Коди И

Коди И наблюдал за старшим братом всю свою жизнь. Не сразу, но догадался: брат никогда не промахивается. Скатает, скажем, мусор в комок и запустит в мусорный бак с невозможного расстояния – и комок, описав идеальную дугу, приземлится прямиком в цель. Каким бы тот легким ни был – и даже если его отклонял в сторону поток воздуха от вентилятора.

Порой, когда брат уходил из комнаты, Коди пытался повторить трюк. У него и близко не выходило.

Хотел бы он стать таким, как Хантер. Смелым, уверенным в себе. Попадающим в цель даже с закрытыми глазами. Достаточно сильным, чтобы управляться с луком и стрелами так, будто они ничего не весят. И не знающим страха.

В особенности он завидовал последнему качеству. Ведь Коди так боялся. Его пугало все. Громкие голоса. Тревога, которой были пропитаны разговоры взрослых. Уголки дома, куда не проникал свет после захода солнца, чтобы у соседей не возникло соблазна заглядывать в окна.

Страхи его родителей стали его собственными – словно бы, дыша с ними одним воздухом, он вдыхал их опасения. Будет ли у семьи когда-нибудь достаточно денег? Перестанут ли они прятаться?

Все, что он знал, – еще до рождения Коди они начали скрываться от какого-то человека.

Страх пристал к нему, как вторая кожа, от которой невозможно избавиться. Именно это и видели все остальные: его трусость. Они думали, что он ничего не понимает, что туго усваивает материал. Никто, кроме родителей и брата, не знал, что он читает книги из программы на два класса старше, что у него прекрасная память и что он понимает куда больше, чем они могут предположить. Учителя думали о нем всякое, да и одноклассники тоже.

Возможно, отчасти потому, что он от них отличался – с их розоватой кожей, веснушками, голубыми, светло-карими или даже зелеными глазами. Но по большей части – он прекрасно это знал – оттого, что он всего боялся.

– Тебе тоже страшно, Нефрита? – И он касался носика своей крольчихи. Разговоры с ней его успокаивали.

Если бы только он всего не боялся. Если бы он мог, как советовал Хантер, держать свою смелость при себе в укромном месте, точно спрятанное сокровище. Послушать Хантера – так это легко! Просто представь, что ты храбрый. Надо лишь притвориться. А потом настанет день, когда притворяться уже не потребуется.

Но Коди сомневался, что у него выйдет даже это. Насколько он мог судить, храбрости ему не досталось от рождения.

Когда-то давно ему сказали, что падающие звезды способны исполнять желания, так что он постоянно смотрел в ночное небо, ожидая, упадет ли с него что-нибудь. Пока он не видел ничего, что сошло бы за падающую звезду. Но всегда держал желание наготове, чтобы загадать при первой возможности.

Хантер И

Хантер выдохнул в ночную темноту, докатив мусорный бак до нужного места. И остановился у края тротуара, осматривая выстроившиеся в ряд коттеджи. Тот, в котором жила его семья, располагался в самом конце, тусклая желтая краска из-за плесени приобрела нездоровый оттенок. Номер семь, Белладонна-корт. Отсюда было хорошо видно, как дом покосился, как устал и сгорбился его костяк. Тропинка к дому вела неровная, точно ряд кривых зубов.

Сюда семья переехала, когда Хантер пошел в четвертый класс, и в те времена родители называли это жилище временным решением.

Теперь, восемь лет спустя, Хантер перестал спрашивать, когда же они переедут. Стоимость аренды поднимали всего один раз, а звонка, в напряженном ожидании которого они жили со дня приезда, так и не последовало. Очевидно, родители решили, что это отличное место для того, чтобы cпрятаться. И что искать их здесь – что иголку в стоге сена.

Послышался характерный шорох – палец ветра коснулся земли у его лодыжек. Хантер замер в ожидании, каждый мускул напрягся от любопытства. Если он сразу же смотрел вниз, все срывалось. Это явление приключалось с ним неоднократно. Он уже и не помнил, когда оно случилось в первый раз.

Шорох прекратился, снова воцарилась тишина. Только тогда он наклонился посмотреть. Да, вот они. Две хрустящие бумажки по двадцать долларов. Притворившись, что ему надо подтянуть шнурки, он наклонился и сунул их в носок. Как только ему удастся улучить момент, когда вокруг никого не будет, он добавит их в заначку, где у него лежат деньги на побег.

Хантер побрел обратно, в темный и душный дом. Как же ему хотелось открыть окно – но его родители подобного не позволяли. Слишком легко что-то услышать, увидеть цель любопытному взгляду. Лучше уж закрывать щеколды и наглухо задергивать плотные шторы.

Стоило входной двери за ним захлопнуться, он понял: что-то случилось. С кухни доносился голос отца, говорившего на мандарине, слишком быстро и настойчиво, чтобы Хантер мог разобрать хоть слово.

Их крошечный дом был устроен так, что в свою комнату нельзя было проскользнуть мимо открытой двери кухни. Так, чтобы не заметили родители. Они всегда были настороже. Скрипнет половица или легонько постучит в окно ветка – и родители тут же умолкают, набирают воздуха в легкие и ждут, что будет дальше.

Хантер усвоил эти повадки. Всюду ходить на цыпочках и прислушиваться к малейшему шуму. Дом был не местом, где можно расслабиться, но зоной повышенной осторожности.

Он снял кроссовки, стараясь не топать. Дерево под его одетыми в носки ногами тихо и жалобно скрипнуло, и голоса на кухне тут же стихли.

– Это я, – сказал он. – Мусор выносил.

Махнув рукой на предосторожности, он скользнул в кухню. Отец стоял, прислонившись к холодильнику; на буфете бесформенной кучей валялся его галстук. Мать стояла посреди комнаты, ссутулившись, обхватив ладонями локти скрещенных рук.

– Ты почему так долго? – спросила мать.

– В смысле – так долго? Я туда и обратно.

– Дольше, чем всегда. – Она явно была на взводе.

– Что случилось? – спросил Хантер.

– Ничего, – ответил отец, а мать в ту же секунду сказала:

– Нам позвонили.

Позвонили. Безобидное слово, но для них – самое что ни на есть зловещее. Сердце Хантера учащенно забилось. Неужели после всех этих лет наконец настал тот миг, которого они так страшились? Неужели их нашли?

– С незнакомого номера, – добавил отец.

Хантер смотрел то на отца, то на мать:

– Так может быть, ничего страшного?

– Может, – согласился папа.

– А может, и нет, – вздохнула мать. – Сказать кому на Тайване, до чего докатилась семья профессора, – не поверят.

– А ты не говори, – резко оборвал отец.

– Ну конечно. – Мать потянулась за чайником, который вскипел, наверное, час назад, налила до краев баночку из-под подаренного клубничного джема и сунула ее в микроволновку, чтобы подогреть.

Хантер ощутил зуд там, где уголки банкнот, надежно сунутых в носки, покалывали лодыжки. И переместился мыслями в свою комнату, к сумке, спрятанной в дальнем углу темного шкафа. На самый безнадежный случай у него, по крайней мере, есть она.

Отец наклонился, чтобы заглянуть за штору. Паранойя – штука заразная. Все трое смотрели в окно, пока не запищала микроволновка.

– Хантер, тебе нужно лучше учиться. – Мать сделала глоток из баночки и отставила ее. – Теперь, когда у тебя нет стипендии…

– Знаю, мам.

– …будет сложнее поступить в хороший университет. – Она вздохнула. – У школы Стюарт была такая репутация.

Ему надоело всякий раз это выслушивать. Как он упустил такую возможность. Как опозорил семью, особенно теперь, с таким пятном в личной характеристике. Как они ничего не могут себе позволить, а он лишился такой прекрасной возможности чего-то добиться.

– Пойду делать домашку, – сказал он.

В их комнате Коди, распластавшись на полу, гладил Нефриту. Разговаривать Хантеру не хотелось, так что прежде, чем брат успел что-то спросить, он бросился на кровать и закрыл глаза. И сжал кулаки – ногти крепко впились в мякоть ладони. Он страстно мечтал о том дне, когда ему больше не придется жить в этом доме.

Сюэцин Чанг

отец Луны

Может, из-за облаков, поглотивших луну, а может, из-за воздуха – странно густого, клеем затекавшего в ноздри при каждом вдохе, – Сюэцин никак не мог уснуть.

Он спустился по лестнице на кухню и выдвинул ящик, в котором лежали ключи, зажимы для пакетов и прочая мелочь. Белый шестигранник прятался в самом дальнем углу. Каждый день с тех пор, как он его туда положил, его словно бы тянуло взять его в руку.

В нем была тяжесть, тепло – нет, даже больше. Он вибрировал. Он пахнул чем-то очень древним. Древним древним – Сюэцин это понял чутьем, которое появилось у него еще в магистратуре, чутьем свиньи, способной унюхать трюфель. Никак, исторический артефакт?

Как, вот как эта штука могла очутиться у Дэвида И?

Тут же мысли Сюэцина понеслись по кругу, и он кое-что вспомнил. Последнюю публикацию И, ту самую, которая наделала шуму в научном сообществе. У Сюэцина даже дыхание сперло, стоило ему подумать о заявлениях, сделанных в ней.

Предположение, что придворные алхимики Цинь Шихуанди все-таки^[12] смогли изобрести некие эликсиры прежде, чем начались предполагаемые сожжения книг и закапывание ученых живьем в землю. Идея о том, что во владении императора находился не только знаменитый нефритовый диск Хэ, но и другие ценности, считающиеся частью Небесного мандата или божественными амулетами.^[13]

Сюэцин был поражен: работа читалась как сказка. Он с трудом нашел четверть цитируемых источников, да и остальные были какими-то туманными. И это – работа ученого, который надеется на постоянный контракт?

Но остальные восприняли ее всерьез. Тихий, неловкий И, у которого и друзей-то среди коллег не было – во всяком случае, об этом никто не знал, – внезапно сделался популярным. Его стали приглашать на званые обеды и давать слово на конференциях. С ним пытались связаться другие исследовательские группы. И у него хватало ума не кичиться этим.

Сюэцину и прежде доводилось получать артефакты нетривиальным путем… Но прежде в его руки не попадало нечто обладающее таким потенциалом. А ведь он так усердно работал! Мэйхуа права. От этих И никуда не деться: они претендуют на ее репутацию среди тайваньских эмигрантов и на его статус ведущего научного сотрудника кафедры.

Он хотел, чтобы Дэвид И сгинул раз и навсегда. Хотел повышения по службе. Сюэцин даже жене ничего не говорил о том, что намерен о нем просить, – не хотел обнадеживать Мэйхуа раньше времени. Или, если точнее, не хотел сталкиваться с ее разочарованием. С него уже хватило. Когда его повысят, он сделает ей блестящий сюрприз. Он хотел, чтобы Мэйхуа улыбалась, как солнышко, – как она делала когда-то. Хотел, чтобы у него была возможность оплатить учебу Луны в Стэнфорде. Чтобы она закончила без студенческих кредитов. Чтобы стала гордой и свободной.

Что, если этот шестигранник и есть предмет его очередного исследования?

Сюэцин задумался, прикидывая возможности. А что, если ему самому заняться исследованием таинственного артефакта? Он приподнял камень, и одна из граней, кажется, поймала отблеск далекого огонька. Шестигранник излучал свет.

Где-то в доме завозились – Сюэцин даже подпрыгнул. Быстро задвинул ящик, но в мозгу уже кипела мысль.

Вот чем он займется завтра на работе.

Луна Чанг

Луна охнула и резко проснулась. Ей снилось, будто она парит над верхушками деревьев, и повсюду вокруг нее мигают огоньки светляков. Во рту появился вкус меда и сливок.

Что же разбудило ее так внезапно? Странное ощущение в теле, пустота внутри.

Что-то вроде… голода. За неимением лучшего слова.

Нет, ей хотелось не есть. Хотелось чего-то, чему не было имени. Сердце учащенно забилось. Затрепетало. В пустом желудке стало щемить. В венах ощутилось покалывание, тело покрылось холодным потом.

Нет, это не было жаром, да и на болезнь совсем не похоже.

В уголках окна замерцали светящиеся точки – и Луна выскользнула из кровати. Лишь раздвинув шторы, она смогла их разглядеть – светлячков, сгрудившихся на оконном стекле. Прежде ей не доводилось видеть ничего подобного: будто бы полк солдат с фонариками в руке.

Проворными пальцами Луна повернула щеколду и попыталась открыть окно. Но было холодно, оно не поддавалось, и каждое ее движение отпугивало нескольких насекомых. Когда у нее наконец получилось, за окном осталось лишь несколько светлячков.

Один за другим, подмигнув ей, устремлялись они в безлунную тьму.

Родни Вонг

Было очень поздно – или очень рано, как посмотреть. Телефон Родни Вонга мог зазвонить в любое время, поскольку то, чем он занимался, вполне предполагало небогоугодные часы работы.

Однако именно этот звонок пришелся на неудобное время. Вонг стоял в крошечном, попорченном сыростью сан-францисском полуподвале и лениво поигрывал ножичком, убирая туда-сюда лезвие. Нагнать страху никогда не помешает.

Человек, привязанный к столу перед ним, хватал воздух ртом, хотя никто и не думал перекрывать ему кислород. Забавно, это же исключительно нервное, заметил Вонг. Все, что ему требовалось, – намекнуть на наличие лезвия между кончиком ногтя и нежной кожей пальца, чтобы у визави снова и снова возникал приступ паники.

Из такого проще простого вытянуть любую информацию, если не вырубится раньше времени.