3

К утру Уэс успевает приучить себя к жгучей боли отказа и приготовиться опять неприкаянно брести все пять миль по холоду. Он слишком далеко зашел, чтобы его остановила какая-то девчонка вроде дочери Ивлин Уэлти. Только бы ему позволили рассказать о положении его семьи более чем в трех словах, и она ему уже не откажет. Вот единственная разновидность алхимии, которой он владеет в совершенстве: прясть слова, превращая их в чистое золото. Смягчать девичьи сердца.

Он вновь расчесывает волосы, усмиряя их, прилизывает гелем, чтобы не падали на лицо, застегивает пуговицы рубашки, которую отутюжила для него Кристина. Если не считать укрощенных волос, в зеркале он похож на себя. А он не желает быть похожим на себя. Он хочет выглядеть как алхимик, как тот, кого принимают всерьез.

Он распускает узел галстука и завязывает его вновь – туже, элегантнее. Облаченный в подходящие доспехи, встречается с собственным взглядом в зеркале.

– Ты можешь сделать это. Ты должен. Если тебе придется сказать маме, что тебя снова отправили домой…

Он не в силах даже договорить. Если он еще раз увидит на милом мамином лице разочарование, он умрет. Уэс поскорее старается вообразить себя любимым учеником Ивлин, демонстрирует матери свое мастерство и видит, как ее лицо озаряет свет восхищения. Он представляет, как читает ей хвалебное рекомендательное письмо – то самое, с которого начнется его долгая и многоступенчатая карьера политика. Представляет самого себя в дорогом, сшитом на заказ костюме – не каком-нибудь там готовом из тех, что заказывает ему по каталогам Мад, – и синем атласном галстуке; он стоит на трибуне, задрапированной флагом Нового Альбиона. С этой трибуны он произнесет проникновенную речь, и пресса будет щелкать затворами фотоаппаратов, пока вспышки не сольются в ослепительное сияние. Он будет улыбаться смущенно розовеющим прекрасным женщинам, и все, кто сомневался в нем, все, кто когда-то звал его лоботрясом, выпивохой или неотесанным банвитянином, выстроятся в ряд, чтобы пожать ему руку. А потом он приложит все старания, чтобы разогнать националистическое правительство, действуя изнутри.

Когда он позволяет себе помечтать, будущее видится розовым.

Однако холодная реальность настоящего обрушивается на него, едва он успевает выйти из гостиницы «Уоллес-Инн». Здоровенная капля срывается с карниза и плюхается ему на макушку. Передернувшись, он надвигает поглубже плоскую шерстяную кепку и плетется по улице, волоча свои чемоданы.

Ночью шел дождь, булыжники, словно торт глазурью, облиты льдом, который сверкает и переливается при свете раннего утра. В воздухе клубится пар, негустой и мельтешащий, как сетчатая основа кринолина, вуалью скрадывает пестро и весело раскрашенные дома вокруг площади. В спину Уэса ударяет студеный ветер, налетевший с океана и принесший с собой запах соли. Уэс пробирается в сгущающихся толпах и уворачивается от медленно движущихся машин, колеса которых взбивают лужи в грязь. Люди с чемоданами выходят из такси, потоком выливаются с пристани вместе с повозками, полными блестящей серебристой рыбы.

Значит, Хон сказал правду. Охота прибывает.

Сумистское чувство вины не дает ему даже всерьез задуматься об участии в охоте, но избежать мыслей о ней полностью невозможно – столько вокруг статей в журналах и радиопередач, вызванных ею. Это же почти общенациональное времяпрепровождение, по крайней мере, для людей достаточно шикарных, чтобы интересоваться лисьей охотой, – или настолько патриотически настроенных, чтобы гордиться историей колонизации Нового Альбиона поселенцами. Ближайшие пять недель богачи со всей страны тысячами будут прибывать сюда ради участия во всех этих выставках собак, скачках и празднествах, предшествующих охоте. К концу этого срока зрители выбьются из сил, опустошая собственные кошельки и грозя смертью тому самому хала. Лишь самые упорные из них будут следовать верхом за гончими, вместо того чтобы лечиться от похмелья. И как минимум несколько погибнут, потому что слишком приблизились к добыче.

Насколько слышал Уэс, то еще зрелище. Возбуждение, от которого уже гудит воздух, опьяняет, а слава, которую сулит победа, – особенно, но он не намерен поступаться своими нравственными принципами и участвовать в охоте: не для того он сюда приехал.

Продолжая идти быстрым шагом, Уэс сворачивает на сонную боковую улочку. Возле своих домов местные жители в теплых куртках сгребают граблями листья, сорванные бурей. Уэса провожают взглядами – по его мнению, лишь потому, что он выглядит по-дурацки, навьюченный чемоданами, как мул. В конце квартала какой-то мужчина, стоящий в окружении дерюжных мешков, набитых растительным мусором, взмахом руки останавливает его.

Он опирается на ручку граблей.

– Заплутал? В этой стороне гостиниц не найдешь.

– Нет, сэр. Не заплутал, сэр, – вернее, не совсем. – Уэс мысленно молится, чтобы ему не начали объяснять, куда идти. Все указания неизбежно выветрятся из его памяти, просочатся, как вода сквозь сито. Вдобавок он часто путает «лево» и «право». – Просто иду к дому моего учителя.

– В Уэлти-Мэнор путь держишь, стало быть? Долго же тебе еще идти.

Уэс поднимает лицо к грозящему дождем небу.

– Денек в самый раз для прогулки.

Его собеседник добродушно улыбается, но Уэс отчетливо различает под этой улыбкой жалость.

– Вот что я тебе скажу. Я сюда только на одно утро пришел, помочь миссис Эддли управиться с граблями, а домой мне в ту же сторону, что и тебе. Погоди здесь минутку.

Так Уэс и оказывается сидящим сзади в повозке Марка Халанана, пристроившимся на сиденье из багажа и пустых мешков из-под зерна. Курица восседает у него на коленях и довольно квохчет, а Халанан ведет своего пони по дороге к Уэлти-Мэнору. Уэс всеми силами старается не подавать виду, как его мутит от сильной тряски по проселочной дороге.

– Давненько в городе не видали учеников Ивлин, – говорит Халанан. – Как появляются, так и пропадают.

– Вот и я слышал. – Отклик звучит мрачнее, чем ему хотелось бы. Непрочная уверенность в себе, которую он недавно сумел призвать на помощь, кажется, уже дает трещину.

Халанан, должно быть, замечает, как приуныл его пассажир, потому что меняет тему:

– Вовремя ты прибыл. Скоро начнется запись на охоту. Участвовать-то будешь?

– Я?.. Даже не знаю.

– Церемония открытия через два дня. А потом у тебя будет еще две недели, чтобы решить.

– Честно говоря, по-моему, я для этого не гожусь.

– Мыслишь здраво. Это хорошо.

Уэсу, кажется, еще ни разу не говорили, что он мыслит здраво. Ему нравится.

– Спасибо. Стараюсь.

– Как бы там ни было, а я рад, что есть люди, которые готовы на это ради Бога, страны и так далее. Кто-то же должен его убить. Эта тварь опасна.

Уэс готовится выслушать назидательную речь.

– Что вы имеете в виду?

– А ты сам погляди.

Они как раз переваливают через гребень холма, Халанан указывает в сторону поля. Высокая золотая рожь на нем проросла ядовито-зеленой, почти как абсент, травой. На высоком скалистом берегу высятся бок о бок церковь в простом стиле катаристов и особняк, и Уэсу требуется все самообладание, чтобы не прищелкнуть языком. Такой сумасбродной роскоши он еще никогда не видел.

На ухоженном земельном участке разбит впечатляющих размеров яблоневый сад, но кажется, будто даже воздух свисает с веток деревьев в нем как-то не так. Почерневшие, скукоженные листья трепещут на них, как рваные флаги. Пока повозка едет мимо, Уэс улавливает запах гниющих плодов и серы. Почти все яблоки попадали с деревьев, раздутые, истекающие гноем, словно чирьи. От этого зрелища Уэс холодеет. Он всегда знал, что хала страшен, но раньше он был для него лишь персонажем сказок на сон грядущий, которые мама рассказывала им, пребывая в мрачном настроении, – главным образом, чтобы запугать их и заставить читать молитвы.

«Он здесь для того, чтобы напоминать нам: Бог всегда с нами. – Для пущего эффекта она выдерживала паузу и многозначительно добавляла: – И всегда начеку».

Согласно сумистским верованиям, демиурги научили людей алхимии. Уэс в это так и не поверил. Но характерная вонь серы в воздухе и черный порошок, покрывающий траву, – побочные продукты алхимической реакции. Он по-прежнему сомневается в том, что хала – плоть, сотворенная Богом, но теперь твердо знает: всякий, кто записался на Полулунную Охоту, как минимум наполовину спятил.

– Хотите сказать, лис сделал вот это?

– Необычный лис, как и охота на него. – Халанан, помолчав, продолжает: – Молодежь в нетерпении. Наверное, за всю их жизнь в Уикдоне не было так оживленно. Думают, всего-то и надо, что скакать охотничьим аллюром да стрелять, но они не видели того, что повидал я. Сегодня было погублено одно поле, а как только охота приблизится, станет еще хуже.

– Проще было бы застрелить его прямо сейчас, – бормочет Уэс. Но даже если бы хала можно было убить до Холодной Луны, победа ничего не значит, если она не добыта в ожесточенном бою. Чем опаснее чудовище, тем блистательнее герой, сразивший его.

– Ну и что в этом хорошего? – морщится Халанан. – Негодование оправдывает их действия в их собственных глазах. Устроители охоты возмещают нам ущерб, нанесенный в минуты безумия, но некоторые потери деньгами не восполнишь. Когда я был в твоих годах, одного младенца похитили прямо из колыбели. В тот год никто не желал победы над хала больше, чем отец похищенного, но тот в конце концов всегда ускользает.

– А-а. – Наслушавшись ужасов, Уэс только это и может сказать.

– Вообще-то, на мой взгляд, Харрингтоны вполне могут позволить себе в этом году неурожай. Маленькая трагедия на пользу фигуре.

Уэс не спешит согласиться с ним, хотя о Харрингтонах не знает ничего, кроме их очевидного богатства. Однако на своем веку он выслушал столько нотаций, что научился держать язык за зубами, когда надо.

В непринужденном молчании они продолжают путь, пока впереди не появляется усадьба с ее низкой деревянной изгородью. При дневном свете она выглядит еще мрачнее и уединеннее, окутанная серебристым туманом, спускающимся по склону горы. Халанан щелкает языком, и пони послушно останавливается перед воротами.

Уэс соскакивает с повозки и начинает выгружать свои вещи. Убедившись, что ничего не забыл, он протягивает Халанану руку, которую тот принимает, серьезно кивнув.

– Спасибо, что подвезли.

– Удачи вам, мистер Уинтерс. Передайте привет от меня Мэгги, ладно? Скажите, пусть обращается в случае чего.

Мэгги. Должно быть, та самая девчонка, которую он видел прошлым вечером, дочь Ивлин. Страх скручивается в нем тугой пружиной.

– Обязательно передам, сэр.

– И знаешь что, сынок? О шалостях даже думать забудь. У этой девчонки и без того полно забот.

Странное, жутковатое предостережение. А Марк Халанан, несмотря на добродушное лицо, крупный и рослый, и он смотрит на Уэса так, словно ждет ответа.

– Д-да, сэр.

Явно удовлетворившись, Халанан хмыкает и цокает языком, понукая пони. Лошадка вздыхает и, хлюпая по грязи копытами, безропотной трусцой удаляется в обратную сторону, к Уикдону.

Уэс опять остается один.

Усадебный дом словно глумится над ним, но Уэс пасовать не намерен. В холодном свете дня вокруг нет ничего такого, чего ему стоило бы испугаться. К преимуществу времени, которое у него есть, добавляется возобновившееся отчаяние.

Уэс открывает засов на калитке и бредет через заросший двор, от опавшей листвы под ногами поднимается сладковатый запах увядания. Ему остается каких-нибудь десять шагов до веранды, опоясывающей дом со всех сторон, как вдруг тишину разрывает гортанный вой. Уэс замирает, и тут же рыжий пес вылетает из-за дома и мчит прямо на него. Под пеленой страха вспыхивает проблеск облегчения и смирения. Лучше уж умереть от ран, думает Уэс, чем от стыда.

Чисто инстинктивно он бросает чемоданы и вскидывает руки вверх. И не успевает опомниться, как его опрокидывают навзничь с такой силой, что воздух разом вылетает из легких. Холодная грязь мгновенно пропитывает рубашку. Пес, придавив его к земле лапами, роняет нитки густой слюны ему на лицо. Воняет нестерпимо, но прежде чем Уэс успевает утереться, пес, наклонившись, ухитряется лизнуть его прямо в рот.

– Все, все, – огрызается Уэс. – Сойди с меня.

Он отпихивает пса, и тот даже не пытается ему помешать. Обходит вокруг него, виляет хвостом, принюхивается к его волосам с дотошным азартом детектива из радиопередачи. Уэс медленно садится и оглядывает свою рубашку. Ее грудь украсилась двумя отпечатками грязных лап. Он стонет. Вот тебе и благоприятное второе впечатление.

– Бедокур! – На голос девчонки пес реагирует незамедлительно. Они оба поворачивают головы.

Всего в нескольких шагах от Уэса стоит дочь Ивлин, Мэгги, с охотничьим ружьем в руках. Под ее ледяным взглядом кровь стынет у него в жилах, внезапно он теряет уверенность в том, что умереть от рук Мэгги Уэлти будет легче, чем вынести разочарование его матери.

Проходит мучительная минута, Мэгги перекидывает предохранитель и приставляет ружье к стене дома. На ней комбинезон с широкими штанинами, заправленными в рабочие ботинки, и плотная джинсовая куртка с засученными до локтей рукавами. Она сдирает с рук садовые перчатки, и Уэс замечает полосы грязи на коже, словно браслеты из черненого золота. В животе вдруг екает, озадачивая его. Даже с солнечными бликами на волосах и в глазах она определенно не красавица.

Мэгги протягивает ему руку. Ему не хочется испачкать ее грязью, но, судя по нетерпению на ее лице, она не возражает. Он хватается за ее запястье, она тянет его вверх, помогая подняться на ноги. Они одинакового роста, носы почти на одном уровне. По разумению Уэса, это значит, что она скорее дылда, чем коротышка. Их дыхание облачком смешивается в воздухе между ними.

– Вернулись, значит, – говорит она.

– Да, вернулся. Я… Ну, кто я такой, вы знаете. А вы, должно быть…

– Как я уже сказала вчера вечером, моей матери дома нет. Извините за рубашку. – И она поворачивается, чтобы уйти.

– Эй, постойте! – Он рысью спешит за ней и хватает за локоть. Она оборачивается так круто и с таким упреком в глазах, что он, споткнувшись, отступает на шаг. – Извините…

Ее молчание – довольно красноречивый ответ. Мэгги хватается за руку так, словно он ее обжег. Грязь размазалась по ней от локтя до запястья, задела прядь волос, избежавшую суровой хватки черепаховой заколки. Вся ее недавняя сдержанность воина вдруг улетучилась. Теперь она выглядит опустошенной и пугливой.

– Прошу вас, мисс Уэлти. Мне необходимо это ученичество.

– Правда? – Он различает в ее отклике то же презрение, с каким Мад произнесла: «Если тебе чего-то хочется, это еще не значит, что ты имеешь полное право это что-то получить».

В нем вскипает досада. С чего вдруг все вознамерились думать о нем самое плохое?

– Послушайте, я выйду и встану с другой стороны ограды, если так вам будет лучше. Но нельзя ли нам поговорить минутку?

Мэгги поджимает губы, словно взвешивает ценность каждого дюйма пространства, которое разделит их при соблюдении названного условия.

– Хорошо.

Слава богу. Уэс облегченно выдыхает.

– Я понимаю, вы ничего мне не должны и у вас есть все основания сомневаться во мне, но клянусь: я справлюсь. Я не оплошаю. Пожалуйста, позвольте мне остаться здесь до возвращения вашей матери. Если она откажет мне, я должен услышать это от нее сам. – Молчание тянется так долго, что он не выдерживает: – Платить за жилье я вам не смогу, но буду помогать во всем. Работать по дому, бегать по поручениям – что угодно. Я все сделаю. Пожалуйста.

– Поезжайте домой, мистер Уинтерс.

Но ему же нельзя. Как бы ему сделать так, чтобы она поняла?