Год назад

Как по-разному можно смотреть на одно и то же.

Когда люди смотрят на Айви, они видят обычную девочку со светлым ливнем волос, от которого не спасают ни бантики, ни резинки. Девочку, что всегда бежит чуть вприпрыжку и падает на ровном месте, добавляя в коллекцию очередной синяк или царапину. Девочку, что смеётся сама себе, пачкает лицо сладкой ватой и тайно вытирает липкие пальчики о подол сарафана. Девочку, что поёт за завтраком, кривит мордашку при виде гусениц и визжит, если увидит на стене паука. Девочку, что не обращает внимания на мир вокруг, потому что для неё гораздо интереснее мир внутри.

Как же они слепы. Той слепотой, что белыми бляшками заслоняет самую суть и заставляет нас видеть лишь то, что лежит на поверхности. Все они видят лишь оболочку, и только я способна разглядеть, что скрыто под ней.

Когда я смотрю на Айви, я вижу откровение, подарок небес, чудо, в которое способен поверить лишь тот, кто просил о нём слишком долго.

Когда я смотрю на Айви, то вижу пять долгих лет боли, сломленных надежд и разочарований, за которыми пришло спасение, за которыми забрезжила жизнь.

– Она просто чудо.

Когда ты мама обворожительной трёхлетней девочки с ямочками на щеках и солнечными зайчиками в волосах, ты привыкаешь слышать комплименты от случайных прохожих, от продавщиц в магазинах, от таких же уставших мам на детских площадках. Но для меня это были не пустые слова, ведь Айви стала настоящим чудом для нас с Риком. Исполненной мечтой, о которой мы уже и не смели грезить.

Сколько раз я слышала эту фразу. Её произносили разные губы, разные тембры, разные голоса, но каждый по-своему. У моей свекрови Флоренс Беннет она звучала сдержанно и слегка удивлённо, словно такая, как я, не могла родить на свет нечто настолько невероятное, как Айви. Что моё ни на что не способное тело после пяти лет мучений всё же подарило миру настоящее чудо с румяными щёчками и мягкими пальчиками, которые любили перебирать короткие прямые пряди Флоренс, когда та тащила внучку на руки.

У Серены Хорн, мамаши, которая подозрительным и необъяснимым образом постоянно оказывалась на детской площадке парка Уэст Рок в то же время, что и мы, проскакивали завистливые нотки, когда она рассматривала мою дочь с ног до головы. Подмечала бантик шнурков на новых кроссовках, пятнышко краски на комбинезончике после вечера рисования акварелью или густую крону светлых волос, заточённых в объятья двух цветастых резинок. От её глаз-радаров не скрывалось ничего, особенно, как Айви спокойно ведёт себя на площадке, а не носится сломя голову с другими сорванцами. Как воспитанно просит помочь вставить трубочку в коробочку сока и почти не путается в буквах вместо того, чтобы топать ножкой и требовать своё, выплёвывая мне на колени бессвязный комок белиберды из непонятных звуков. Как умело строит куличики из песка или делится игрушками с другими детьми, неважно, успели они подружиться за время наших прогулок или видятся впервые. После тщательного осмотра, почти обыска под яркой лампой в допросной комнате, Серена переводила взгляд на свою малышку Селию, что ела песок лопаткой, рвала колготки на коленях уже через десять минут прогулки, могла потягать другую девочку за косички и постоянно орала во всё горло – хотелось ли ей сока или немного внимания.

Доктор Миллиган произносил это так обыденно и приземлённо, словно и вовсе не верил в то, во что говорил. Бросал мимоходом, как скомканный рецепт в мусорное ведро, едва даже взглянув на нас с Айви. Его больше интересовали бумажки на столе, скроенные в историю болезни, красноватая сыпь на запястье Айви или цвет её горла, чем то, как забавно она болтает ножками на высокой кушетке, с любопытством рассматривает непонятные ей плакаты, слова на которых для неё не больше китайских иероглифов, очаровательно хлюпает маленьким носом-кнопкой оттого, что простыла на днях. То ли его профессия не обязывала верить в чудеса, то ли сердце, но Айви была для него чудом лишь на словах. На самом же деле он видел в ней лишь результат своей блестящей работы, проделанной за столько лет. Той самой неизвестной в формуле, которую он пытался решить долгие месяцы. Всего лишь одним из полумиллиона чуд, что появляются на свет в мире каждый день.

У случайных прохожих и малознакомых людей эта фраза выходила такой простой и естественной, настоящей, а не заученной наизусть.

Но слаще всего это звучало у Рика.

– Она просто чудо, – заворожённо сказал он, когда впервые взял ворочающийся свёрток из рук медсестры в палате родильного отделения Хейвен Мемориал.

Прежде чем осмелиться хотя бы дотронуться до нашей дочери, Рик десять минут нависал надо мной, заслоняя взъерошенным вихром густых волос больничные лампы. Рассматривал крошечный плод нашей любви и совместных молитв, не веря ни глазам, ни ушам, ни собственному рассудку. Посторонние в палате перестали для него что-либо значить. Снующие взад-вперёд медсёстры, шумные соседи по палатам и даже его родители, что завалились ко мне в белых халатах, бахилах и сдержанных физиономиях. Если бы не все они, Рик бы не стесняясь позволил набежавшей слезе сползти по щеке, а может, и не одной. Но он сдерживал их в себе, отчего его тёмные, шоколадные глаза блестели и рябили, как воды реки, обеспокоенные ветром. А когда он осмелился взять Айви, уже никогда её не выпускал. И больше не стеснялся слёз.

– Она просто чудо, – прошептал он, впервые после выписки из больницы уложив дочь в кроватку с розовым одеяльцем и уже полчаса наблюдая за её мирным сопением дневного сна.

Если бы я не вытащила его из детской, он бы так и стоял верным стражем над Айви, заслоняя её от всего мира, ведь пока что он казался слишком большим для такой малютки. Но для отцов ничего не меняется. Даже когда Айви станет чуть старше, а мир вокруг немного сузится, потеряет свой масштаб и обнищает в габаритах, Рик всё так же будет стоять и защищать её своими уже не столь широкими плечами, что успеют усохнуть и пригнуться к земле.

– Она просто чудо, – с любовью повторял Рик столько раз, что я перестала считать.

Когда Айви впервые улыбнулась и когда улыбалась потом в сотый раз. Когда сделала первый шаг и когда делала потом миллион шагов. Когда впервые назвала его «папа» и потом бесконечно звала «папой».

За эти три года я слышала эту фразу чаще, чем торнадо наведывался в Техас, чем выходили серии «Путеводного света»², чем мама Рика меняла причёску. Но ни разу не засомневалась в услышанном, ведь сама думала точно так же.

Я полюбила Айви в тот момент, когда она была всего двумя полосками на тесте, чёрно-белой горошинкой на мониторе кабинета УЗИ, округлостью живота, что натягивала все кофты и вырывала пуговицы из кардиганов.

Айви Роуз Беннет появилась на свет в половине десятого утра в самый банальный четверг и превратила его в волшебство, памятный день на календаре, который всегда обведён красным и трижды подчёркнут. Схватки выстреливали зарядами боли и счастья, разлетаясь во мне фейерверками, которые никто не видел. Я так хваталась за мягкую ладонь Рика, что он морщился от боли, но даже не пытался соперничать со мной в болевых ощущениях и молча терпел, смиренно предлагая мне руку на отсечение.

Каждый адский спазм был моей расплатой. Каждый убийственный толчок – платежом по просроченным счетам. Каждая мучительная судорога – погашением задолженности. Моей мамы не было рядом, чтобы предупредить о том, как же это больно – дарить новую жизнь. Но даже если бы я узнала об этом заранее, я бы не променяла то мгновение мук ни на одну минуту покоя и безмятежности. Айви – моя боль, мои слёзы, моя плоть и кровь, моя мечта, ради которой я растёрла колени, стоя перед распахнутым окном, думая, что только так мои молитвы долетят по назначению.

– Она просто чудо, – сказал доктор Миллиган, трогая меня за плечо безжизненной рукой в латексе, и тут же вышел, оставляя все побочные эффекты чуда и грязную работу медсёстрам.

– Она просто чудо, – с теплотой проворковала медсестра Мэйбл, и я ей верила. Она-то уж могла перевидать миллион чудес, но так и не утратила умения радоваться им сполна.

Да, она просто чудо, подумала я, обнимая крупицу нашей с Риком любви, завёрнутую в пелёнки. И я думала так каждый день этих трёх лет, наблюдая, как это чудо только растёт и сияет ещё ярче.

– Она просто чудо, – влюблённо улыбнулся прохожий, глядя, как Айви елозит у Рика на руках. Фотографироваться ей хотелось не так сильно, как шлёпать по лужам в новых резиновых сапожках. Но после обещания купить сладкой ваты, она смирилась со своей участью и замерла ради совместного семейного фото, такого редкого в альбомах, что я собирала на память.

Снимок вышел засвеченным – солнце стреляло в нас холостыми прямо из-за спин и отбрасывало блики на камеру. Зато в нём поселилось много жизни. Чтобы Айви улыбнулась на камеру, Рик пощекотал её за ушком, отчего она тут же превратилась в юлу и норовила укатиться кубарем куда подальше. Айви замахала ручками, чуть не попав мне в глаз, а я пыталась увернуться от этого маленького Майка Тайсона. Чуть выскользнула из объятий Рика, отчего тот скорчился и выпучил глаза. Зато Айви хохотала так звонко и заливисто, что тот её смех до сих пор стоит у меня в ушах, как эхо, что растянулось на месяцы.

Фотография не самая удачная, но самая настоящая. Самая счастливая. Она не попала на страницы семейного альбома, а хранится в моём кошельке, в маленьком кармашке, откуда ни за что не выпадет по неосторожности. Я засмотрела его до дыр, до потёртых пятен на щёчках Айви, которые гладила слишком часто и слишком редко одновременно.

И каждый раз, когда я смотрю на это фотографию, я думаю, что все они не правы. Айви не просто чудо. Она вселенная. Целый мир. Громадная часть меня, которую я навсегда потеряла.

Сейчас

Бергамо, Италия

– Это я.

– Слава богу, Оливия! – выдохнул Рик на той стороне мира, переправив всё своё облегчение через Атлантику по невидимым проводам. – Я так волновался.

Даже взволнованным и сонным его голос всё ещё способен воспламенять мою кожу тысячами болезненных искр. Мне кажется, первым делом я влюбилась именно в голос Рика Беннета, и уж затем в него самого.

Сквозь распахнутое настежь окно балкона врывался первый аккорд звуков недавно проснувшегося города, но я слышала лишь тяжёлое дыхание в трубке. Воображение само дорисовало чёткими мазками, как Рик резко сел на кровати, включил лампу на тумбочке и растёр глаза. Навис широкой спиной над простынями, как буквально вчера вечером нависал надо мной. Эта картина до сих пор стояла перед глазами вместо аркад средневековых домов и капелл церквей Бергамо.

– Я звонил тебе тысячу раз, – облегчение всё же пересилило злость, и его голос предательски дрогнул.

– Знаю. В это время я летела над Атлантикой. Позвонила, как только смогла.

Очередная ложь, которую я скормила Рику. Сколько их сорвалось с моих губ за последний год. И скольким ещё предстоит сорваться. С каждым разом врать становится всё проще. Во всём важна практика, даже в том, как обвести мужа вокруг пальца и разрушить последнее, что осталось от нашей семьи.

За последние полтора часа я могла бы раз двадцать набрать номер Рика и успокоить его, что со мной всё в порядке. Впихнуть всего пару слов в и так не плотный график, где-нибудь между получением багажа и заселением в номер. Но этот коротенький звонок наводил на меня больше ужаса, чем погоня по следам призрака в неизвестной стране. Близкие люди порой бывают страшнее призраков. Ведь те, кого любишь, могут сделать больнее, чем кто-либо другой.

Да, я могла бы уже раз двадцать набрать Рика и сообщить, что мой самолёт благополучно приземлился в Бергамо. Мы слились со взлётно-посадочной полосой Орио-аль-Серио уже несколько часов назад и, прокатившись вглубь аэропорта, наконец-то замерли после тринадцати часов тряски и тревог. Люди вооружались багажом и спешили рассыпаться неприметными точками в ландшафтах города. Их всех ждало в Бергамо что-то. Или кто-то. Сочная пицца за столиками с красными скатертями в «Каллиони и де Анжело». Эхо средневековья на Пьяцца Веккиф в Нижнем городе. Картины ломбардских живописцев Каналетто, Лотто, Марони в галереи Каррара.

Меня же в Бергамо поджидали только тьма и неизвестность. Но я смело встретилась с ними лицом к лицу, как только вышла из здания аэропорта и запрыгнула в первое попавшееся такси. Общими с водителем усилиями мы сумели смешать два разных языка в совершенно новый и поняли друг друга скорее на уровне жестов, чем внятных слов. Правда, эта ментальная связь продлилась недолго и тут же оборвалась, как только мы выехали с парковки и покатили вглубь затопленного солнцем города. Мужчина тараторил на своём диалекте, возвышая итальянский в ранг бесконечной скороговорки, притормаживая и кивая у каждого здания Бергамо. Я не понимала ни слова из этой импровизированной экскурсии, но вежливо кивала, хотя сама была больше озабочена нашей точкой на карте, которая медленно приближалась к пункту назначения.

Моя экскурсия по Бергамо начиналась вовсе не с Театра Оперы, площади Данте или церкви Санта-Мария-делла-Граци. В отеле «Сан Лоренцо» меня уже поджидал зарезервированный номер с одной спальней и видом на старинные домики, змейкой убегающие куда-то ввысь. Прохладный душ смыл остатки чужого дыхания из самолёта и усталость от сомнительного комфорта эконом-класса. Я будто два часа простояла под целебными водами водопадов, а не под фонтаном местного водопровода. И только укутавшись в халат, завернув волосы в плотный узел полотенца и выйдя на маленький балкончик, я нашла в себе силы позвонить.

Звонок не разбудил Рика, избавив от очередной порции кошмаров. У каждого из нас за последний год появилась парочка своих собственных симптомов неизлечимых болезней. Мои ночи стали бессонными, его – кошмарными, но для обоих из нас это время суток становилось невыносимым.

Боюсь представить, сколько раз Рик вскочил с кровати в холодном поту и сколько раз простонал её имя, но в одно из таких жутких пробуждений он и заметил, что кровать остыла. Что меня нет ни в спальне, ни в кухне, ни в гостиной его крошечной съёмной квартиры, и даже аромат моих духов завернул свой шлейф и последовал за мной в никуда. Сердце сжималось, пока я представляла, как он выкрикивает моё имя, зовёт меня и надеется отыскать в любом, даже самом невзрачном уголке квартиры, а потом видит пустую вешалку и записку на кухонной столешнице. Прошлым вечером я ворвалась в его жизнь вихрем и осталась лишь клочком бумаги с корявыми буквами, которые вышли второпях.

– Ливи, прошу тебя, возвращайся, – попросил он так, словно без меня над его окном больше никогда не взойдёт солнце. – Ты гоняешься за призраками.

– Это лучше, чем ничего не делать.

– Ты ведь даже не знаешь, где искать.

– За меня не волнуйся, Рик.

– Но я всегда буду за тебя волноваться, Лив. Между нами ничего не изменилось. Я всё так же люблю тебя.

Я прикрыла глаза, чувствуя, как нежность растекается по каждому изгибу тела. Что бы между нами не произошло за последний год, а тот Рик, в которого я влюбилась, никогда по-настоящему не уходил, не снимал квартиру на окраине и не оставлял меня одну в слишком огромном доме, откуда исчез смех, но не воспоминания. Но порой одной любви недостаточно, чтобы удержаться вместе, чтобы не хлопнуть дверью и не стереть несколько лет счастья в порошок. Рик по-прежнему любил меня, как я любила его. Но пропасть между нами стала слишком большой, чтобы эта любовь удержала нас наверху.

– Но ты мне не веришь, – с горечью выдохнула я, глядя в окно и не замечая обыденного пульса Бергамо.

– Я не верю твоим догадкам, а не тебе.

– Это одно и то же.

Даже через тысячи километров океана и горных пиков я почувствовала, как он до боли прикусил губу, чтобы наш разговор не свернул ни в ту сторону, не завёл нас в тупик, как обычно бывает. Наверняка злость вздула вены на его предплечьях, когда он яростно сжал кулак и едва не проломил тонкую стену к соседям справа. За этот год мы оба подхватили синдром утраты, и гнев был одним из его побочных эффектов.

– Оливия, – как можно более спокойно выдавил Рик. – Полиция уже проверяла твою теорию, и они ничего не нашли.

– Потому что плохо искали.

– Чёрт возьми, Оливия!

Рик всё же не сдержался, и я услышала глухой стук где-то на фоне. Как будто кулак всё же нашёл цель в стене и оставил на ней лабиринт маленьких трещин.

– Ты сбежала посреди ночи, перелетела через океан и даже ничего не сказала. Ты в незнакомой стране, не знаешь их языка и не представляешь, откуда начинать поиски. А если ты попадёшь в беду? Если твоё абсурдное расследование приведёт тебя не туда?! – он чуть смягчился и еле выговорил: – А меня даже не будет рядом…

– Так будь рядом, Рик. Ты всё ещё можешь поверить мне и прилететь.

– Прошлая ночь для тебя ничего не значит?

– Она значит для меня слишком много, поэтому я и предлагаю тебе сделать это вместе. Тебе просто нужно поверить.

– Прости, Лив, но я не могу вот так сорваться и улететь на другой материк.

– Тогда не пытайся меня остановить.

Обертоны его голоса я выучила наизусть, чтобы знать, как громко кричит его молчание. Он мог бы ещё многое наговорить в трубку, о чём мы оба потом пожалели бы, но оставил все слова в себе. Они продолжат гнить, как ворох опавших листьев, пока кто-нибудь не сгребёт их в кучу и не вывезет прочь. Долгие месяцы мы оба гнили каждый в своём горе, и этой гнили накопилось слишком много, чтобы вот так просто вывезти её за один раз.

– Пообещай мне, что ты будешь осторожна, – вместо криков и обвинений попросил Рик. – Пообещай держаться подальше от опасности.

Я собиралась запустить руки во тьму. Одно моё пребывание в Бергамо – целый прыжок в эпицентр опасности. Если я нащупала верный след, то пошлю к чёрту осторожность, лишь бы дойти по нему до конца. И я снова соврала Рику.

– Обещаю.

– Где ты остановилась?

– В отеле «Сан Лоренцо».

– Там есть кухня? Главное, не забывай поесть. Не хочу снова мчаться в больницу, где тебя кормят через катетер.

– Обещаю, – снова повторила я, со стыдом вспоминая, как медсёстры пичкали капельницами мою исхудавшую руку почти с прозрачной кожей, потому что долгие недели я питалась одним горем и сигаретами.

– И звони мне каждый день, чтобы я знал, что с тобой всё в порядке.

– Хорошо. Каждый день утром и вечером я буду на связи.

Если Рик и не купился на мою мастерскую ложь, то не подал вида. Так мы и играли свои роли на разных сторонах света, чтобы игра продолжалась. Ни один из нас не осмеливался положить трубку, но пока я не знала, что ещё сказать, чувствовалось, что Рику хотелось сказать очень многое.

– Лив, ответь мне честно на один вопрос.

Когда просят о подобном, ты заранее готовишься к тому, что придётся много врать.

– Зачем ты пришла прошлой ночью? Чтобы пустить мне пыль в глаза? Чтобы сделать всё ещё сложнее? Чтобы поиздеваться?

Но врать мне не пришлось, потому что иногда правда целебнее лжи.

– Нет. – Тихо ответила я, мысленно прижимаясь к его спине и вспоминая, как тепло вчера было лежать в объятьях его сильных рук. – Я пришла, чтобы рассказать о том, что улетаю. Раскрыть все карты и попросить тебя полететь со мной.

– Но ты не сказала… не попросила…

– Потому что поняла, что это ничего не изменит. Ты не полетел бы со мной. Сказал бы, что моя затея безумна. И мы бы снова поссорились. – Я сжала телефон так крепко, что он затрещал в моих пальцах. А ещё несколько часов назад я вот так же сжимала ладонь Рика, когда он целовал мои плечи. – А мне не хотелось расставаться вот так… в обидах друг на друга.

– Лив…