Глава 3

Прошло две недели.

По-прежнему стояла тихая, солнечная, прозрачная осень. Лишь изредка, как сегодня, например, небо хмурилось, брызгая грустным, прозрачным дождиком в Анино толстое офисное стекло.

Аня сосредоточенно работала. Приближался гонконгский саммит, и Ане даже чудились иногда раскосые глаза азиатских воротил-финансистов, просматривающие ее доклад. Успех «Транс-Инвеста» означал выход на тихоокеанский фондовый рынок и огромные перспективы. Работа всё больше нравилась ей. Она чувствовала нарастающую уверенность в себе и получала искреннее удовольствие от скупых, но не таких уж редких похвал ее требовательного босса. Она искренне восхищалась Филатовым. Этот человек великолепно мыслил, в его голове мгновенно рождались идеи, которые он мог тут же пустить в ход. В то же время он был гибок, словно змея, и умел изменить тактику прямо на ходу. За несколько последних лет он и его команда сумели вытянуть из безнадежной пропасти несколько умерших приморских предприятий, отстроить две значимые автомагистрали, взять в аренду кусок побережья в Хасанском районе и построить там дайвинг-центр и яхт-клуб и еще много всего, что обеспечило Филатову славу «экономического гения».

Она установила хорошие отношения с тремя его замами и их секретаршами, знала по имени-отчеству всех уборщиц на своем этаже и почти весь управляющий персонал холдинга; обзавелась привычкой в обеденное время весело болтать с Петром Афанасьевым, дожидаясь очередного кулинарного шедевра прямо на его кухне, куда он почему-то её допускал. Анина открытость, вежливость и простота в общении вызывали к ней почти непроизвольное доверие со стороны даже незнакомых людей. Поначалу расползся было традиционный слух о том, что она спит с начальником, но Аня на лукавые замечания и хитрый блеск в глазах реагировала столь искренним смехом, что слухи быстро завяли на корню. После этого уважения к ней заметно прибавилось, и Аня втайне гордилась этим. Это было очередной маленькой победой на пути к новой счастливой жизни. Когда же начался этот путь? – рассеянно подумала Аня, постукивая пальцем по колёсику «мышки».

Спустя некоторое время после смерти матери Аня впервые попробовала простить себя… или мать… или кого-то еще – трудно было разобрать. Она осознала, что дорога привела её к обрыву. Она помнила то странное ощущение, будто она стоит, раскачиваясь, на самом краю, и холодный ветер времени бьёт ей в лицо. Страха не было, не было боли. Была разверзшаяся перед ней пустота. Тогда у Ани хватило сил, чтобы осознать, что она по жизни шла тропою войны. Войны со всем миром. Миром, населенным врагами и пронизанным ненавистью и страхом. Где главный враг – она сама, всегда был рядом, и от него нельзя было убежать, и нельзя было его победить.

Она зарыла топор войны. Навсегда. Она смотрела на свое осунувшееся серое лицо в любимом мамином зеркале и смогла, не отводя взгляд, сказать своему отражению: «Я тебя люблю». Но не смогла разжать тогда кулаки с впившимися в кожу ногтями. «Я тебя люблю», – повторяла она упрямо, глотая солёные слёзы.

Она повторяла это каждый час, каждый день, твердила эти простые слова перед тем, как уснуть и первым делом, проснувшись. Она вообще была упрямая. Она научилась улыбаться своему отражению, и ее ногти больше не впивались при этом в ладони.

После продажи квартиры, драгоценностей и оплаты огромных материнских долгов, измученная репортёрами, стремившимися высосать из нее пикантные подробности маминой смерти – мать умерла от передозировки вместе с очередным любовником прямо на своей постели, девятнадцатилетняя Анжелика Коробова, враз оставшаяся без матери, без славы, без денег, без друзей и квартиры вдруг почувствовала огромное облегчение. Как будто с нее сняли средневековые рыцарские доспехи, и она стояла теперь легкая, свободная идти на все четыре стороны. И она отправилась на Казанский вокзал…

Аня откинулась на спинку кресла и отогнала непрошеные воспоминания. Филатова сегодня не было, приближалось время обеда. Дождь стучался в окна все интенсивнее, похоже, погода испортилась окончательно, но Аня любила дождь. Она задумчиво посмотрела на подувядший букет из осенних цветов на окне. Есть вроде бы не хотелось, и Аня решила пойти прогуляться в сквер и набрать свежих ярких листьев, чтобы поставить их в вазу.

Стремление творить красоту вокруг себя привело к тому, что офис и приёмная гендиректора несколько преобразились. Во время его отсутствия, Аня взяла за правило тщательно проветривать его кабинет, справедливо не доверяя ультрасовременным кондиционерам. Когда директор был у себя и работал, Аня передвигалась практически бесшумно, приглушала сигнал телефона и звук компьютера. Когда Филатов думал над чем-то важным, положив голову на руки и запустив пальцы в волосы (дверь кабинета он закрывать не любил), Аня автоматически готовила свежий кофе и ни с кем начальника не соединяла, записывая необходимую информацию. Еще она стала приносить из дома всякие вкусные мелочи вроде крошечных пирожков с курагой или яблоками, легкомысленных воздушных печений или маленьких пряничков с начинкой и прочих приятных вкусностей, высыпала их в красивую, расписанную Иркой тарелку, пристраивала ее с краю на своем столе и с затаенным удовольствием наблюдала, как Филатов, уходя к себе с кружкой кофе, рассеянно цепляет с тарелки очередной пирожок. Несколько простых, но красивых вазочек со свежими цветами или листьями стали неброской, но неотъемлемой деталью интерьера. Аня всегда меняла букеты в отсутствие шефа, не собираясь нарываться на насмешки. Ей было привычно жить в красивом пространстве, где бы она ни находилась, и она получала от этого много удовольствия, которое приятно скрашивало ее довольно однообразную деятельность. Но она и не подозревала, во что это всё может вылиться…

Вернувшись в приемную после прогулки со свежими яркими листьями в руке и радостной улыбкой на лице, она обнаружила в своем кресле шефа, просматривающего набранную ей, но еще не законченную сводку, и против её воли, улыбка сползла с её лица. Она молча прошла к окну и поставила в вазу все листья, половина которых предназначалась для его кабинета, потом сняла влажный плащ и повесила его в шкаф, чувствуя, как спину буравят его глаза. Потом спокойно обернулась к нему.

– Где ваше «здравствуйте»? – ледяным тоном осведомился Филатов.

– Здравствуйте, – спокойно отозвалась Аня, чувствуя приближающуюся бурю. Филатов был не просто зол, – взбешён неизвестно отчего, и Аня понимала, что ей уготована роль боксёрской груши, хочет она того или нет. Все замерло у нее внутри в ожидании удара, но удар все равно оказался подлым и неожиданным.

– Пытаетесь превратить мой кабинет в райский уголок? – зашипел Филатов. – Хотите, чтобы я оценил ваши женские достоинства? Прикармливаете, чтобы я у вас с ручки стал кушать? На что рассчитываете? На постель? Для любовницы вы в любом случае статями не вышли, уж извините! На прибавку к зарплате? Я вам не за кофе и цветы плачу! Какого черта, я же вас предупреждал, Анна Егоровна! Мне нужны только ваши замечательные мозги! Вы поняли! Только ваши мозги! – последнюю фразу он просто проорал.

Анино лицо застыло в маске спокойствия, но от каждого нелепого, чудовищного обвинения по её спине пробегала холодная дрожь. Жестокая обида скрутила ей внутренности в тугой узел, но она так и не смогла ничего сказать. Она стояла и молча, глупо, как баран, смотрела на него, не видя его, не видя ничего вокруг. Воцарившееся гробовое молчание разорвал громкий, как визг, сигнал телефона.

– Да! – рявкнул Филатов, сорвав трубку. – Да, – повторил он уже спокойнее. – Нет, я сейчас сам к тебе подойду.

Он бросил трубку и рывком поднялся.

– Сводка не закончена, – процедил он сквозь зубы. – Не забудьте свериться с курсом валют. К четырем жду законченный вариант, – он стремительно дошел до двери. Уже в дверном проеме он оглянулся на неподвижно стоящую Аню.

– Надеюсь, вы все хорошо запомнили, Анна Егоровна. Больше повторять одно и то же я не намерен. Всегда можно найти замену кому угодно.

Хлопнула дверь. В ней не было стекла, но ситуация всё равно до боли напоминала ту, из глухого нелюбимого прошлого… Аня почти физически увидела, как сыплются на дорогой ковёр острые матовые осколки, рушатся со своих постаментов развенчанные кумиры.

Она не стала убирать листья и вытряхивать сладости из расписной тарелки. Села за компьютер, сверилась с курсом валют и допечатала завершение сводки. Пока принтер, тихо гудя, распечатывал документ, Аня закрыла фрамуги в приемной и в кабинете Филатова. Потом она рассортировала по порядку отпечатанные листы и аккуратно положила их на своем столе. Подумав немного, выложила на сводку свой пропуск. Подумала еще немного, достала из сумки смешного жирафа и поставила рядом. Вот теперь всё.

Она не помнила, как добиралась до своей квартиры. Вроде бы даже не на автобусе. Дождь лил как из ведра, у нее не было с собой зонта, но это даже радовало. В поисках тепла она заходила в магазины и даже купила в каком-то из них смешную маечку, которая в скомканном виде обнаружилась потом в её сумке. Потом зачем-то сидела в парке на лавочке, и почему-то хотелось поехать на вокзал, но она только смеялась над этим глупым желанием и повторяла, словно заведенная: «Этот номер больше не пройдет, Анжелика Егоровна!» Она бездумно наблюдала за красными и желтыми листьями клёнов, дрожавшими под струями дождя, и ей казалось, что эти качающиеся листья – единственная в жизни реальность, а все остальное – просто не очень хороший сон, и надо поскорее проснуться, но холодная вода капала ей за шиворот, а она почему-то не просыпалась.

Она всё-таки добралась до дома, кое-как содрала с себя мокрую одежду и забралась в постель. Сквозь непрерывный шум в голове и вереницу беспокойных сновидений слышались настойчивые телефонные трели. Её рука машинально шарила в поисках трубки, не находила, потом трели прекратились, и она провалилась в глубокий сон, почти беспамятство.

Когда Филатов вернулся, то сразу увидел пропуск на секретарском столе и игрушечного жирафа. Он всё мгновенно понял. И испытал огромное облегчение. Он упал в кресло, залихватски ухнул, оттолкнулся ногами и проехался до стены и обратно. Эта глупая женщина умудрялась одним своим присутствием переворачивать с ног на голову его жизнь! И эти её дурацкие цветы и пирожки! Когда жена Василия Андреевича Величко, его первого зама, заглянула в его кабинет в поисках мужа в обеденное время, её намётанный взгляд мгновенно оценил, как неожиданно миленько стало в «Мишиной епархии», как она выразилась. Конечно, она поделилась своим восхищением с мужем, а тот, ничтоже сумняшеся, с самим боссом. Филатов даже растерялся. Он вроде не замечал ничего такого… Но когда вернулся к себе и присмотрелся к обстановке «незамыленным» взором, то сразу понял, о чём речь. И где-то внутри начал разгораться праведный гнев. Значит, и она туда же, фальшивая серенькая скромница…

Взгляд его переместился на тарелку, сиротливо примостившуюся на краю стола. Филатов решительно поднялся, схватил тарелку и уже собрался шарахнуть ей об пол, но вдруг замер.

Это была очень красивая, необычная тарелка. Он стряхнул с неё пирожки прямо на стол. По ободу тонкого фарфора вился затейливый узор из переплетённых волн, а в центре из волны выпрыгивали дельфины. Ручная роспись, пусть не слишком профессиональная, но очень живая, оценил Михаил. Дельфины летели стремительно, их морды радостно улыбались. Неужели сама расписывала?..

Филатов присел на край стола с тарелкой в руках, отрешённо глядя на дельфинов.

Она действительно ушла.

Насовсем.

Он так и не понял, что же она от него хотела.

Она не придёт и не потребует в бухгалтерии зарплату, до которой оставалось недолго. Она не будет больше смотреть на него спокойными глазами, в которых ему постоянно чудилась лёгкая насмешка. И её острый язык не воткнётся больше ни в одно его больное место, которые она чувствовала с безошибочной точностью. И эти её рассуждения, зачастую слишком логичные, чтобы их опровергнуть, слишком… тревожащие, что ли…

Боже, как она его достала!

Его пальцы осторожно погладили рисунок на тарелке.

Почему она так легко сдалась? Ведь ей нужны были деньги, она и сама об этом говорила. Ах, нет, она говорила про мечту. Горячая яростная волна гулко шмякнулась в грудную клетку. Какие там мечты у взрослой одинокой девицы! Тьфу!..

Неужели сама рисовала? Пальцы пробежались по кайме. Не может быть. Вот чудо в перьях! Что ему делать теперь с этой тарелкой?

Что ему делать теперь без неё?

И вдруг стало больно.

Как она посмела уйти?

Захотелось лечь на пол и раскинуть руки.

Он всегда был одинок. Только мама и сестрёнка. Больше никого. Только эти женщины не сливались для него в одно смазливое и алчное, жадное, ненасытное, кровососущее женское лицо, всегда похожее на то… из молодости, из зелёной юности.

Анна Егоровна тоже не сливалась, внезапно мелькнула мысль. Это был доселе незнакомый ему хищный женский подвид. В том, что этот подвид, мутировавший, словно вирус гриппа к очередному сезону, намного более опасный, Филатов не сомневался. Как вовремя он от неё избавился!

Она молчала, когда он на неё орал. Вся из себя холодная и невозмутимая, как статуя американской Свободы.

Только плечи чуть вздрагивали.

Боль, словно свернувшийся в груди маленький злобный дракон, стремительно распрямилась. Филатов вздрогнул.

Ни слова не сказала в свою защиту! И неподвижные серые глаза смотрели прямо в его зрачки.

Длинная зубастая драконья пасть вцепилась в сердце.

Она просто сильнее его. Он это понял с самого начала, но ни за что бы себе в этом не признался. Она сильнее, храбрее, мудрее. Она добрая… Она так и осталась стоять, когда он хлопнул дверью.

Дракон разрывал ему внутренности, рыча и полыхая пламенем.

Тарелка врезалась в стену и разлетелась вдребезги. Он метался, злился, ненавидел себя, но знал, что он побеждён, и всё теперь бесполезно. Да и секретарь она первоклассный, и чутьё у неё превосходное – попискивали трусливые мыслишки, приводя его в бешеное отчаяние. И он снова упал в кресло, тяжело дыша. Постепенно он запихал обратно злобного дракона, громадным усилием заставил его свернуться в кольцо и утихнуть.

Догадалась она или нет, что победила?

Догадалась или нет?

Гудки неслись над залитым дождём Владивостоком.

Никто не отзывался…

– Она очень больна, у нее сильный жар, она спит. Приходите позже, через пару дней, – услышала Аня знакомый женский голос сквозь ватную темную тишину.

– Боюсь, я должен её увидеть именно сейчас, – сказал мужской твёрдый голос.

Женский голос возмутился:

– Я прекрасно знаю, что вы – её начальник, но не брат же и не муж. Так что извините, я вас не пущу.

– Тогда мне придется войти без приглашения, – невозмутимо ответил голос, послышалась какая-то возня, и женщина воскликнула:

– Да что вы себе позволяете!

Аня с трудом разлепила глаза. Очертания комнаты немного расплывались. В этот момент в комнату шагнул Филатов, в рукав плаща которого вцепилась негодующая Нинка, таращившая на него свои большие черные глаза. Эта картина была так восхитительно нелепа, что Аня фыркнула и с трудом вытолкнула через непослушные губы:

– Отпусти его, Нинка, это не разбойник, это мой шеф. Бывший…

– Настоящий, – спокойно произнес Филатов, внимательно разглядывающий Аню из-под нахмуренных бровей.

Аня вдруг всей кожей ощутила, какое жалкое зрелище она сейчас собой являет: растрепанная, с лихорадочными пятнами на щеках и нездоровым блеском в глазах, лежащая под толстым одеялом. Рядом обнаружился стул с неизменными атрибутами больного человека – кружкой, упаковками таблеток, термосом, шприцами. Когда Аня увидела шприцы, она тут же ощутила, как ноет ее заднее место, в которое подруга успела чего-то натыкать. Голова ее гудела как рельс, по которому только что промчался груженый состав, а горло драло так, будто она месяц сидела на диете из кактусов.

– Я пыталась его не пустить, между прочим! – воскликнула разъяренная Нинка, готовая оторвать Филатову рукав, а то и чего-нибудь еще. С яростной Нинкой лучше не связываться, это Аня знала по собственному печальному опыту. Как-то они разругались по какому-то идиотскому поводу, и Нинка пропала на полгода, успев расколотить Анину любимую вазу. Они обе очень страдали от этого разрыва, потом долго и упорно ревели, когда помирились и даже нешуточно напились, но с тех пор Аня всегда старалась не распалять вспыльчивую подругу. Так что Филатов был в нешуточной опасности, о чем он, впрочем, ничуть не переживал. Он улыбнулся Нинке и осторожно отцепил ее руку . Потом невозмутимо откинул полы щегольского тёмного плаща и уселся в кресло, стоявшее рядом с Аниной кроватью, словно делал это всю свою жизнь. Нинка, опешив от такой наглости, уже открыла рот, чтобы закатить невиданный скандал, но Аня умоляюще посмотрела на неё:

– Не надо, Нина, пожалуйста!

Нинка зверски посмотрела на Аню и мгновенно переключилась на неё, чего Аня, впрочем, и добивалась.

– А ты тоже хороша, красавица! Ни привета, ни звонка! На звонки тоже отвечать не надо – зачем?! Помирать, так в гордом одиночестве! Ладно, я медсестра! Ладно, ключи есть!

– Я не собиралась помирать, – тихо буркнула Аня.