Глава 4

Во сне я здорова. Я снова такая, какой, наверное, была когда-то и какой хочу стать. Звучит музыка, я танцую, скинув туфли на каблуках, ритм бьется в каждой клеточке тела. Люди оборачиваются, и я улыбаюсь про себя. Мне всегда это удается – быть в центре внимания, притягивать взгляды. Теперь, правда, только во сне…

Все вокруг вдруг мрачнеет, словно музыка сменила тональность с мажора на минор. Меня пихают локтями, на платье проливают коктейль, кто-то наступает на босую ногу… Со всех сторон наваливаются чужие тела, становится нечем дышать, словно разгоряченная человеческая масса высосала весь воздух. Без обуви, в одном тонком платьице я чувствую себя маленькой и беспомощной, уязвимой. Очередной толчок едва не сбивает меня с ног. Подняв глаза, я вижу абсолютно пустое лицо, белую маску безо всякого выражения. Черные акульи глаза глядят с холодным расчетом, угрожающе поблескивая. Я трепещу от ужаса, а маска смеется…

Вздрогнув, я прихожу в себя. Надо мной склоняется чье-то лицо. Темная кожа, внушительный нос, очки от «Армани» в квадратной оправе. Длинные черные волосы ниспадают на белый халат.

– Очень хорошо. – На лице возникает улыбка. – Знаю, вам хочется спать, но нужно еще кое-что проверить. Приложили вас серьезно.

Мне светят в глаза фонариком, щупают пульс… Все еще тошнит? Нет. Можете прочитать текст на карточке? Я читаю, хотя каждое слово болезненно отзывается в израненном горле.

Врач снова тепло мне улыбается.

– Все нормально. Вам ведь уже немного лучше?

Я киваю. Это как рефлекс. «Не устраивай драмы, Сара». Меня отмыли и перебинтовали, но лучше я себя не чувствую. У меня взяли кровь, соскоб из-под ногтей, мазок с внутренней стороны щеки и сфотографировали синяки на животе и вокруг шеи. На кисти наложили толстые повязки, похожие на боксерские перчатки, ссадину на лбу залепили пластырем. Все болит, однако я осталась жива… Почему убийца не зарезал меня так же, как Джоанну? Почему она, а не я?

Мое сознание словно уплывает в этой тихой комнате, куда доносятся только неясные шумы больницы – жужжание и слабый писк приборов, шарканье резиновых подошв по коридору… Снаружи дожидаются полицейские, хотят меня опросить. Доктор настаивает, что мне нужен покой, но отдохнуть мне не дают – какие-то люди один за другим заходят снять показания приборов, проверить состояние… По углам переговариваются вполголоса, шуршат бумагами, передают из рук в руки чашки с чуть теплым чаем.

На все мои вопросы о Джоанне или Джеймсе ответ один: не волнуйтесь, отдохните, скоро вами займется полиция. Я откидываюсь на подушках и закрываю глаза в отчаянной надежде, что когда открою их, то окажусь дома. За окном на рябине будут скакать белки, а снизу из кухни будет слышно, как хлопочет Джоанна…

На деле, когда я просыпаюсь, надо мной склоняется чье-то незнакомое лицо. Мне говорят, что я могу идти. Вокруг возникает еще множество чужих людей, одна из них – женщина-полицейский. Она дает мне белую футболку и серый спортивный костюм, который оказывается так велик, что пояс приходится утянуть почти вдвое. Я пытаюсь сосредоточиться и понять по голосу, та же ли передо мной блондинка или другая. Эта коренастая, чуть выше меня, волосы убраны в конский хвост, на правой щеке большое родимое пятно. Бедняжка, думаю я про себя, к собственному неудовольствию различив в мысли мамины ехидные нотки.

Снаружи меня встречает потемневшее, свинцовое небо. Горизонт вспухает мрачными тучами. Похоже, надвигается дождь. Мы садимся в машину. Я прижимаю лицо к стеклу и бездумно смотрю на мир, проносящийся за окном. Живот болит. В голову приходит мимолетная мысль: вдруг у меня внутреннее кровотечение? А, какая разница…

Полицейский участок с виду выглядит как обычное офисное здание. Я много раз его видела и даже не обращала внимания.

– Сара, вы в порядке? – окликает меня на парковке спешащий навстречу здоровяк с распирающим рубашку животом. Голос знакомый, но вне контекста я не могу связать его с кем-либо, кого знаю, и мучительно пытаюсь вспомнить, кто это.

– Извините, сэр. – Полицейский оттирает мужчину плечом, и меня ведут по ступенькам ко входу.

– Сара! Я Алан! Требуйте адвоката, милая! Обязательно потребуйте адвоката!

Я оглядываюсь. Да, конечно, Алан, наш сосед. Он, наверное, и утром был в доме вместе с полицией. Почему он считает, что мне нужен адвокат? Думает, это моих рук дело?.. Дверь захлопывается, и от поднявшейся паники у меня сжимает горло и перехватывает дыхание. Меня бросает в жар – в маленькой приемной слишком много людей, я буквально физически чувствую, как они высасывают из нее весь воздух.

На пластиковых стульях, привинченных к полу, сидят две женщины, одна из них с подбитым глазом; их пальцы с ногтями кричащих цветов так и порхают влево-вправо над экранами телефонов. Рядом похрапывает старик в мокрых брюках, от него доносится запах мочи.

Полицейский набирает пароль на кодовом замке, отпирая дверь. Женщина с подбитым глазом отрывает взгляд от своего телефона.

– Чего это ее вперед пускают? Мы уж сколько времени ждем!

Я съеживаюсь под чужими взглядами. В глотке стоит ком, не дает дышать. Неужели не видно, что мне плохо? Рука инстинктивно тянется к горлу, но женщина, нисколько не тронутая, продолжает пялиться на меня с той же неприязнью. Кто-то берет меня под руку и отводит в маленькую боковую комнатку, где я буквально падаю на стул. Опустив голову между колен, я закрываю руками уши и стараюсь глубоко дышать, пока паника не отступает. Никто не говорит мне ни слова – видимо, здесь такое в порядке вещей. Спустя некоторое время мне приносят кружку слегка закрашенного молоком чая и сэндвич с сыром.

Наконец я остаюсь одна. Мне это было просто необходимо – посидеть наедине со своими мыслями в пустой комнате. Я и не догадывалась, насколько ушла в свой внутренний мир, как отвыкла от людей – а сегодня они так и толклись вокруг. У меня буквально звенит в ушах от производимого ими шума и от попыток разобраться во всем том, на что никто другой и внимания бы не обратил: манера смотреть, гримасы в виде поджатых губ или нахмуренных бровей, акцент и легкие дефекты речи… Я так устала от этого, что вся словно одеревенела, даже плакать не могу. Сижу, тупо уставившись в стену неприятного зеленого оттенка, потертую и испещренную мелкими дырочками. Цвет напоминает мне мятные пастилки, которые мама давала нам во время долгих поездок на машине. В комнате только стол и два стула. Окна нет.

Перед глазами все плывет. Я опускаю раскалывающуюся от боли голову на стол. От поверхности слегка пахнет хлоркой. Не знаю, сколько сейчас времени. Наверное, снаружи уже стемнело. Сейчас все пойдут с работы домой, будут готовить ужин и смотреть телевизор… не задумываясь, что в любой момент в дверь может ворваться их худший кошмар. Я была такой же – до вчерашнего дня. Я считала наш дом самым безопасным местом на земле. Это было мое убежище от ужасов внешнего мира, но они настигли меня и там.

Я опускаю веки, однако перед глазами немедленно встает прошлый вечер. Как я врываюсь в кухню. Наш разделочный нож с розовой ручкой, заказанный в телемагазине. Мужчина, весь в черном. То, как он двигался… Уверенно – вот подходящее слово. И потом кровь. Горячая, липкая, и запах – странно сладкий, с привкусом железа. Меня едва не тошнит, чай пополам с желчью поднимается по пищеводу. В голове снова и снова прокручивается одно и то же – убийца, красный от крови нож, маска в виде черепа… Почему, почему?!

Сзади открывается дверь, заставив меня вздрогнуть. Кажется, я ненадолго отключилась. Пока я неловко вытираю забинтованной рукой рот, напротив усаживаются две женщины. Одна – с родимым пятном, она представляется констеблем Кейси Краун (имя как будто со страниц какого-нибудь комикса о супергероях). Другая ниже ростом, смуглая, черные волосы коротко подстрижены, только челка длинная, блестящие глаза глядят внимательно. Туфли на высоких каблуках, брючный костюм… Выглядит совсем девочкой, но видно, что именно она здесь главная. Я настороженно киваю в ответ на приветствие, и в мозг будто гвоздь втыкают. Я просто не вынесу еще разговоры, еще людей.

– Рада снова вас видеть, Сара. Я детектив-сержант Самира Нур, заместитель старшего следователя.

Я узнаю голос. Это та, что была в доме, которой я дала лет двадцать на вид. Теперь она в деловом костюме, совсем как взрослая. В том, как она представляется, чувствуется оттенок гордости – похоже, на должность ее назначили недавно. Молода, но уже добилась успеха и хочет, чтобы другие это знали и уважали ее. Я бы вела себя так же, если бы окружающие не воспринимали меня всерьез.

– Сара, надо, чтобы кто-нибудь побыл с вами при нашем разговоре. Кого мы могли бы пригласить?

Она говорит со мной медленно, как с ребенком.

– Джеймс…

Боже, Джеймс ведь еще даже не знает! Кто-нибудь должен рассказать ему о его матери! Он бежит на этих выходных ультрамарафон в национальном парке Сноудония, а дома ждет такое… Наверное, сообщить придется мне, но как это сделать? Немыслимо. Глаза начинает щипать от подступивших слез.

Нур качает головой:

– Нам пока не удалось с ним связаться. Телефон, который вы нам дали, оказался неверным. Ваш племянник не менял недавно номер?

Не могу сказать. Я нечасто общалась с Джеймсом после его отъезда.

– Джоанна должна была знать… – бессмысленно говорю я.

Нур терпеливо улыбается. Конечно, сестра нам тут уже не поможет.

– Можем мы позвонить кому-нибудь еще?

Я качаю головой. Нет, больше некому. Теперь – нет. Есть, правда, еще доктор Лукас, но не вызывать же своего психиатра для присутствия при полицейском допросе. Раньше со мной всегда была Джоанна.

– Хорошо, Сара, тогда вот что мы сделаем. Разговор будет вестись с соблюдением необходимых мер предосторожности. Мы подыщем подходящего ответственного представителя, чтобы рядом с вами кто-то был, а также пригласим дежурного адвоката. Мы в курсе вашего уязвимого состояния, – увидев выражение на моем лице, поспешно продолжает она тоном взрослого, говорящего с ребенком на грани истерики, – и хотим убедиться, что вы понимаете происходящее.

Алан, конечно, все растрепал. У него язык без костей. Выложил все мои тайны, все, что я скрывала от мира. Теперь они считают меня чокнутой. «Уязвимое состояние», надо же… Они понятия не имеют, о чем на самом деле речь.