– Папа, боюсь, что без разговоров о важном нам сегодня не обойтись. Поэтому лучше ты поднимись ко мне. И Муртазу прихвати.

Отец наверняка был удивлён, но не подал виду. Деловым тоном уточнил:

– Это настолько важно, что при нашем разговоре должен присутствовать мой секьюрити?

– Это важно, – подтвердила я, – Но Муртаза нужен, потому что здесь со мной ещё Юсик. Мы хотим вам кое-что сообщить.

На этот раз пауза длилась дольше. Я даже успела представить, как краснеет отцовская шея над выглаженным воротником. А как краснеет Юсик, и представлять не пришлось – он сидел на платформе под огромной трубой телескопа и крутил пальцем у виска. Только тогда до меня дошло, как двусмысленно прозвучали мои слова.

– Надеюсь, вы не собираетесь рассказать нам, что ты беременна? – теперь голос отца звучал почти ласково, но я этим не обманулась, и взвыла от унизительной смеси злости и стыда:

– Нет, блин, папа, всё намного хуже! Вы можете просто прийти?!

– Ещё хуже?! – изумился отец, – Ну, в таком случае, идём. Смотрите только, не пожалейте об этом.

На угрозу я внимания не обратила. Отец всегда злился, когда речь заходила о Юсике, но сделать ничего не мог, ведь сам же и разрешил нам дружить ещё три года назад.

Юсик не захотел играть в "Метро 2033”

Сказал, что после моего рассказа у него отпало всякое желание потреблять какой-либо контент связанный с метро в частности, и с подземельями в целом.

Конечно, я тут же почувствовала себя виноватой и принялась разубеждать его, говорить, что ни само метро, ни тем более игры про метро, не виноваты в моём несчастье, но Юсик упёрся намертво. Так я узнала о том, что он не только очень талантливый и гордый мальчик, но и весьма упрямый.

До других игр, даже далёких от подземной тематики, дело в тот день тоже не дошло, потому что первое, что увидел Юсик, перешагнув порог моего стеклянного жилища, это, конечно, приподнятая над полом круглая платформа с возвышающейся над ней трубой телескопа.

– О-о-ох… – еле слышно выдохнул племянник Муртазы и замер на месте. Его рот беспомощно приоткрылся, а глаза перестали округлились, и, кажется, даже посветлели.

– Это что? Юля, это же… такая большая подзорная труба, да? В которую звёзды видно?

– Телескоп, – поправила я, и чтобы не мучить его, опередила неизбежную просьбу, – Хочешь посмотреть?

– Конечно хочу! – отозвался Юсик с благоговейным придыханием, но тут же сник, – А… сейчас ведь день. Звёзд не видно.

– Сейчас не видно, – согласилась я, покосившись на солнечные лучи, насквозь пронизывающие прозрачный купол над нами, – Но ты можешь прийти ко мне после заката. Сегодня погода вряд ли уже испортится, и звёзды ночью будут.

Юсик наконец оторвал взгляд от телескопа и посмотрел на меня с догадкой.

– Ты поэтому всегда так поздно выходишь в сад? Потому что смотришь на звёзды и не спишь по ночам?

Лично я не считала, что десять или одиннадцать часов утра – это поздно, но решила не озвучивать это мнение мальчишке, который даже во время каникул вынужден просыпаться с петухами, чтобы работать на моего отца, поэтому ответила уклончиво:

– Ну да. Я ложусь спать под утро, вот и просыпаюсь… тоже не рано. А ты сможешь ночью прийти, если тебе на следующий день на работу? Или только в выходной?

– Я когда угодно могу, – неуверенно отозвался Юсик и затоптался на ковролине, – Но что скажет твой папа?

– Папа, в отличие от меня, по ночам спит, как сурок, – отозвалась я с нарочитой беззаботностью, которой на самом деле не чувствовала, помня о том, что с давних пор вхожа в наш дом в любое время суток была только Татьяна, да и то лишь потому, что она и жила здесь, на третьем этаже, в одной из гостевых комнат. Даже Муртаза никогда не приходил без вызова или предупреждения. “Мой дом – моя крепость” – любил говорить отец, и я догадывалась, какой будет его реакция на то, что кто-то не только вторгся в его крепость посреди ночи без разрешения хозяина, но и посягнул на святая святых – спальню единственной дочери!

Но… нужно ли ему об этом знать?

– Татьяна тоже спит, – сообщила я Юсику, который смотрел на меня с робкой надеждой, – Если ночью я встречу тебя у чёрного входа и мы вместе поднимемся наверх, то никто ничего не узнает.

И, несмотря на страх перед гневом своего дяди и моего отца, Юсик не нашёл в себе силы отказаться. А я и не сомневалась, потому что уже видела в его глазах отражение всех тех звёзд, на которые он будет смотреть вместе со мной долгими ночами.

Игры отошли на второй план. Вместо того, чтобы сесть за компьютер, Юсик сначала со всех сторон обошёл телескоп, который с наглухо закрытой на день линзой объектива выглядел как уснувший робот-трансформер. Потом залип перед книжными полками, где у меня стояли в основном астрономические энциклопедии и глянцевые небесные атласы, в своё время купленные для меня отцом. И, наконец, захотел узнать историю появления у меня настоящей обсерватории. Он тогда впервые назвал так стеклянную надстройку, в своё время спасшую меня от клаустрофобии, и мне это очень понравилось. Конечно же, я рассказала ему и о сжимающихся в темноте стенах, и о мучительной боли в несуществующих ногах, которую не могло снять ни одно обезболивающее, и о вызванной ею жестокой бессоннице, и о яркой жёлтой звезде знаменующей скорый восход солнца…

Юсик слушал внимательно и впитывал каждое моё слово. Он умел слушать (редкий дар даже для взрослого человека!), а когда я закончила свой рассказ, сказал:

– Дедушка всегда говорил, что если Аллах что-то отбирает у человека, то потом обязательно даёт что-то взамен. Аллаху виднее, что нам нужно.

Тут я могла бы поспорить, потому что не давала согласия на такой обмен и не считала, что телескоп и стеклянная надстройка на крыше дома стоили обеих моих ног, но промолчала. В конце концов, Юсик всего лишь пытался меня утешить, как уж умел. Но лучше всяких слов с этим справлялось само его присутствие.

Конечно же, он пришёл ночью к чёрному входу. Я встретила его там, и мы поднялись наверх крадучись, насколько это слово применимо к передвижению на инвалидном кресле и лестничных подъёмниках, гудящих и лязгающих. Ведь тогда Юсик был ещё слишком мал для того, чтобы взять меня на руки. Он для многого был тогда ещё мал, но, заглянув в бесконечную бездну космического пространства, пересыпанную звёздной пыльцой, заболел ею так же скоропостижно и безнадёжно, как я сама.

Вместе мы стали вести наблюдения почти каждую ясную ночь. А к нашему счастью, то лето выдалось жарким и не дождливым. Изредка только накатывали стремительные трескучие грозы, но они заканчивались так же внезапно, как начинались, и тогда небо, словно умытое ливнем, казалось ещё прозрачнее. Юсик впитывал астрономические премудрости, как выжженная зноем земля – воду. Он брал у меня книги и проглатывал их за пару дней. Он скачал на свой новый айпад интерактивную звёздную карту и приложение-планетарий. Он запоем смотрел научно-популярные ролики на Ютубе, посвящённые ближнему и дальнему космосу. Он рассказал мне о том, как раньше любил ночевать на крыше родительского дома, чтобы перед сном смотреть на Млечный путь, раскинувшийся от горизонта до горизонта по южному небу Таджикистана. О том, что оно там глубокое и чёрное, а звёзды гораздо ближе, чем в Москве. О том, как в такие ночи он тянулся лучиком своего разума в бесконечную глубину Вселенной в попытках понять, почувствовать, постичь то, как она устроена. И кем? И зачем? И для чего появился в ней он – Юсик? Поэтому неудивительно, что, с ранних лет обладая столь пытливым умом, мой новый друг, едва получив возможность хотя бы одним глазком взглянуть на скрытые от обывателя сложные механизмы, вращающие мир вокруг нас, ухватился за неё, не жалея на это ни времени, ни сна.

Сколько раз в то лето бывало так, что расставались мы только под утро, когда звёзды над нами уже блекли перед наступающим рассветом, но если я могла спать до обеда, то Юсик ложился лишь на пару часов, чтобы потом выйти на работу в саду. Однажды он даже уснул прямо в траве, куда присел "на одну минутку, честно!" и огрёб за это от дядюшки. Я пыталась пораньше выпроваживать его из обсерватории, но Юсик сразу делался таким несчастным, что моё сердце не выдерживало и я отступала, вновь и вновь позволяя ему оставаться у телескопа до утра.

Но даже при такой занятости он не бросал рисование. Почти каждый день показывал то, что изобразил на купленном у меня айпаде, и даже я, максимально далёкая от художественного ремесла, видела прогресс, которого Юсик достигал, превосходя свои собственные, ещё вчерашние результаты. Видела, восхищалась, и невольно задумывалась о том, сколько таких талантливых мальчиков и девочек ярчайшими искрами вспыхивают во тьме нищих глубинок по всему миру, чтобы там же и погаснуть без возможности реализовать свой потенциал? Почему я, будучи абсолютной посредственностью, родилась у человека, способного дать мне всё, а Юсику приходится скрывать своё творчество от дядюшки только потому, что тот уготовил для племянника совсем иной род занятий?

Зная об этом, я предложила Юсику хранить его многочисленные скетчбуки и альбомы в обсерватории, где отвела для этого один из ящиков комода, тем более что и рисовал он чаще теперь тоже у меня. Так постепенно мы стали всё больше и больше времени проводить вместе, и, конечно же это не осталось незамеченным.

Вычислил нас Муртазавр. Он проследил за Юсиком в одну из его тайных ночных отлучек, понял, что тот наведывается не к кому-нибудь, а к хозяйской дочке, и, вместо того, чтобы самому поговорить с племянником, доложил об этом моему отцу, поскольку, как я уже говорила, предан ему был безгранично.

Это случилось в конце августа, А август и сентябрь, если кто не знает, лучшее время для астрономических наблюдений, два идеальных месяца, когда ночи ещё тёплые, как летом, но уже не такие короткие и по-осеннему тёмные. Вот в одну из таких драгоценных ночей, которые мы с Юсиком старались использовать по максимуму, дверь обсерватории вдруг распахнулась, и на пороге возник мой отец в сопровождении верного Муртазы. Оба – мрачнее тучи.

Юсик пискнул и выронил айпад, в котором вёл дневник наблюдений. А я скорее рассердилась, чем испугалась. Да и чего бояться? Разве мы делаем что-то плохое?

Отец прошёл на середину комнаты, где и остановился, молча глядя перед собой. Он явно чего-то ждал, и я поняла чего именно, когда Муртазавр отрывисто сказал что-то не по-русски, а Юсик сполз с платформы, и, втянув голову в плечи, побрёл к нему. Я же смотрела на его ссутуленную спину и чувствовала нарастающее возмущение, гневный протест, требующий немедленного выхода.

– Останься!

Я сама не узнала свой голос, столько в нём прозвучало категоричного, властного… отцовского. И Юсик замер на полушаге, изумлённо обернувшись через плечо. Но я глядела не на него, а пристально, в упор, – на Муртазавра. И уже ему повторила:

– Пусть останется.

Обычно безэмоциональное лицо таджика, словно вырубленное из цельного куска тёмной древесины, приняло озадаченное выражение. Он понял, что оказался в сложном положении, ведь и сам Муртаза, и его племянник, работали на нашу семью, находились в нашем доме, а значит моё распоряжение здесь и сейчас должно было иметь для Юсика больший вес, чем дядюшкино. И Юсик понял это раньше него.

Он сделал чёткий разворот, как солдат на параде, вернулся к платформе и встал подле неё, глядя на меня с таким демонстративно угодливым ожиданием во взгляде, что мне с трудом удалось сохранить серьёзное выражение лица.

Возможно, этот маленький демарш и остался непонятым для Муртазавра, но не для моего отца. Его скулы закаменели, а голос зазвучал угрожающе вкрадчиво:

– Юля, нам надо поговорить. Наедине.

Да кто бы сомневался, что наедине! Ведь мне будет велено не якшаться с обслуживающим персоналом, а Юсику – держаться подальше от хозяйской дочки, ибо не по Сеньке шапка. Разве можно озвучить и то, и другое нам обоим одновременно?

– А чего ты стесняешься? – спросила я отца, пытаясь зеркалить его вкрадчивый тон, – Если думаешь, что прав, так и скажи прямо.

У дверей нервно переступил с ноги на ногу Муртаза, который явно только и ждал, когда хозяин велит ему забрать племянника и убраться вон, тем самым поставив на место и свою дочурку, но не дождался. Потому что надо знать моего отца, который не может не принять брошенный ему вызов.

– Хорошо, скажу прямо! – предсказуемо отреагировал он, а Юсик рядом со мной снова втянул голову в плечи, – Чтобы я вас вместе больше не видел!

– Почему?

– Я что, недостаточно ясно выразился?

– Нет, ты скажи почему!

Отец замялся на долю секунды. Всего на долю секунды, но я это заметила. А ещё заметила, как Муртазавр, до этого сверливший взглядом своего племянника, опустил глаза вниз, словно готовясь услышать нечто неприятное.

И услышал.

– Потому что гусь свинье не товарищ!

Тут Лев Тимофеевич, конечно, дал маху! Сравнить мусульманина со свиньёй – это надо совсем не думать. Он, конечно, сразу понял свою оплошность, и наверняка нашёл бы способ её загладить, но я успела раньше. Иногда на меня находят такие вот интуитивные озарения, видимо, сказывается всё-таки наше близкое родство.

– Почему это я свинья?! – мой голос очень правдоподобно сорвался на визг, в глазах отца мелькнуло удивление, но сориентировался он моментально и подхватил предложенную мною игру.

– Потому что ведёшь себя по-свински! Ты эгоистка! Не спишь по ночам сама, да и чёрт с тобой, но не давать спать мальчику только потому, что тебе одной скучно в небо таращиться, не имеешь права!

Тут уже изумились все. У Муртазы беспокойно зашевелилась борода. Юсик поднял повинно опущенную голову и уставился на своего работодателя, как на восьмое чудо света. А я задохнулась от негодования. Так вот как отец решил выйти из неудобного положения! Запретить нам общаться под видом заботы о Юсике! Да кто в это поверит?!

– Что?! Я никого не заставляю! Мы ведём наблюдения вместе, потому что нам обоим это интересно!