Раз в месяц у них проходила консультация в кабинете Дженни. Настоящий кофе, вкусное печенье – обычно домашнее. Дженни была одной из тех суперженщин, которые пекли по выходным, ходили в театр и читали правильные книги. Такой женщиной, которой, возможно, была новая любовница Фрэнка. И Конни обсуждала с ней все ее дела. Они трудились в команде по защите прав детей – самая волнующая и драматичная область социальной работы. Никаких старушек с недержанием, никаких вонючих мужчин с шизофренией. Дженни руководила усыновлением и устройством детей на воспитание, занималась анализом и обучением потенциальных приемных родителей, но основная работа Конни заключалась в курировании детей из группы риска. Конечно, некоторых из них в итоге усыновляли или отдавали на воспитание, но, пока Дженни болтала с милыми приемными родителями из среднего класса, навещая их в зеленых пригородах, Конни пропадала в самых отвратительных районах на северо-востоке. Сплошное собачье дерьмо и граффити и никаких мальчиков с растрепанными волосами и девочек с грустными глазами. Иногда ей казалось, что Дженни понятия не имеет, каково это.

Сначала на этих консультациях Дженни говорила нужные слова: «Похоже, у тебя установились очень хорошие отношения с той мамой, и пойти с ней в группу для новорожденных было отличной идеей». «Ты совершенно права, что настояла на разговоре с классным руководителем». И Конни выходила от нее на подъеме от кофеина и одобрения. Впрочем, потом количество дел Конни увеличилось, визиты в семьи стали обыденностью, клиенты иногда смешивались в голове: Ленни – это та со вшами или из квартиры с ротвейлером на цепи в кухне? Дженни стала все чаще хмуриться, и Конни чувствовала, что переходит в оборону. Она всегда следила за тем, чтобы в записях был порядок, – издержки прошлой профессии. И она умела хорошо рассказывать истории. Но иногда, подходя к квартире с матерью-подростком, съехавшейся с агрессивным мужиком со странным немигающим взглядом, она чувствовала невероятное облегчение, если дверь не открывали. Даже если ей казалось, что она заметила, как в окне спальни мелькнуло женское лицо, она писала в дневнике «Дверь не открыли» и ехала на следующий объект. Платили ей недостаточно, чтобы справляться с таким количеством насилия. В подобных районах даже копы действовали вдвоем.

Обнаружив, что она беременна Элис, Конни испытала облегчение. Может, она и забеременела, чтобы был повод отдохнуть от работы? Фрэнк, услышав новости, особой радости не испытал. Она приготовила ему ужин, зажгла свечи, купила цветы, а все, что он смог на это сказать, было: «Не лучший момент, детка». Он только заступил на должность художественного руководителя театра, потерял в деньгах, уволившись из колледжа Ньюкасла. Может, он на тот момент уже начал спать с этой его новой молоденькой подружкой. Может, поэтому ему было так неловко.

Она поддержала его в решении уйти из колледжа, несмотря на то что это означало, что ей придется продолжать заниматься социальной работой, хотя ее тошнило каждое утро при мысли о том, как ей нужно будет ехать по текущим делам, видеть жалких матерей и неряшливых отцов. Тогда она поняла, каково ему было заниматься работой, которую он ненавидел. Ей не хватало смелости крикнуть: «А как же я? Куда мне сбежать?» Догадывалась ли она, как близка была к тому, чтобы его потерять? Что еще одна просьба – и он отправится в объятия тощей дизайнерши, работой которой восхищался? Но беременность, по крайней мере, означала, что она сможет уйти в декрет, передохнуть. На время задвинуть панику. Привести жизнь в порядок, купить коляску и разложить ползунки на белом крашеном сундуке. Фрэнк чувствовал себя обязанным ее баловать, привязался, сам того не желая, к малышу, толкавшемуся внутри ее живота.

Когда Конни вернулась на работу, Дженни отнеслась к ней с заботой. Восторгалась фотографиями Элис. «Ты уверена, что хочешь этим заниматься? Для многих молодых мам такая работа оказывается слишком напряженной, принимают ее слишком близко к сердцу. В нашей профессии есть и другие направления. Они приносят столько же удовлетворения, но при этом не такие сложные». Старушки с недержанием. Уход.

Конни отказалась от предложенных вариантов побега. Почему? Из гордости, а также потому, что альтернатива была бы еще хуже. Потому что считала, что материнство чему-то ее научило, подарило ей эмпатию, которой раньше не хватало. Она объяснила все это Дженни, сбивчиво и запинаясь, и была вознаграждена широкой улыбкой. «Ну хорошо. Тогда за работу». И на следующей неделе Конни познакомилась с мамой Элиаса.

Мэтти была хрупкой и поломанной. Большую часть жизни она провела под опекой, после того как ее мать-одиночка, студентка, от нее отказалась. Она переходила от одних опекунов к другим, почему-то никто так и не удочерил ее. Казалось, все неудачи с поиском приемной семьи не на ее совести – она во всем была податливой, стремилась угодить. В шестнадцать ей нашли квартиру. Не в каком-нибудь жутком муниципальном районе, а в небольшом новом жилищном кооперативе. Все благодаря святой Дженни, которая с самого начала боролась за Мэтти. В семнадцать лет девушка обнаружила, что беременна. Когда Конни впервые с ней встретилась, Элиасу было шесть. Обворожительный ребенок. Явно смешанных кровей. Кофейного цвета кожа, черные волосы. Не растрепанные, но очень кудрявые. Это был ребенок из студенческих фантазий Конни, ребенок, которого она спасет, чьей спасительницей она станет. Отец мальчика в истории не фигурировал.

Пока ребенок был маленьким, Мэтти справлялась без поддержки соцработников. Она отводила малыша в ясли рядом с домом, регулярно посещала с ним врачей. Судя по всему, она была гиперопекающей матерью, если не невротичной. По сравнению с безответственными несовершеннолетними матерями-наркоманками, с которыми часто приходилось работать медикам, с ней иметь дело было легко и даже приятно. Не великого ума девушка, говорили они, но заботливая мать.

А потом Мэтти влюбилась. Конни так и не поняла, как они познакомились. Она спрашивала, но Мэтти краснела и запиналась: «Ой, ну, мы это, типа, просто наткнулись друг на друга». А мужчина, объект ее страсти, постоянно отсутствовал, и Конни не могла спросить у него. Может, через брачное агентство? Объявления в местной газете? Хотя Конни никогда не видела, чтобы Мэтти читала, разве что Элиасу вслух, запинаясь, книжку с картинками. В яслях ей сказали, что это полезно. Может, Майкл Морган увидел ее на улице и подкатил. Она выросла, став симпатичной молодой женщиной, привлекательной для тех, кто любит беспомощных и тощих девушек. «И если принимать во внимание Фрэнка, многим мужчинам такие нравятся».

Все считали, что Майкл странный. Но в безобидном смысле. Это мнение тоже сначала разделяли все. Конни дали это дело только потому, что Дженни была дотошной, лично заинтересованной в жизни Мэтти, и потому, как сказала Дженни, что «все исследования показывают: когда в семье появляется чужой мужчина, меняется вся динамика. Лучше присмотреть за ними, пока все не устаканится». И, возможно, потому, что решила, что Конни после возвращения из декрета не повредит начать с простого дела.

Когда Конни сказала, что Майкл странный, Дженни снова нахмурилась.

– В каком смысле – странный?

Возможно, потому что это слово звучало слишком осуждающе, а Дженни считала себя настоящей либералкой. Или, может, она всегда хмурилась, когда была озадачена, и ей действительно хотелось, чтобы Конни объяснила.

Конни не могла сформулировать свои ощущения.

– У него хорошее образование, работает в центре нетрадиционной медицины в Тайнмуте. Занимается акупунктурой. Не понимаю, зачем ему связываться с Мэтти и ребенком.

– Ищет заблудшие души? – рассмеялась Дженни. – Нам, социальным работникам, об этом известно все.

– Он почти не разговаривает. – Конни чувствовала, что хочет продолжить, выразить дискомфорт по отношению к этому мужчине. Звучать так, как будто она провела глубокий анализ, хотя на самом деле видела его всего один раз. – Он просто сидит и улыбается. Как будто он под чем-то. Или как будто он больной. Сумасшедший.

– Полицейских записей на него нет. – Дженни снова нахмурилась. – Но давай понаблюдаем. Доверимся инстинктам.

Так что Конни продолжила к ним заезжать, радуясь такой возможности, потому что квартира Мэтти была оазисом покоя в череде визитов к матерящимся родителям, в места, пахшие мочой и чем похуже, к детям, с которых сваливались вонявшие памперсы. Мэтти же заваривала травяной чай в больших кружках с подсолнухами. У нее дома всегда было опрятно, а теперь на полках появились книги. Не художественная литература, а тома по религии и нетрадиционной медицине. На полу вырисовались коврики, на столах – вазы с цветами. Но, как заметила Конни, никаких игрушек. Никакого беспорядка. Элис к этому времени начала постепенно ходить, и дом Конни выглядел так, как будто по нему пронесся ураган. Она упомянула об этом Мэтти. «Майкл не любит бардак», – спокойно сказала та. Потом Конни посещала в то время, когда Элиас уже должен был вернуться из школы. Он сидел за столом, делал домашнее задание. Когда Конни зашла, он посмотрел на нее, но не улыбнулся. Игрушки так и не появилсь.

Фрэнк ушел через полгода после второго дня рождения Элис. Его уход был для Конни совершенной неожиданностью. В последнее время они не ссорились. Иногда он раздражался на хаос, в который превратилась их домашняя жизнь, но ему хватало ума не винить во всем ее одну. Она думала, что все хорошо, и даже начала втайне планировать второго ребенка. Возможно, ему удавалось жить с ней в относительной гармонии именно потому, что он знал, что однажды уйдет, потому что тощая дизайнерша утешала его долгими субботними вечерами, когда Конни играла с Элис и гладила, а он говорил ей, что репетирует с труппой. Репетировал он, как она теперь предполагала, сцены супружеского счастья.

Конни держалась ради Элис и ради того, чтобы сохранить лицо на работе. Она бы ни за что не сорвалась в кабинете Святой Дженни. Жалость ей была не нужна. «Расстались друзьями», – говорила она коллегам. Именно в этот день классная руководительница Элиаса позвонила Конни, чтобы выразить озабоченность ситуацией с мальчиком.