулан за ведром и шваброй. Она мыла пол в прачечной каждый вечер, после закрытия, ей нравилось наводить здесь чистоту. Она даже напевала при этом, только тихо, чтобы не отвлекать Гэри. Он был занят важным делом: разбирал дневную выручку. Стоя возле конторки, Гэри раскладывал монеты в столбики – пенни, никели, даймы, четвертаки. Пересчитывал их и складывал в специальные банковские бумажные цилиндрики. На каждую упаковку монет Гэри лепил жёлтый бумажный ярлычок, на котором писал сумму. На подсчёт у него уходило изрядно времени, калькулятором Гэри не пользовался. Энн подумала, что он мог бы поручить ей считать монеты, она бы справилась с этой задачей гораздо быстрее. Но нет, у него и мысли такой не возникало.

– Слишком мало! – вскричал Гэри с внезапным негодованием. – Прачечная приносит слишком мало денег!

Энн поначалу не обратила на его вопли особого внимания. Тут ведь как бывает: в прачечной день на день не приходится – выручка то больше, то меньше. В одном Энн была уверена совершенно точно: с её здесь появлением доходы от прачечной выросли. А всё потому, что она всегда доброжелательно разговаривала с клиентами, и им это нравилось.

Гэри выскочил из-за конторки и встал прямо перед Энн.

– Слишком мало! – повторял он, всё больше распаляясь. – Слишком мало денег!

Энн с опаской посмотрела на его побагровевшее лицо. Может он снова пил? Боже, порой он становился просто невыносим.

– Смотри сюда, – Гэри развернул «Син Тао Дейли», газету на китайском языке, которую они держали в прачечной специально для посетителей. Энн взглянула на газетную страницу с чувством превосходства: Гэри, который учился читать на вэньянь, понимал едва ли половину иероглифов байхуа. Это была страница объявлений с предложениями работы: в основном требовались поварихи, официантки, портнихи и так далее. Но Гэри показывал на объявление в самом низу.

– «Дому упоительной гармонии» Блоссом Вонг требуются девушки, выполняющие изысканный массаж.

Энн воззрилась на него с недоумением. Наверное, он разобрал не все иероглифы и не понял, что на самом деле имеется в виду?

– Я уже звонил им, – сказал Гэри со своей мерзкой самодовольной улыбочкой. – Они ответили, что согласны взять тебя на неполный рабочий день.

Изысканный массаж, господи. Как ни назови подработку проституцией, сути это не изменит.

Гэри крепко взял Энн за плечо.

– Всего несколько дней в месяц, и мы получим дополнительно три или даже четыре сотни, – сказал он.

Нет, это не взаправду, это просто дурной сон. Вот чем обернулся спланированный родителями брак по расчёту: её муж оказался настолько жаден до денег, что готов сплавить собственную жену в так называемый массажный салон. Энн даже мысленно не могла произнести слово «проституция», хотя понимала, ей предстоит именно это.

Гэри сложил газету, запер деньги в сейф и удалился в квартиру. Энн осталась в прачечной, чтобы закончить уборку. Она потратила, наверное, час, протирая стиральные машины и моя пол. Тяжёлая работа помогает избавиться от тяжёлых мыслей. Хотя бы на время.

Когда она вернулась в квартиру, Гэри уже спал. Как будто ничего и не случилось. Энн не стала ложиться в кровать, она села на диванчик – подумать, побыть наедине со своими мыслями.

Энн постаралась представить себе, что она снова в Китае, снова вместе с Лин Чао, в его объятиях. У него такие сильные и такие нежные руки… Вскоре она уснула. Ей снилось, будто она и Лин Чао сидят на берегу озера Байюнь, он ласкает её грудь, целует её в шею, и они смеются, беззаботно и счастливо, как ни разу ей не доводилось смеяться вместе с нежеланным мужем…

Энн проснулась позже обычного. В щёлку между занавесками пробивались лучи утреннего солнца. Гэри уже ушёл на работу в автомастерскую. И хорошо. Энн вспомнила вчерашний сон, наслаждаясь каждым его мгновением. Она прокручивала его в памяти снова и снова, как особенно понравившиеся сцены из любимого фильма. Ей так хотелось, чтобы сон превратился в реальность, так хотелось увидеть Лин Чао наяву.

Но пора было открывать прачечную. Пускай Энн нынче встала позднее, на часах было только восемь утра. Энн отперла входную дверь. На пороге уже ждали ранние пташки: Тэмми и её славные дочурки с большой корзиной, набитой перепачканной детской одеждой. Энн заперла двери, ведущие в квартиру и офис, распахнула дверь прачечной настежь и подложила деревянный клин, чтобы дверь не захлопнулась. Оставив Тэмми хозяйничать в прачечной, Энн взяла с собой две авоськи и отправилась на Стоктон-стрит.

Стоктон-стрит была главной улицей китайского квартала. Здесь было многолюдно, хотя, слава богу, не так, как на Грант-авеню, где среди туристов не протолкнуться. Вывески магазинов были сплошь на китайском; повсюду слышались разговоры на кантонском. Некоторые, впрочем, говорили на мандарине, а английский звучал только в разговорах с гвайло, белыми.

Возле перекрестка с Бродвеем стоял полицейский патруль на мотоциклах. Один из полицейских, голубоглазый блондин, чья бледная кожа резко контрастировала с чёрной формой, помахал Энн рукой. Она улыбнулась в ответ и замедлила шаг.

И отчего это Гэри никогда не улыбается ни ей, ни клиентам? Вместо этого смотрит на всех волком и вечно не в духе.

Энн перешла на другую сторону улицы, повернула налево. Дети играли прямо на тротуаре, бросали в стену баскетбольный мяч, громко смеялись. Дальше по улице был рынок Суньсан.

– Где продают грибы шиитаке? – спросила она у продавца за ближайшим прилавком.

Тот в ответ махнул рукой.

– В самом конце, возле прилавка с капустой бок-чой.

Грибами торговала старая седая китаянка в поношенной крестьянской одежде. Она брала грибы из корзины прямо руками и складывала их в мятый бумажный пакет. При этом она что-то бормотала себе под нос, но едва слышно, слов было почти не разобрать. У неё были тёмные пальцы, и Энн задумалась, а когда в последний раз эта старая женщина мыла руки?

Энн вспомнила свою бабушку, на которую эта старая женщина была совсем не похожа. Вей-Минь Пен принимала участие в Великом Походе и была близко знакома с Председателем Мао. Может быть даже очень близко. И какова в этом случае истинная родословная девочки Сань-Сань? Бабка была суровой женщиной, с низким, почти мужским голосом; держалась всегда по-военному строго и другим членам семьи спуску не давала. Но теперь, будучи в Америке и вспоминая свою прежнюю жизнь в Китае, Энн поняла, что бабушке действительно было чем гордиться. Старая седая крестьянка, грязными руками копающаяся в корзине с грибами, была как живое напоминание о том, какой была жизнь простых людей до Мао. Председатель Мао был прав во всём. Ну, за исключением культурной революции.

Энн вдруг подумала о себе самой. Вот она, пришла на рынок за деликатесами, чтобы ублажить нелюбимого мужа вкусной едой. Чем она лучше этой старой женщины в простой крестьянской одежде? Да, душа её противится такой жизни, но что с того?

Когда Энн вернулась в прачечную, новых посетителей там не было. Прачечная не требовала особого присмотра; она была расположена в глухом переулке, случайные люди сюда не заходили. Порой на дню случались вот такие тихие минуты, и тогда у Энн появлялось некое ощущение, похожее на чувство покоя, которое она испытывала в родительском доме, или вроде того чувства умиротворения, когда она из любопытства заглянула в церковь Святой Девы Марии на Грант-авеню. В церкви в тот момент не было службы, и не было других людей. Энн какое-то время посидела на крайней скамье, глядя на мерцающее пламя свечей, тихонько шепча кому-то незримому пожелания, чтобы жизнь переменилась к лучшему. Наверное, такая была у неё молитва.

В семь вечера Энн вышла из-за конторки и заперла дверь офиса. Входную дверь оставила открытой; прачечная работала до десяти. Вечернее время Энн посвящала домашним делам, готовила мужу ужин. Она как раз перемешивала отваренный рис, когда громко хлопнула дверь квартиры. У Энн скрутило желудок, руки как будто налились свинцом – так реагировало тело на появление родного мужа.

– Пахнет вкусно, – сказал Гэри, ввалившись на кухню.

Он уселся за стол, даже не помыв руки, и накинулся на еду, словно голодная собака. Он ел, низко склонившись над тарелкой, его волосы едва не попадали в еду. Энн, конечно, понимала, что Гэри весь день работал, и ему, может, даже некогда было перекусить, но всё же так нельзя. Надо стараться вести себя по-человечески. Хотя, наверное, она слишком много хочет от этого человека. Энн напомнила самой себе, что и в сексуальной жизни Гэри вёл себя точно так же.

Гэри закончил чавкать и откинулся на спинку стула. Слегка покачался на задних ножках, удовлетворённый ужином, вкус которого вряд ли мог оценить по достоинству. Гэри смотрел прямо на Энн, по его лицу блуждала довольная улыбка. Энн, одетая в любимый чёрный свитер и узкую юбку, знала, что привлекает его, но не показала виду. Она взяла чашку с горячим чаем, отпила глоток. Две чайные чашки из тонкого фарфора Гэри унаследовал от отца, и это были единственные по-настоящему красивые вещи из того, чем он владел. Прочие его вещи были сплошной безвкусицей или настоящим уродством. Кухонная мебель и посуда раньше принадлежали благотворительному фонду, ложки, вилки и ножи – военно-морскому флоту США.

Энн подула на чай, чтобы остудить. Гэри посмотрел на часы и засуетился.

– Уже половина восьмого! – воскликнул он.

– И что? – Энн была непонятна причина его внезапного беспокойства.

– Нам пора идти, – сказал Гэри.

– Куда? – Энн смотрела на него с недоумением.

– Ты что, забыла? Заведение Блоссом Вонг. Ты должна там быть сегодня вечером.

У Энн задрожали руки. Она крепче стиснула чашку, чтобы не расплескать горячий чай. Значит, вот так Гэри решил отблагодарить её за прекрасно приготовленный ужин?

Энн знала, что ей следовало сделать. Надо выплеснуть горячий чай прямо Гэри в лицо и уйти из его дома. Прочь, насовсем. Никогда сюда не возвращаться.

Но куда ей идти? Что у неё есть? Немного мелочи, что осталась после похода на рынок…

Гэри смотрел на неё.

Энн молча села, медленно поставила на стол чашку.

Почему бы ей не проявить бабушкин характер и хоть раз поступить наперекор? Что бы тогда произошло? Вряд ли могло быть что-то хуже, чем это…

Энн слышала, как Гэри говорит по телефону на своём ужасном кантонском. «Да, конечно, мадам Вонг. Мы выезжаем прямо сейчас». Он вернулся на кухню, взглянул на Энн, которая безучастно сидела за столом, недовольно бросил:

– Ты ещё не готова? Поторапливайся.

Готова? К чему она должна быть готова? Что ей следует сделать? Накрасить губы алой помадой, как это делают проститутки? Или взять бритву и распороть сбоку юбку до бедра?

Гэри распахнул дверь и ждал её на пороге. Зачем он вообще спросил, готова ли она? Должно быть, просто не знал, что сказать.

Пока они ехали по Стоктон-стрит, Энн смотрела на людей, что шли по улице, стояли возле магазинов. Что они сказали бы о ней, если бы знали, куда она едет сейчас? Что бы подумали её родители?

Гэри вёл машину молча, сосредоточенно глядя на дорогу. Они проехали по Стоктон-стрит, повернули налево, на Буш-стрит. На перекрёстке с Грант-авеню Гэри остановился на красный. Вокруг была многолюдная толчея. Обитатели китайского квартала, туристы. Люди ходили по магазинам и ресторанам, и все выглядели беззаботными и очень счастливыми.