– Это выстрел вхолостую. Это мы оставим на последнее. Я прекрасно знаю, как работают наши органы следствия. Отпишутся, что нет состава преступления, что это гражданско-правовые отношения и нужно идти в гражданский суд. Я не стану впустую тратить время и деньги Кармашиков. Я впервые возопию о справедливости! Такое в моей практике впервые, чтобы включались не только профессиональные, но и личные мотивы. Только суд и только огласка. Суд, который мы однозначно выигрываем, потому что с той стороны никаких доказательств, ни одного юридического факта. Наш иск обязаны будут удовлетворить на основании того, что ответчик говорит неправду. Публичное извинение, возмещение морального вреда и последующий запрет называться сыном Кармашика, – все более возводил понты аблакат, а в глазах женщин все более разгоралась надежда.
Очередной пустозвон, который наобещает с три короба, а легковерные клиенты, жаждущие справедливой мести, ведутся… С трудом продыхаешь от духоты такой самовлюбленности. Этому Максиму, наверняка, еще и тридцати нет, но все уже на мази. Своя фирма (с папашиной помощью), годовой абонемент в фитнес-зал (ни разу не проспал утреннее посещение), пошитые на заказ костюмы (носит с легкой небрежностью), очки в оправе Lindberg (без ободков) и с детства увлечение каким-нибудь дорогостоящим спортом, например горнолыжным (чтоб в сугробе провалился). И у аблаката не рвутся носки. Не в «Ашане» же их покупает. Наверняка, это какие-то итальянские чулочно-носочные изделия… Чем я старше, тем сильнее ранили меня успехи сверстников. Нарочно растравливал себя, представляя в красках, как прекрасно живется на свете другим. Все боялся упустить что-то важное, словно стоял перед закрывающимися воротами. А кого-то уже и в рай пустили. Этому аблакату бы для полного комплекта благоверную из благополучной семьи. Гришина дщерь вполне сгодится. Она чуть младше и до сей поры ничего плохого не видела, классное детство, тепличные условия. Разумеется, уже с пробегом, очень уж наружность приятная, но без долгих отношений и больших романов, чтобы не сравнивать с другими. В семье культ отца, он и сформировал представление о мужчинах. Несчастный аблакат еще не подозревает, как трудно угодить тем, кто живет прошлым и не может забыть покойника. Мертвых любят больше, чем живых. Если люди и плачут, то по холодным ногам. Гришина дщерь без опыта ответственности за себя. С опытом доверия к тем, кто ее кормит. Ей все купят, все подарят, лишь бы хорошо себя вела. Ей привито королевское убеждение, что мир по праву рождения должен расстелить перед ней красную ковровую дорожку. Но хорошие девочки тоже глядят в лес. Вот она и уставилась на моего Прокыша. Глаз с него не сводит. Под ее пристальным взглядом он заиграл всеми гранями мужественной души. Прокыш всегда отлично рисовался перед бабами и нужными людьми. Позер, каких еще поискать.
И он единственный, кто способен трезво оценить ситуацию, не льет елей на душу:
– Не стоит обнадеживать клиентов. Суд также может решить, что ответчик, имея свою точку зрения, добросовестно заблуждался.
– Получается, любой проходимец может называться моим братом? – дщерь неожиданно ткнула пальцем в мою сторону, – да хоть вот ваш коллега! Он, например, тоже похож на моего папу. Вы на чьей стороне? Вас для чего сюда пригласили?..
Выйдя от Кармашиков, Прокыш глубокомысленно заметил:
– А Гришина дочка ничего такая, да? Глаза мамины, улыбка папина, характер Сталина! Дочь народного артиста, сама по себе еще не знаменитость, а самомнения столько! Как думаешь, стоит заняться?
Я слегка удивился его наглости, но виду не подал:
– Становись в очередь, – и на всякий случай уточнил: – После аблаката. Слышал: «Впервые включились личные мотивы»?
– Вряд ли ей теперь до этого. Будем подождать. Сначала что-то с Гришей надо решать. Ты уже понял, что этот гемор на нас ляжет. Всю плешь проест своим папашей. Если половой акт неизбежен, остается понять, с какой стороны: мы – их или они – нас.
Меня слегка передернуло от «папаши». Он почти кощунствовал, мечтая присунуть Гришиной дочке. С другой стороны, это же Прокыш, чего от него ждать? У нас трахнуть следачку – в порядке вещей, а все следачки – чьи-то жены, в основном сослуживцев.
– Если что, Гриша тебя с того света достанет, – полувсерьез предупредил его.
– Гриша – наше все, – согласился и поспешил откреститься: – Да это я так, в порядке бреда. Только зря они на телик пошли. Скоро откопают засохшую Гришину соплю, чтобы замутить ДНК. И станут крутить долгоиграющую пластинку, выжимая из усопшего Кармашика все соки. Коготок увяз – всей птичке пропасть. Может статься, семье даже понравится: лицом светить, языками чесать. Заиграются в это дело, помяни мое слово, за уши от эфиров не оттащишь. Лицедейство передается в генах.
Я тоже в детстве завидовал взрослым, у которых после работы никакой домашки. Я ж не знал, что после работы они хотят сдохнуть. Не держат ноги, трясутся руки, инфаркт микарда, вот такой рубец! Но мне до моей смерти еще далеко. Даже до очень маленькой, которая la petite mort. Все маюсь от бессонницы и не могу ни с кем кончить. И мысли по дороге домой о спасительном душе и хрусткой постели не утешают. Это мираж. Простыни только тогда дарят радостный покой, когда прохладные и чистые, а я теперь сплю на засаленном матрасе. С предыдущей фатеры так спешно сваливал, что забыл об одеяле и подушке. Короче, с постельным бельем дела обстоят такие же, как и с носками. Вещь вроде бы хорошая и даже необходимая, а руки все не доберутся. Зато уже на пороге дома озарило: в холодильнике дожидается селедка. Вот что скрасит холостяцкое одиночество! И вернулся в магазин добрать к ней пива и черного хлебушка.
Когда покупал рыбу, она была свежая, целая, слабосоленая, с ясными глазами. Но и теперь сойдет. Острым ножом сделал продольный надрез от хвостика до головы, аккуратно выпотрошил, прополоснул брюшко под краном, затем отделил хвост и голову, убрал плавники, снял кожицу. Отделять филе от костей и извлекать хребет не стал. Порезал брусочками, выложил красиво на тарелке, подлил масла, посыпал лучком, обложил лимончиком. С шипением открыл пиво, мерный плеск при наливании в кружку.
Может, вернуться в отдел и заловить кого-нибудь? Сегодня как раз рейд по шлюхам. Хочется чего-нибудь пугливого и в то же время бесстыжего, крикливого, мерзотного до приятности и приятного до гадливости. Состояние отчаянное, и лишь одно желание – ощутить рядом прерывистое женское дыхание. Я, как вампир в гробешнике, тоскую и вою по живой плоти. Своей давно не хочется, мозоли на ладонях. От этой суходрочки скоро на еду собственную начну кидаться.
Прокыш по очередному «великому» блату временно поселил меня в аварийный двухэтажный дом на Ивантеевской с центральным входом. Эти сложенные немецкими пленными кирпичики ни разу не видели ремонта и доживали свой век тихой сапой. По фасаду расползлись трещины, в них дышала неровная кладка, живая и влажная, в жаркие дни от нее веяло прохладой. Этому дому положено снаружи выглядеть нежилым и заброшенным. Его будто изобразил, используя технику рисования по мокрому листу, депрессивный бесталанный ребенок после развода родителей и смены детского садика. Но внутри все еще кипит жизнь: до сих пор не обрубили свет, и льется вода, пусть и ржавая, но вода. Со дня на день жильцов со второго этажа окончательно расселят, и за моими окнами, оклеенными черной бумагой (чтоб без палева), роют котлован, собираются проложить новые коммуникации. Целый квартал из таких домов снесли. Я, когда впервые оказался на этой улице, решил, что попал в Германию или Прибалтику.
Незачем любоваться унылыми разрушенными видами. Я здесь тупо отсыпался. И брезговал убогими стенами, лампочку на длинном витом шнуре в паутинном коконе без лишней надобности не зажигал. Утыкался перед сном в телефон, стараясь незаметно для себя, боясь спугнуть капризно наползающую на веки дрему, слегка выпилиться из реальности. В целой квартире обжил лишь одну комнату, где разборная койка с панцирной сеткой, под ней моя спортивная сумка, а там сменное белье, футболка, свитер, джинсы… И коньяк на черный день, когда особенно прижимает. Прежние хозяева знали о грядущем переезде и годами не запаривались состоянием жилья, сдавали приезжим. На подоконниках взбухшие от сырости подшивки пожелтевших газет. Видать, какой-то упоротый советский дед старательно собирал, полагая, что все это важно и как-то упорядочивает общую жизнь. Статьи кто-то придумывал, фиксировал действительность, а в итоге никому ничего не надо, пылится и место занимает.
В другие комнаты почти не заглядывал. Они оставались для меня холодными и мрачными. Взирали из дверных проемов зловещей темнотой. Иногда среди ночи, в самый страшный час, сквозь беспокойный сон эта темнота вдруг особенно сгущалась, нарастала и надвигалась на меня. Просыпался в поту, думая, что проспал сутки, а на самом деле (в панике – на часы!) всего-то четверть часа. Скидывал с груди насевшую тяжесть, садился на край кровати, потому что больше не мог пялиться в глухой потолок, на ощупь нашаривал под матрасом пачку сигарет с зажигалкой и смолил, взявшись за голову и уставившись в никуда. До основания фильтра выкуривал одну за другой, высекая искры, освещавшие на мгновение подступившую непролазную черноту. В такие ясные минуты приходила простая до жути мысль: никуда мне не деться от моего Прокыша. Заточил в темницу, и не выбраться. Не отпустит из своего легализованного ОПГ. Это западня, душный гробушек, в котором сгноят заживо. Коммунальщики заварят подъездную дверь, как только съедут соседи сверху. В первый день после полного отселения выпилят перила, батареи и ванны. И перед самым сносом вынут оконные рамы. И такой беспросветностью накрывало, швыряло в рассеянное угнетение, задыхался, воздуха не хватало! Снова окунался в атмосферу привидевшегося кошмара. И выхода никакого ни в мыслях, ни с разбегу в глухое окно. С недосыпа или похмелья мир открывался с обратной стороны, и в этой ирреальности он был особенно точен и правдив.
Вышел с сигаретой на лестничную площадку. Там угрюмо курил Чебок. И мы затянули в два дыма. Его определили в квартиру напротив. Но с семьей, что уже легче. Хотя по их ежевечерним скандалам не скажешь. Из их кухни пахло поздним ужином. Видимо, я неосторожно принюхался – Чебок предложил заглянуть. Я отказался. Зачем вторгаться на чужую территорию, портить чужой вечер, дразниться чужой семьей? Придется с ним пить, жена станет коситься, а он, может, приревнует ее ко мне, потому что спьяну могу как-нибудь не так на нее посмотреть. Руки у нее мягкие, нежные, как коровье вымя… Чебок вроде взвешенный, но в последнее время тоже задроченный уполномоченный, ни с того ни с сего заводится… И меня взашей, и дочка их начнет плакать, а у жены наутро фонарь под глазом… Интересно, каково ребенку жить в этих плесневелых стенах с черными окнами? Хотя за этими окнами ничего нового, все та же непроглядная мгла и хозяин этой непроглядной мглы, хозяин вечной ночи – Прокыш.
– Как там с этим журналюгой? – нехотя спросил Чебок, говорить все равно не о чем.
– Вчера весь день перед его домом дежурил. На днях будут брать. Прокышу не терпится. Знаешь ведь, какой он, когда «хочется и колется». В порыве срочной злобы готов всех придушить. Изнемогает весь. Я уже отказался. Ясно же, на кого переведут стрелки в случае чего. Не хочу в Рязанскую область.
– Прокыш теперь точно от тебя не отвяжется. Ты должен быть грязным, как все.
– По-хорошему, сваливать надо по тихой грусти, – со вздохом присел на корточки.
– Тебе отработка оставшегося времени покажется адом, по-хорошему не уйдешь, замучают проверками, – со знанием дела предупредил Чебок. – В лучшем случае под разными предлогами навесят несколько взысканий и уволят по статье.
– А в худшем?
– При тебе даже предсмертную записку не найдут. Если где-то действующий сотрудник покончил с собой, значит, был серьезный компромат (шантаж уголовкой за какой-нибудь служебный подлог). Спишут на бытовой характер происшествия: «Погиб в результате неосторожного обращения с оружием». И расследование твоего самоубийства закончится стандартной формулировкой: «В ходе тщательной служебной проверки вины руководства не установлено». А в личном деле Прокыша все останется без изменений: «Грамотный, требовательный руководитель, обладающий умением мобилизовать личный состав на выполнение ответственных задач. Хорошо знает нормативные акты, руководствуется ими при организации и проведении оперативно-разыскной деятельности. Накопленный практический опыт позволяет ему правильно строить работу личного состава». Зато найдут табельное оружие.
Умеет Чебок нагнать жути. Все верно, ходит среди обывателей такая страшилка-легенда, что ежели на месте суицида (не в рабочее время) находят табельное оружие, значит, на службе были серьезные терки. Это такой способ давления со стороны руководства, от которого по окончании смены поступает приказ дежурным под любым предлогом не разоружать неугодного подчиненного. Он, не сдав оружие и покинув рабочее место, автоматически нарушает регламент.
Вернулся к себе. И вроде стал забываться. В голове с угасанием проносились события дня, в том числе знакомство с Кармашиками. Моя скудная на нормальные события жизнь слишком жадно отозвалась на эту встречу. Впервые за последнее время оказался в приличном доме, слушал приличных людей. Даже чаем собирались угостить. И снова захотелось туда! Я бы собакой под их дверью выл, я бы прополз на брюхе весь белый свет к их порогу, лишь бы они меня подобрали, потрепали за ушки и разрешили лежать у ножек дочки Кармашика.
Потянулся к телефону, набрал в поисковике название той программы, где в погоне за ДНК-истиной люди продают души. Эфир уже вышел, и запись выложили. Я, чуть приподнявшись на локтях, решился поглядеть одним глазком, все равно не засну:
Первый акт
Ведущий: …в этой студии мы обсуждаем невыдуманные истории, о которых невозможно молчать.
Вступительный ролик. Голос ведущего за кадром (нарочито задорный): Скандал вокруг семьи Григория Кармашика! В его жизни не было поспешных свадеб и скоропалительных разводов. Однако спустя десять лет после кончины всенародно любимого артиста молодой музыкант публично объявляет себя его внебрачным сыном. (В кадре скрипач играет на сцене какого-то замшелого ДК.) Вдова и дочь считают, что память их любимого мужа и отца оскорблена, и называют молодого человека самозванцем. (Кадры с уже знакомыми мне женщинами, жалуются и слезами обливаются.) В этой запутанной истории много вопросов, и сегодня вечером мы постараемся в ней разобраться. (Камера возвращается в зал.) У нас в гостях Егор Марашка, он готов поведать о трагедии (пауза) всей своей жизни.
Под возмущенный зрительский гул входит на тоненьких ножках скрипач. Губастенький смугляш, как и Гриша, но чуть косенький, хотя вполне симпатичный. Подтянув брюки на острых коленках, скромно занимает крайний диван.
На протяжении всей программы на экране сопоставляют две похожие (по ракурсу) ч/б фотографии Кармашика и скрипача.
Ведущий (подсаживается к нему): Кто внушил вам, что Кармашик ваш отец?
Скрипач (с достоинством): Мне никто не внушал. Я всегда об этом знал, сколько себя помню. В детстве, когда по телевизору шел «Позывной “Рамзай”» или «Рыцарь с Петровки», мать кричала из окна: «Отца показывают!» И я бежал со двора в дом, забывал обо всем. И только одно помнил, что я не один, у меня есть отец.
Ведущий (иронично): Есть воскресные папы, а у вас, получается, такой телевизионный папа. Видимо, с вашей мамой он тоже встречался по телевизору?
Смех в студии.
Продюсер (один из гостей): Между прочим, ничего смешного. Точнее, и смех и грех. Есть такие сумасшедшие фанатки, которые у себя в голове выходят замуж за известных артистов, спортсменов и политиков, заводят с ними семьи, «рожают» от них детей, а на самом деле ребенок от Васи Пупкина. И растят этих глубоко несчастных детей в уверенности, что где-то на Олимпе живут их отцы. Всю жизнь, особенно по весне, они преследуют своих жертв: донимают ночными звонками, требуют признать отцовство, подают на алименты, угрожают близким, дежурят возле служебных входов, расписывают подъезды…
Популярный блогер: На самом деле это страшно! Вспомните, как в свое время Магомаева преследовали! Теперь и до Григория Саныча добрались. Все эти женщины больны, живут иллюзиями и таким образом в своей провинции спасаются от невыносимости бытия.
Тему невыносимости бытия в провинции бодро подхватил один из диванных экспертов – депутат псевдооппозиционной партии.
Депутат (одной рукой крепко сжимает микрофон, другой – отчаянно рубит перед собой невидимую колбасу): А все потому, что у нас провальная региональная политика. Чиновники на местах занимаются самоуправством, казнокрадством! Повсеместно сокращаются рабочие места! Работоспособных мужчин на селе и в малых городах не хватает, так они от безнадеги и безработицы спиваются. И наши бедные женщины вынуждены становиться проститутками и любовницами женатых обеспеченных людей…
Ведущий: Что вы почувствовали на первой встрече? (Подбирает из заветного, выученного словаря наиболее подходящие слова.) Боль, отчаяние, радость?
Скрипач: Честно сказать, я вообще не помню нашу первую встречу. Я же тогда еще ребенком был, чтобы что-то осознавать так ясно… Мне кажется, он был всегда, просто он как будто постоянно отсутствовал. Где-то снимался в кино про бесстрашных моряков и потом вернулся из дальнего плавания. И чего точно не помню, врать не буду, его приездов к нам в Калиновск. Отец ассоциировался исключительно с Москвой.
Продюсер: И с его московской квартирой!
Скрипач: Позже мы стали видеться чаще и общаться уже по-настоящему. Я поступил в школу-интернат для одаренных детей. Это интернат Центральной музыкальной школы при Московской консерватории.
Ведущий: Он навещал вас? Преподаватели должны были знать ваших родителей.
Скрипач: Нет, не навещал. Но содержал меня. Я никогда не жил в Москве впроголодь. Я не требовал много. Я ни в чем не нуждался. У меня было самое необходимое. Мне не нужны фамилия, наследство, известность…
Блогер: А что вам нужно? Запоздалая родительская любовь? Так ее не было и не будет. Если вас не признали, значит, вы действительно ему были не нужны.
Скрипач: Отцовской любви я не требую больше, чем ее было. А она была, поверьте. Я просто хочу сказать, что я есть.
Продюсер: Да вы никто, чтобы кем-то быть! И хотите перестать быть этим никем за счет чужой семьи! Вы рассчитываете, что теперь у вас пойдут скрипичные концерты? Думаете, с фамилией Кармашика будет проще? Зачем вам чужая слава?
Скрипач: Я не могу быть никем только потому, что обо мне ничего не знали.
Певец из 90-х: Кто вы такой, чтобы вас знать? Вот мне до сих пор фанаты пишут.
Скрипач: Очень рад за вас. Но, по крайней мере, я старше Лили. Моя мама появилась в жизни отца раньше, чем Лидия Сергеевна.
Продюсер: Но, судя по всему, по развитию дочь давно вас обогнала. И мать оказалась не самой порядочной, раз вы ее выставили в таком свете. Если бы Григорий Саныч был жив, он бы первым заехал вам по физиономии! Опозорили женщину, собственную мать, на всю страну, вытащив ее интимные подробности.
Ведущий: А кто вообще ваша мать?
Скрипа
О проекте
О подписке
Другие проекты