Глава 7. Побочные эффекты

Способность видеть скрытую сущность досталась Кире от папы. Он этому не радовался, хотя и рассказал подробно о таинственных существах. Но чаще в их беседах папа налегал на предостережения.

Заметила, и ладно. Только больше не надо, ни за что и никогда, шпионить за ними и тем более ходить следом. Это опасно. Это очень-очень опасно.

Но Кира и сама понимала. Не стоило папе сто раз повторять одно и то же. Больше она не потащится за двуликим.

Далеко не все существа в скрытом мире имели две внешности, умели хорошо маскироваться под обычных людей, чтобы спокойно жить с ними рядом. Большинство довольствовались одной сущностью, близкой к человеческой или даже очень далёкой. Такие старались лишний раз не попадаться на глаза, и в основном предпочитали темноту ночи. Кира никогда раньше их не встречала.

Первыми оказались сумеречники, и теперь можно ставить галочки в папином альбоме возле тех существ, которых уже видела. Дальше их будет всё больше и больше. Но главная проблема не в них и не в том, что Кира замечает такое, что не дано замечать другим. Открывшаяся способность вызывала странные побочные эффекты.

С папой подобного не происходило, он точно помнил. Когда начал видеть скрытое, переживал, конечно, даже боялся, что у него с головой не в порядке, что по нему «психушка» плачет. Комплексовал, долго никому не рассказывал, надеялся, что пройдёт, и в то же время гордился своей необычностью, даже задавался немножко. Но это же нормальные реакции. А у Киры всё не как у людей.

Взять хотя бы внезапные выпадения из реальности. Не простые обмороки, а сны, полёты в никуда. Но и это не всё. Постепенно проявилось ещё одно. Вдруг накатывала необъяснимая злость, начинало беспричинно раздражать всё вокруг, и Кира теряла контроль над собой, срывалась до ссор, до скандалов, до драк. А поводом могла послужить сущая ерунда: неудачное слово, жест, взгляд.

Несколько одноклассниц собралось за передними партами: сидели, болтали, хихикали. Ну, девчонки всегда же так. А Кира торчала в гордом одиночестве за своей предпоследней. С мрачной миной. Смотрела в окно. Потому что больше ни на что смотреть не хотелось, бесило всё. Учителя с их занудством, тупые уроки, одноклассники с их глупыми разговорами.

Пальцы крутили карандаш, и больше всего хотелось надавить посильнее, чтобы тот переломился пополам. С хрустом, с мелкими деревянными крошками и похожей на пепел графитовой пылью.

Девчонки громко рассмеялись, Кира развернулась к ним, потому что их смех тоже бесил. И поймала короткий взгляд. Если бы он не спрятался сразу, Кира бы и внимания не обратила. А тут задело. Значит, есть причины для пряток?

Неужели смеялись над ней? И тайком поглядывали: вот она – Кира-дура! Ха-ха-ха!

Опять захихикали, и снова взгляд.

Точно, над ней потешаются. Больше никаких сомнений.

– Что? Очень смешно? – рявкнула Кира.

– Кир, ты чего? – прилетело в ответ, недоумённое. Смутились? Испугались?

– Не описайтесь там от хохота.

– Ратманова, ты – дура?

Ну вот! Так и знала! Сами они…

– Можно подумать, ты прям такая умная!

– Какая есть. Тебя-то не спрашивают! Сидишь там и сиди. И рот не разевай.

Сначала Кира запустила в одноклассницу учебником. Та подскочила, и Кира в точности повторила её движение, словно копирующий робот-манипулятор.

– Ратманова, у тебя крыша съехала? Совсем офигела? Идиотка.

Подойти и ударить. Пусть заткнётся. Кира уже представляла, как это будет выглядеть. Костяшки плотно сжатых пальцев расплющат подкрашенные блеском губы, и те станут не розовыми, а красными. Но тут в класс зашла учительница, и, само собой, началось легко предсказуемое: «Девочки, что тут у вас происходит? – Ратманова первая начала! – Кира, да как же так?»

Кира крепилась из последних сил, с трудом удерживала всё то, что рвалось с языка, и чтоб не ринуться на кого-то из присутствующих, бросилась прочь из класса. Летела по рекреации, расталкивая валившую в кабинеты толпу, забралась в закуток под лестницей и долго долбила кулаком стену, чтобы хоть как-то выпустить пар. Пока кожу не ободрала, пока руке не стало больно. А потом разревелась, конечно. Потому что дура всё-таки она. Она.

И чего так окрысилась на всех? И учебником швырялась. И чуть драку не устроила.

Она же раньше никогда не дралась. Ни разу в жизни никого не ударила! Почему сейчас-то так неудержимо хотелось?

После звонка на перемену Кира с покаянным видом притащилась в класс, за вещами, смиренно выслушала выговор от учительницы за пропущенный урок, даже оправдываться не пыталась, согласно кивала головой на все обвинения и воззвания к совести.

На девчонок не смотрела, но и они равнодушно прошлёпали мимо, делая вид, что Киры не существует. И только отойдя чуть подальше, начинали обсуждать меж собой. На этот раз вне сомнений – Киру. Но её больше не волновало подобное. Сильнее беспокоило чувство вины.

Киру всегда тяготило состояние ссоры, не могла она долго в нём существовать. Хорошо, что потом помирились, точнее, перестали придавать значение случившемуся. Мало ли – каждый может психануть. И Кира так считала.

Ну, не сдержалась один раз. Больше такого не произойдёт.

Произошло.

Кира всё-таки подралась. С мальчишкой.

Он, наверное, просто хотел обратить на себя внимание, толкнул легонько, дёрнул за ремень школьной сумки. Но тоже не угадал с Кириным настроением.

Она шла с закушенной губой, внутри всё дрожало от напряжения, мечтало выплеснуться наружу через крик или резкий жест. И Кира даже осознать не успела, как развернулась и отвесила мальчишке оплеуху.

Звон от неё разнёсся по всей рекреации, и даже проносившиеся мимо мгновение изумлённо застыло. И мальчишка застыл, а потом ухватился за щёку и зло выдавил сквозь сжатые зубы то, что первым пришло в голову. А Кира опять размахнулась.

Второй раз не получилось, мальчишка не позволил. Наплевал, что Кира девочка, и о симпатиях мгновенно забыл.

Их вовремя растащили, для разбирательств отправили к завучу, и там повторилось: «Я не виноват. Ратманова первая начала. Ну, толкнул её случайно. Не специально же. А она мне сразу по морде. Я что, терпеть должен? – Ратманова, как же так? Кира. Кира!»

Если бы она сама знала, почему так получается.

Вызвали родителей. Папа пришёл, разговаривал с классным руководителем.

«Что происходит с вашей дочкой? Её не узнать. Всегда была хорошей девочкой. Да она и сейчас такая. По большей части. Но временами с ней просто невозможно сладить. Она стала несдержанной и агрессивной. Она провоцирует ссоры и даже драки. Конечно, сложный возраст. Взросление, гормоны и прочее. Со всеми подобное происходит, но никто же больше на окружающих с кулаками не бросается. Так же нельзя!»

Папа в основном молчал, только – совсем как Кира – кивал с виноватым видом. Виноватым не столько перед учительницей, сколько перед дочерью. Он-то считал причиной происходящего не гормоны и не переходный возраст, а другое, доставшееся Кире по наследству. От него.

«Может, вам следует отвести дочь к психологу? А в семье у вас сейчас всё в порядке? Извините, что спрашиваю о таком. Просто пытаюсь выяснить причины. Или у Киры возникли проблемы с одноклассниками? Может, её лучше перевести в другую школу?»

– Кирюш, что с тобой?

– Пап, я не знаю. Оно само, само получается. Я просто не могу остановиться. Я не хотела его бить. Ты же знаешь! Я ведь никогда никого не била. Это противно. Это невозможно.

Кира смотрела на свою ладонь, которая потом долго хранила ощущение. Мягкая, тёплая кожа, чуть бархатистая – Кира даже это сумела почувствовать – мгновенно налившаяся огнём от сильного удара.

– Пап, ну почему ты думаешь: всё из-за того, что я вижу двуликих? Мне уже давно никто не попадался. Это ни при чём!

– Наверное, Кирюш. Наверное.

Мама предложила, чтобы дочь могла спускать пары и избавляться от лишней энергии, отдать её в спортивную секцию. Раз тянет драться, то какой-нибудь рукопашный бой или восточное единоборство. И Кира стала заниматься тхэквондо.

Какое-то время помогало. Строгая дисциплина: если что не так, отжимайся на кулаках. Физическая нагрузка, отработка ударов, спарринги. Но однажды Киру вырубило посреди занятия. Как обычно, вылетела из реальности и долго не приходила в себя.

Тренер перепугался, позвонил родителям, а потом вежливо попросил временно не приходить на занятия, пока окончательно не выяснится, что у Киры со здоровьем. Вдруг ей противопоказаны боевые искусства.

Долго мотались по врачам. Кира сдавала анализы, проходила обследования, но ничего особенно не обнаружилось. Всё в норме. А Киру по-прежнему периодически, хоть и нечасто, выкидывало из реальности и трясло от необъяснимой злобы. И больше никто не хотел делать вид, будто ничего не происходит. Одноклассники стали сторониться, а девчонки умело пользовались Кириной несдержанностью. Что бы ни произошло, сваливали на неё.

«Вы же знаете, какая Ратманова бывает бешеная. И драться она умеет. Она же занималась там каким-то единоборством. Вот и бросается на всех со своими приёмчиками».

И опять прозвучало, уже из уст директора: «Может, вашу дочь лучше перевести в другую школу?» Больше не подходила Кира престижной гимназии.

Мама рассердилась и действительно забрала Кирины документы.

С сентября – новая школа, вместо тхэквондо – бокс. Почему родители не подумали, например, о плавании или лёгкой атлетике? Решили, что если уж дочь всё равно устраивает драки, пусть делает это умело, а не глупо размахивает руками, больше получая сама? Или всё-таки надеялись, что агрессия целиком выплеснется на ринге, а на жизнь её не останется?

Киру выперли из секции за неспортивное поведение. И опять врачи, обследования, бесполезное и безрезультатное. И папино разрешение:

– Кирюш, если с утра чувствуешь, что-то с тобой не так, лучше оставайся дома.

Как будто можно запереть злость в четырёх стенах. Как будто она испугается домашнего ареста, сдастся и угомонится. Наоборот. Ограниченность пространства выдавливает злость наружу. Превращает в зверя, не смиренно глядящего на мир пустыми отчаявшимися глазами, а раздражённо мечущегося по клетке.

Ещё немного, и начнёт бросаться на решётку, попытается достать когтистой лапой наблюдающего за ним человека. Её насытит и успокоит только боль. Чужая или своя.

– Кирюш, ты куда?

– Просто пойду. Прогуляюсь.

– Зачем? Не надо. Останься.

– Пап, лучше не удерживай меня. Пап, пожалуйста. Можно я пойду? Я не могу сидеть дома. Я не могу. Я пойду.

– Кирюш, нет. Не ходи никуда. Лучше… ударь. Меня.

– Пап! Ты с ума сошёл? Что ты говоришь? Да ты вообще! Как я…

– Кира, не смей никуда уходить! Ты слышала, что я сказал?

– Да пошёл ты!

Хлопнула дверью, сбежала вниз по лестнице, вылетела на улицу.

Мороз сразу обжог лицо, и дыхание сбилось, потому что Кира глотнула слишком много холодного воздуха.

Она не собирается искать приключения, просто прогуляется, выморозит из себя злость. Ведь если как следует закоченеть, до мучительной ломоты, тогда уже ни до чего, а главным стремлением становится – снова вернуться в тепло, отогреться. Тут точно не до подвигов.

Варежки дома забыла. И шапку. Только куртку сдёрнула с вешалки, надела, спускаясь по лестнице. Но холод почти не чувствовался, потому что злость подогревала изнутри. И Кира шла, опустив голову, чтобы не видеть лиц попадающихся навстречу людей. Мало ли покажется, что на неё косо посмотрели. Асфальт поблёскивал свежевыпавшим снегом, сиял дорожкой из драгоценных камней.

Куда только дорожкой? Кира продвигалась наобум, не задумываясь о направлении. Какая разница?

Руки всё-таки замёрзли, и Кира засунула их в карманы, а перед этим капюшон натянула, потому что уши начали затвердевать, и чёлка покрылась инеем. А внутри по-прежнему бурлило.

Когда ж оно успокоится? Сколько можно? На папу наорала. А он, а он предложил… Неужели он думал, что Кира способна? Неужели…

Нога скользнула, проехала по льду далеко вперёд. Кира потеряла равновесие, опрокинулась назад и едва не врезалась затылком в промёрзший асфальт, но успела выставить локти. Боль пронзила и руки, и спину, и на какое-то время потушила свет в глазах. А потом над головой прозвучало:

– Кирюшенька, как ты? Ты в порядке?

Голос одновременно знакомый и незнакомый.

Кира посмотрела вверх.

Папа?

Протянул руки, обхватил плечи, отрывая от асфальта.

– Можешь подняться? Всё цело?

По-прежнему больно, но уже всё равно.

– Пап! Ты чего, папа?

Теперь понятно, почему его голос стал неузнаваем. Губы у папы синие, и лицо застыло, заледенело. Иней на отросшей за день щетине. А пальцы, которые цепляются за Киру, закоченели и почти не слушаются. Потому что папа в лёгком домашнем свитере. Выскочил за Кирой, в чём был, и так и шёл за ней, следил, как бы она не впуталась в очередную историю. И не нагонял, боялся, что она убежит и не вернётся.

– Папа. Папочка! Ты зачем? Ты же замёрз совсем. Пойдём скорей домой. Возьми мою куртку.

И Киру пальцы не слушались, никак не могли ухватить бегунок молнии.

– Кирка, не сходи с ума, – едва двигая замёрзшими губами, с трудом проговорил папа. – Какая куртка? – Потянул дочь вверх, поставил на ноги. – Лучше идём скорее.

Как добрались до дома, Кира толком не помнила. Бежали или еле плелись.

– Папа. Я пойду чайник включу. И одеяло принесу. Или плед. Или, наверное, лучше в ванную. Под тёплый душ.

– Кир, да успокойся. Всё в порядке со мной. Сейчас согреюсь.

– Пап, ты прости меня. Пожалуйста, пап.

– Кирюшенька, не надо.

Надо! Мало того, что она сама всегда в истории попадает, ещё и родителей мучает. Особенно папу. Потому что он считает себя виноватым в Кириных злоключениях.

Ну почему, почему, почему она не способна себя удержать?

Папа заболел, конечно. Сначала просто простуда, затем – воспаление лёгких. Неделю пролежал в больнице, а потом не выдержал и выпросился домой. Чтобы Киру меньше донимало чувство вины. И Кира выпросила: прописать ей какое-нибудь успокоительное. Посильнее. Лучше уж спать на ходу, почти ничего не соображать, не хотеть, не делать, чем вот так: не владеть собой и своими поступками губить родных.