9
Кейд

Я придерживаю дверь, чтобы Уилла зашла в дом. В холле она бросает взгляд через плечо. Взгляд, полный пафоса и удовлетворенности. Взгляд, в котором читается уверенность, что теперь мы делим один секрет.

И, вероятно, так оно и есть. Секрет в том, что, несмотря на все мои старания соответствовать образу строгого, зрелого старшего брата и отца, глубоко внутри я до смерти хохочу над шутками про минет.

Все эти годы я изображал из себя ультраответственного человека, надеясь, что мне удастся заставить самого себя поверить в это. И бо́льшую часть времени мне это удавалось, но порой, в такие дни, как сегодня, я спрашиваю себя: а не упустил ли я что-то из-за этого вечного самообмана?

Я часто спрашиваю себя: действительно ли я правильно понимаю, что такое ответственность, или, будучи ребенком, попросту наложил на жизнь взрослого мужчины образ того, что казалось мне ответственностью? Ведь именно ребенком я и был, когда после смерти нашей мамы мне пришлось резко вступить во взрослую жизнь.

Может, потому я и позволяю себе так похотливо разглядывать Уиллу Грант, пока мы возвращаемся в столовую. Ее попка, круглая, как яблоко, уверенные движения покатых бедер, ее узкая талия, за которую я хочу ухватиться.

Ощущение, что я иду за ней следом, пробуждает во мне что-то первобытное.

Будто в других обстоятельствах я бы погнался за ней. Я бы взял ее. И не было бы никаких последствий, потому что она не была бы няней Люка. И даже то, что я намного старше нее, не имело бы значения, потому что мне было бы на это наплевать.

– Ух ты, Харви, – объявляет Уилла, когда мы заходим в столовую. – Лужайка выглядит потрясающе. Ты с нее все высосал, дочиста.

Я закрываю лицо рукой, пока все за столом хихикают. Включая Харви. Кучка малолетних детей.

Мой отец широко улыбается и подмигивает этой роскошной рыжей девушке, присаживающейся на место около моего сына, оглядывающего комнату в искренней попытке понять, с чего вдруг все так развеселились.

Я отбрасываю искру ревности, вспыхнувшую из-за того, как мой отец и Уилла улыбаются друг другу. Потому что это уже совсем безумие.

Она была так взбудоражена тем, что я смеюсь. И она улыбнулась мне. Это было приятно. А теперь она здесь, одаривает улыбкой яркостью в миллион люменов окружающих. И я чувствую, как во мне просыпается желание, чтобы она озаряла своим светом только меня.

Насколько трудно будет чаще улыбаться и смеяться, раз это делает ее такой счастливой?

– Мы пошли, – обращается ко мне Бо своим особым военным голосом, пресекающим возражения. Или, по крайней мере, как ему кажется, пресекающим. – Папа забирает Люка на ночь. А я хотел бы немного развлечься перед возвращением на службу.

Я хмурю лоб:

– Нет.

Этот маленький засранец никогда не указывал мне, что делать, и я не собираюсь допускать этого сейчас.

– Да, – он смотрит на меня, изогнув густую бровь.

Я собираюсь жестко ответить, но Уилла, подняв лицо с клубничного цвета губами, тут же меня останавливает:

– Ну же. Это пойдет тебе на пользу.

Мои брови хмурятся так сильно, что сходятся на переносице, и я пристально смотрю ей в глаза.

Няня.

Няня. Няня. Няня.

Няня не должна казаться мне настолько чертовски привлекательной. Няня не должна знать и говорить, что пойдет мне на пользу, а что нет.

И я не должен ее слушать.

Но я идиот, поэтому отвечаю:

– Будь по-твоему.

Люк ликует и запрыгивает к дедушке на колени. Вероятно, потому что знает, что они будут есть еду, от которой портятся зубы, и засиживаться допоздна с фильмами, которые я никогда бы не разрешил смотреть.

Легкая улыбка на ангельском лице Уиллы цепляет мой взгляд, и, сам того не замечая, я улыбаюсь ей в ответ.

Мы заходим в «Рейлспур» – лучший бар в городе. Раньше он был единственным, пока Честнат Спрингс не начал разрастаться из-за переезжающих сюда городских, потому что те выбрали деревенский образ жизни или слащавое дерьмо в том же духе.

И я уверен, что воскресенья в стиле хонки-тонк сделали специально для них. Это вечера, когда они играют в ковбоев: одеваются в костюмы, танцуют в линию или в парах или тустеп и, в целом, притворяются, что они вовсе не сорящие деньгами городские пижоны.

Если бы меня это настолько не раздражало, я бы даже нашел это забавным.

Кажется, каждый в нашей компании – местная знаменитость. Ретт – король родео в отставке, Бо – герой войны, а Джаспер – хоккейная сенсация, хоть он и бежит от внимания, как от чумы.

А я просто брат, который управляет ранчо, тот самый, которого женщина бросила с ребенком и с таким грузом ответственности, с которым он понятия не имеет, что делать.

Только прикосновение плеча Уиллы к моему плечу не дает мне погрузиться в глубокую яму жалости к себе.

– Такое классное место.

Я думал, она сбежит с Саммер. По дороге сюда они вдвоем хихикали на заднем сидении моего грузовика. Я почти уверен, что слышал, как Саммер сказала что-то вроде «немного описалась от смеха», и после этого я перестал их слушать.

– Да, пожалуй. – Я осматриваюсь, пока мы идем к нашему любимому месту в задней части бара. Там стоят большие зеленые кожаные диваны и горит камин.

Как это обычно называют? Ковбойский шик? Этот термин всегда меня забавлял. Жизнь ковбоя никогда не казалась мне такой уж шикарной.

Здесь тепло, вокруг темное дерево, стоят камины, с потолка свисают богато украшенные люстры. Это место сильно изменилось с тех пор, когда я был здесь завсегдатаем. Теперь я в этом баре бываю, только когда меня вытаскивают братья.

– Часто сюда захаживаешь? – спрашивает Уилла.

– Что? – я слышу «засаживаешь» и понимаю, что мой мозг исказил вопрос, направив его в другое русло, страдающее от нехватки секса.

Она поджимает губы и произносит, делая упор на каждом чертовом слове:

– В этот бар? Ты часто сюда захаживаешь? Боже, даже не знаю, стало ли понятнее. Я имею в виду захаживать, по буквам «З-А…

Я закрываю глаза, молясь о терпении и о том, чтобы член перестал стоять, а затем поднимаю руку:

– Я тебя услышал. Ответ – нет.

Когда я снова открываю глаза, она ухмыляется. Мы подходим и останавливаемся перед диванами. Все занимают свои места, и Уилла внимательно наблюдает за каждым, прикидывая, куда он сядет. Как всегда, Джаспер занимает место в дальнем углу, спиной к комнате, а Бо «занимает позицию» напротив него – он всегда садится так, чтобы все видеть.

Уилла, даже не взглянув на меня, шепчет:

– Так захаживаешь ты, получается, нечасто?

– Сюда – нет, – выдавливаю я.

Она смотрит на меня из-за шелковистой завесы медных локонов:

– Само собой, нет. Это было бы грубо.

Я решаюсь ответить на ее взгляд. Поскольку моя молитва о расслаблении члена явно не будет услышана, пока ее подколки не прекратятся. Или мы флиртуем? Я уже забыл, как выглядит флирт.

– Уилла, садись.

Я указываю на единственное оставшееся место. Двухместный диванчик на другом конце низко посаженного стола. Она двигается легко, с присущей ей грацией. В ней есть что-то… волшебное. Ее смех, голос, плавность движений. И речь не о сексуальности, это какая-то притягательность, которую я не могу уловить.

Молитва, с которой я теперь буду сидеть рядом всю ночь. И жить все лето. Я рассеянно думаю, не лучше ли было бы смириться с кем-нибудь из других претендентов, которые вообще не привлекли моего внимания, даже если бы это означало терпеть их неприкрытые ухаживания в течение пары месяцев.

Как только мы усаживаемся за стол, к нам подходит наша официантка Бейли. Девушка работает здесь и администратором в больнице. Как будто в нее вложена вся сосредоточенность и драйв, что могла отдать ее семья. Янсены владеют фермой по соседству, и она – самая младшая из них. Лучшая из них. Единственная, у кого нет судимости, скорее всего.

– Я буду «Гиннесс», – говорит Уилла, к моему удивлению, заказывая густое темное пиво. И, может быть, я дурак, раз ожидал чего-то другого. Я представлял ее как чопорную городскую девчонку, которая возьмет себе какой-нибудь изысканный коктейль вроде «Секса в большом городе».

– Я буду то же самое. – Я показываю большой палец Уилле и одариваю Бейли краткой улыбкой. Бейли краснеет и опускает взгляд. Не понимаю, как, черт возьми, она здесь работает? Она молода и болезненно застенчива.

Уилла отталкивает меня локтем, а затем наклоняется ближе и шепчет мне на ухо:

– Она улыбается. Тебе стоит попробовать. Она милая.

Я смотрю на удаляющуюся Бейли и качаю головой:

– Нет. Ни за что. Бейли слишком молода. Она мне просто нравится.

Глаз Уиллы подергивается, а губы поджимаются, когда она оглядывает бар. Кажется, что она вся из себя бравада и бахвальство, но у меня такое чувство, что я только что ранил ее чувства. Не столько тем, что я сказал, сколько тем, что не сказал.

Я толкаю ее локтем в ответ:

– Ты мне тоже нравишься, Ред. Мне просто жаль Бейли. У нее дерьмовая семья, но сама она милая девушка. В городе о ней дурная слава.

Она закатывает глаза, глядя на комнату:

– Я тебе не нравлюсь. Ты меня терпишь.

Я размышляю над этим. Так вот как я к ней отношусь? Думаю, она не знает, что мне трудно отвести от нее взгляд, когда она общается с Люком, и еще труднее удержать ее образ от всплывания в моем сознании, когда я сжимаю член в кулак, принимая душ. И то, и другое я не собираюсь ей говорить, поэтому выбираю:

– С каждым днем ты нравишься мне все больше.

Потому что это правда. Девушка занимает все больше места в моей жизни, как виноградная лоза, обвивающая старый дуб. И в кои-то веки я не уверен, что возражаю.

Уилла медленно поворачивает голову, вглядывается в мое лицо. Я чувствую, что меня анализируют, расшифровывают – это чертовски нервирует.

– Пытаешься заколдовать меня, Ред? Какое-то городское вудуистское дерьмо?

– Городская ведьма-вуду? – она улыбается, все еще пристально глядя на меня. Довольная. Сияющая. От нее, черт возьми, захватывает дух. Остальные посетители бара исчезают, и, слегка покачав головой, я неохотно улыбаюсь ей и опускаю взгляд.

Она смеется и откидывается на спинку дивана, наблюдая за тем, как Бейли приближается с подносом, ломящимся от стаканов.

– Папочка Кейд, ты гораздо красивее, когда улыбаешься.

Я не могу удержаться, чтобы не фыркнуть:

– Сумасшедшая.

Обычно женское внимание заставляет меня съеживаться. Слишком пристальное. Слишком сильное давление. Но с Ред оно балансирует на грани юмора. По правде говоря, я не могу ее понять. Но, если уж на то пошло, мое внимание ей обеспечено.

Она улыбается мне, слегка теребя свои длинные прямые волосы. Как будто это ответ.

Я бы тоже хотел прикоснуться к ее волосам. Об этом я думаю как раз в тот момент, когда на мое плечо ложится рука.

– Кейд, дружище, как дела?

На этот раз моя улыбка возникает сама собой. Мой школьный друг, Лэнс Хендерсон, возвышается надо мной, ухмыляясь, как гребаный псих, коим он, в общем-то, и является.

Я встаю, крепко жму ему руку и хлопаю его по плечу. Это наша своеобразная замена объятий.

– Дела отлично. Твои как? Как тебя сюда занесло?

– Был на родео неподалеку. Решил прокатиться по старым местам.

– Серьезно?

– Черт возьми, да! – он кивает на стол. – Вы поглядите. Клан Итон в полном составе. Что у вас тут? Что-то типа семейной встречи?

– Не, она запланирована на следующий месяц.

Он опускает глаза, и я вижу, что его взгляд остановился на Уилле, делающей вид, будто она внимательно изучает обстановку бара, но по наклону ее головы совершенно ясно, что она подслушивает. Вот ведь любопытная девчонка.

Обернувшись к Лэнсу, я вижу, как он оценивающе разглядывает ее.

Что чертовски сильно действует мне на нервы.

Я делаю шаг вперед, заслоняя Уиллу своим телом.

– Ты не на базаре, Хендерсон. Потерял что-то?

Он откидывает голову и громогласно хохочет:

– Так это твоя девчонка, Итон?

Я сурово смотрю на него:

– Нет. Это моя няня.

Изображая удивление, он выгибает бровь и ехидно смотрит на меня из-под своей бежевой ковбойской шляпы:

– Няня, говоришь?

Я вздыхаю, показывая, что он меня уже доконал, но отступать я вообще не собираюсь.

– Ты меня слышал, придурок. Надолго ты в городе?