Глава 2

Бар «Гараж» был нашим привычным пристанищем – прокуренным до потолка, оглушительно громким и сумасбродным.

Техно-бит, который тощий диджей в засаленной косухе и с наушником в одном ухе обрушивал на танцпол, долбил по мозгам, вышибая последние вменяемые мысли.

Но даже сквозь эту грохочущую адскую какофонию мне то и дело чудился тихий, прерывистый шепот на непонятном, щелкающем языке, будто кто-то старался перекрыть грохот басов из параллельного мира.

Изо всех сил пытаясь врубиться в процесс и стать частью этого шумного хаоса, я сидел за столиком у стены – моим любимым местом в баре.

Стол был завален пустыми банками от «Жигулевского» – самого бюджетного варианта, чье теплое пиво давно стало нашим негласным манифестом против претенциозности.

Рядом, раскачиваясь на стуле, Сашок, мой кореш с факультета анимации, с огненно-рыжим ежиком волос и в футболке с принтом «Ктулху схавал твои чипсы», строчил что-то в скетчбуке.

– Смотри, Гера, – ткнул он мне в бок огрызком карандаша. – Нового босса для инди-хоррора делаю. Сущность, которая питается чернилами из старых документов и вылезает через буквы «О» на мониторе. Гениально? Гениально!

Я кивнул, пытаясь улыбнуться, но мускулы лица не слушались.

Взгляд в который раз скользил по толпе. Стробоскоп выхватывал из темноты искривленные криком или смехом лица, искажая их до гротеска.

Внезапно среди танцующих мелькнули белые, как лунный свет, волосы, высокая, худая фигура и бледное, не от мира сего лицо той самой «эльфийской принцессы» из фотобудки.

Сердце заколотилось, ком застрял в горле, но приглядевшись, увидел лишь незнакомку в сером капюшоне, фигура которой создавала вытянутую тень на стене. Померещилось.

– Ты не с похорон вернулся случайно? – голос Арчи возле самого уха заставил меня вздрогнуть. Он протиснулся к нашему столику, попутно задев чью-то спину своим длинным черным плащом.

Лицо Арчилия с глазами, искусно подведенными сурьмой, в неоновом свете выглядело неестественно бледным, почти театральной маской.

Его перстень с ониксом блеснул кровавым отблеском.

– Эй, Оберон, расскажи наконец про свою фотосессию в музее ужасов! – заорал он, присаживаясь на свободный стул. – Ты там с пришельцем с Андромеды снялся или с местной Бабой Ягой? Ждем контент для нашего будущего артхаусного шедевра!

– Хз, еще не смотрел, – буркнул я, сделав глоток теплого горького пива.

Голос прозвучал спокойно, хотя черный матовый конверт в кармане куртки предательски жег мне бок ледяным холодом. Он пульсировал, будто живое, дышащее существо. Каждые пять минут я непроизвольно касался кармана, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Навязчивое беспокойство грызло изнутри – необъяснимое, иррациональное ощущение, будто из этой бумажной пасти на меня кто-то смотрит.

Напрасно я пытался убедить себя, что это просто кратковременное расстройство рецепторов терморегуляции, игра разгоряченного алкоголем и усталостью воображения. Беспокойство нарастало.

Бармен Гриша, могучий детина с бородой и в колорированной футболке, с невозмутимым видом философа протирал стаканы. Его прозвали «Аптекарем» за виртуозное обращение с шот-глассами и искусство наливать точное количество спиртного «на глаз».

Над стойкой висело меню, нацарапанное мелом на старой автомобильной двери: «Пиво «Жигулевское», «Картофель-ЖГИ!», «Сырные палочки «Але, гараж!» Стандартный набор для нашей вечно голодной и безденежной братии.

– Я вот новый трек фигачу, – перекрикивая музыку, сказал Сашок, отрываясь от смартфона. – Сэмплирую звук скрипящих качелей и эхо из подземного перехода. Получается тревожная хрень, прямо саундтрек к выражению твоего лица, Гера.

В этот момент диджей, тот самый скелет в косухе, включил мой любимый трек – старую, забытую всеми брит-поп композицию. И тут же, будто в насмешку, басовая линия на секунду исказилась, и в ее реве, в ломаном ритме ударных я отчетливо услышал тот самый, леденящий душу скрежет – точную копию скрипа двери той зловещей фотобудки.

– Пошли танцевать! – крикнул Сашок, хватая меня за рукав.

Меня потащило в водоворот тел. Конверт снова был забыт, отодвинут на периферию сознания мощным ударом барабанов. Но чувство тревоги, черное и липкое, уже впилось в меня мертвыми когтями, и с каждой минутой они вонзались все глубже, достигая самого сердца.

И тут я ее снова увидел.

Или показалось?

В зазеркалье бара, в темном, пыльном углу за стойкой, где хранились ящики с пустыми бутылками, стояла она.

Та самая. Высокая. Бледная. Смотрела прямо на меня сквозь отражения и дым.

Я резко, почти с паникой, обернулся, задев локтем какую-то девушку.

Угол был пуст.

Лишь тени плясали на стене, сливаясь в причудливые, несуразные узоры.

«Наверное, просто перебрал», – безнадежно попытался я убедить себя, залпом допивая очередную порцию пива.

Домой я добрался на такси, с тяжелой, пьяной, раскалывающейся от боли головой и чувством тревоги в груди.

Судорожно ощупал карман куртки. Конверт был на месте.

Холодный. Безмолвный. И крайне опасный.

Тогда я даже не подозревал, что в кармане у меня лежит не просто фото, а приглашение в ад.

Глава 3

Тишина в квартире была гробовой, давящей.

Родители были в отъезде, и я остался один на один с этим ледяным ужасом в кармане.

Достал конверт. Он был холодным, словно его только что вытащили из морозильника.

– Ну, посмотрим, какой там шедевр, – пробормотал я.

Голос прозвучал неестественно громко, нарушая хрупкое равновесие тишины.

Разорвал клапан. Бумага поддалась с тихим, вкрадчивым звуком, заставляя вздрогнуть.

Из конверта выскользнула длинная полоска фотобумаги. Матовая, бархатистая и леденящая.

На ней был я. Но это был не я.

Мое лицо было перекошено в гримасе чистого, животного ужаса. Глаза вылезли из орбит, рот был открыт в беззвучном крике. А сзади, обвив меня костлявыми, слишком длинными руками и прильнув щекой к моей щеке, стояла она. Та самая «эльфийка».

Ее лицо было маской абсолютного, нечеловеческого зла. Фарфорово-белая кожа, бездонные, смолисто-черные глаза. Рот был растянут в неестественной, до ушей, улыбке, полной тонких, острых, как иглы, зубов.

Она смотрела не в камеру. Она смотрела на меня. Прямо сквозь фото. Прямо мне в душу.

Внезапно в памяти всплыл отец, его загорелое и обветренное лицо во время одного из наших совместных походов.

Мы сидели в лесу у костра, и он, попыхивая трубкой, говорил: «Запомни, сынок, мир полон аномалий. Мест силы, как мы, геологи, говорим. Одни – добрые, дают энергию. Другие затягивают, как болотная трясина. Твоя задача – вовремя отличить одни от других и не совать палку в муравейник, если не готов к укусам».

Я воткнул палку. И меня укусили.

По квартире пронесся ледяной сквозняк, хотя все окна были закрыты. Скрипнула дверь.

Я вскрикнул, но крик вышел глухой, сдавленный.

Мне показалось, будто фото ужалило меня в руку, и я швырнул его на пол.

В ушах зазвенело. Грохнула входная дверь, хотя я точно знал, что она закрыта на замок.

Моя комната, обычно такая уютная в своем творческом беспорядке – стопки книг на полу, пыльный системник с мигающими лампочками, разбросанные скетчбуки, – вдруг стала чужой. Тень от торшера с потертым абажуром казалась зловещей, а знакомый скрип паркета за спиной заставлял оборачиваться от страха увидеть в полумраке прихожей бледный овал лица.

Возможно, я был просто парнем, который облажался, сфотографировавшись в странной будке, и теперь мне мерещится чертовщина.

Но почему по спине побежали ледяные мурашки, а живот сдавило от страха?

У меня началась паника. Сердце заколотилось, выпрыгивая из груди. Дышать стало невозможно. Прибежав на кухню, я схватил бутылку с водой и стал пить. Занавеска на кухне дернулась, словно кто-то невидимый прошел мимо.

Мозг, отчаянно пытаясь найти рациональное объяснение, выдавал абсурд: «Просто сквозняк, просто дом осел, просто тебе показалось».

Но тщетно. Я метался по квартире, как загнанный зверь.

– Это трындец… Это реально трындец… – твердил я, хватая телефон. Экран покрылся отпечатками моих потных пальцев.

Дрожащей рукой я нашел в контактах Арчи и нажал «вызов».

На третьем гудке он ответил сонным, хриплым голосом:

– Гера? Ты чё, опять пьяный? Или тебя полиция поймала?

– Арчи, – выдавил я, еле сдерживая панику. – Мне реально трындец как страшно. Тут… такое… Помнишь, фото… То самое… из фотобудки… Приезжай. Ради всего святого, приезжай СЕЙЧАС ЖЕ! Она на фото со мной! Она здесь!

Замолчав на секунду, я услышал, как Арчи встает с кровати.

– Ты серьезно? Ладно. Держись. Через двадцать минут буду. И не дерись с ней до моего приезда. Это нечестно, – это была его мрачная шутка, наш способ справляться с несправедливостью мира.

Положив трубку, я сел на пол, и прислонившись спиной к батарее, стал ждать, вслушиваясь в каждый шорох.

План был простым, как грабли: дождаться Арчи, не сойти с ума, найти местного «экзорциста» Лёху, который, если верить слухам, однажды «почистил» от нечисти заброшенный завод, и попросить его разобраться с этим кошмаром. А потом, если выживу, сжечь эту фотографию, облив ее святой водой, бензином и посыпав солью из сундука Стеллы.

Главное – не оборачиваться на шелест за спиной и перестать чувствовать ледяное дыхание у себя на шее.

Глава 4

Через полчаса в моей залитой светом квартире стоял Арчи.

Вся его напускная бравада испарилась, когда он увидел мое лицо.

– Оберон, ты постарел лет на двадцать! – с порога выпалил он.

Кстати, лицо самого Глотова напоминало бледную напряженную маску. Сурьма на его глазах расплылась, делая его похожим на Джокера.

За ним, как безмолвная тень, маячила Стелла. Она не стала разуваться, лишь скользнула внимательным, тяжелым взглядом по прихожей, словно выискивая невидимые глазу следы.

Пройдя в гостиную, она остановилась посреди комнаты, закрыла глаза и глубоко, медленно вдохнула, будто пробуя воздух на вкус. Ее тонкие ноздри дрогнули.

– Холодно, – произнесла она, не открывая век, низким и безжизненным голосом. – Не просто сквозняк. Другой холод. Энергетический. И пахнет страхом. Горячим, металлическим, как кровь на языке. Здесь что-то было. Несколько часов назад. И оно оставило свой след.

Я сидел на краю дивана, сгорбившись, и не мог сдержать мелкую дрожь в коленях. Руки были ледяными, хоть я и кутался в старый растянутый свитер.

Конец ознакомительного фрагмента.