Лицо ее под черным кружевом, наброшенным на голову, было необыкновенно красиво, хотя и несколько слишком серьезно, что при такой молодости могло показаться немного странным. Быть может, эта серьезность была следствием той тяжелой потери, о которой говорило траурное платье дамы, или, может быть, такое выражение было вообще присуще ее чертам, которые при строгой правильности линий нельзя было назвать мягкими. На высоком лбу и вокруг розовых губ замечались черточки, свидетельствующие о необыкновенной энергии и силе воли, и как ни красивы были темные глаза с длинными ресницами, они смотрели холодно и серьезно, словно чувство было им недоступно. Черное кружево покрывало голову и плечи дамы, но Пауль ясно видел под его складками блестящие золотистые локоны, которыми уже имел счастье любоваться при дневном свете. Увидев молодого человека, дама как будто удивилась.

– Как, вы здесь, господин фон Верденфельс? – спросила она. – Вы тоже возвращаетесь в Германию?

Пауль поклонился.

– Я и не предполагал, что судьба пошлет мне счастье сопутствовать вам. Мне не удалось проститься с вами. Когда я приходил, вас не было дома, как мне сказали.

В последних его словах слышалось проявление обиженного самолюбия, но госпожа Гертенштейн не обратила на это никакого внимания и спокойно продолжала:

– Я получила вашу карточку, но думала, что вы уезжаете в Рим. Ведь, кажется, там вы намеревались провести зиму?

– Да, сначала я рассчитывал поехать в Рим, но несколько дней тому назад получил из дому известия, требующие моего возвращения на родину.

Говоря это, Пауль подошел ближе и остановился прямо перед молодой женщиной. Кроме них на палубе никого не было. Пароход шел спокойно и величественно по водной глади, в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, а сверху красавица луна кокетливо заглядывала в неподвижную поверхность моря. Ее серебристые лучи заливали все каким-то таинственным светом, а легкие волны, выходившие из-под колес машины, сверкали в этих волшебных лучах мириадами разноцветных огней. Прозрачный туман окутывал синеватую даль, только на темном горизонте все еще отчетливо вырисовывался город, как блестящий мираж, который, казалось, скользя по волнам, удалялся все дальше и дальше. Мало-помалу картина эта начала стушевываться, очерки ее становились все неяснее и туманнее, а тысячи огней слились в один круг, с каждым мгновением суживающийся.

– Какая волшебная картина! – вполголоса проговорил Пауль. – И точно в сказке исчезает она из наших глаз.

– Действительно, волшебное зрелище, – подтвердила госпожа Гертенштейн. – Ничего подобного не увидишь в наших германских краях.

– Значит, вы живете в Германии? – спросил молодой человек, очень довольный возможностью завязать разговор. – Еще при первой встрече я подумал, что вижу в вас свою соотечественницу, но ваша прекрасная итальянская речь заставила меня предположить, что вы постоянно живете в Италии.

Тут он остановился, как бы ожидая ответа, но, не дождавшись его, продолжал:

– Море так спокойно, что мы, вероятно, с восходом солнца достигнем берегов Германии и вовремя успеем на курьерский поезд в В. Ведь и вы едете в В.?

Пауль предполагал, что употребил очень искусный маневр, но ему и на этот раз не удалось узнать, куда именно направляется госпожа Гертенштейн, потому что вместо ответа она сама задала вопрос:

– Так вы едете в В., господин Верденфельс?

– Только на несколько дней, а оттуда вернусь на родину.

Госпожа Гертенштейн как будто еще о чем-то хотела спросить своего спутника, но удержалась. Ее приоткрывшиеся губы вдруг сжались и приняли жесткое выражение, между тем как взгляд пристально и серьезно устремился на молодого человека. Впрочем, это продолжалось только одно мгновенье, затем она отвернулась и стала смотреть на море. От Пауля не ускользнул этот взгляд, и мимолетное внимание хорошенькой женщины польстило его самолюбию.

– Скоро эти блестящие берега Италии скроются из наших глаз, – снова начал он. – Особенно из моих, потому что мой путь лежит прямо в горы…

Молодая женщина быстро обернулась к нему.

– В горы? Теперь, поздней осенью?

– Да, – ответил Пауль, несколько озадаченный живостью вопроса. – Быть может, мне придется провести там большую часть зимы. Неправда ли, кажется ужасным похоронить себя в Альпах, среди снега и льда, в это время года? Только такие странные натуры, как мой дядя, могут обитать там с удовольствием.

Госпожа Гертенштейн снова облокотилась о борт парохода и стала внимательно следить за сверкающими брызгами, летящими из-под его колес.

– Значит, у вас есть родственники в горах? – спросила она. – И одной с вами фамилии?

– Да, там живет мой дядя Раймонд фон Верденфельс, под опекой которого я теперь нахожусь. В настоящее время он единственный представитель старшей линии нашего дома и владелец значительных поместий. Но он давно отказался от всякого общения с людьми, и его нельзя даже уговорить поселиться в его родном замке, великолепном Верденфельсе. Он живет круглый год в горах, в своем излюбленном Фельзенеке, и туда-то я теперь еду к нему.

Молодая женщина продолжала смотреть на блестящую игру волн, и только после довольно продолжительного молчания спросила:

– А вы знаете этот Фельзенек?

– Нет, я никогда там не был, но, судя по описанию, это должно быть мрачное и скучное гнездо в скалах, отрезанное от всего Божьего мира, одним словом, это, по-моему, замок, в котором обитают лишь духи и привидения. Я же, к сожалению, не люблю подобного романтического уединения и охотно променял бы его на любой салон нашей столицы, раз уж мне пришлось покинуть Италию.

– Конечно, жизнь в горах после Италии не может понравиться вам, тем более, что вы так неохотно едете в Германию.

– Ах, нет, теперь я еду очень охотно! – воскликнул Пауль с живостью.

Нетрудно было отгадать значение слова «теперь», когда взгляд и тон молодого человека говорили так ясно, но госпожа Гертенштейн не поняла или не хотела понять его смысла, потому что ответила с холодным спокойствием:

– Это очень понятно. Когда возвращаешься на родину, всегда испытываешь желание поскорее увидеть ее.

Молодой человек вовсе не думал этого, но возражать, естественно, не решался. Комплимент, сказанный по адресу его любви к родине, даже несколько рассердил его, и между собеседниками возникла довольно продолжительная пауза.

Пароход, между тем, выходил в открытое море. Действительно, было что-то волшебное в великолепной картине ночного моря. Кругом простиралась залитая лунным светом даль, которая, сверкая серебристой рябью, казалось, уходила куда-то в бесконечное пространство; над нею раскинулось небо, усеянное мириадами ясно сияющих звезд, а между ними величественно плыла красавица луна. С нею все еще соперничала блестевшая далеко-далеко на темном горизонте большая яркая звезда, но вот и она начала меркнуть и, вероятно, через несколько минут совсем погаснет…

– Это Венеция скрывается из наших глаз, – произнес Пауль, указывая на исчезающую звезду. – Кто знает, когда я еще ее увижу!

– А вы так любите ее? – спросила госпожа Гертенштейн.

– О, да, очень люблю! В Венеции я был в первый раз, как и вообще в Италии, но вместе с этим чудным городом исчезает целый год счастливой беззаботной жизни.

– А я уже бывала здесь… в последний раз несколько лет тому назад, – медленно произнесла молодая женщина. – И тогда, точно так же как теперь, она скрывалась в мягких лучах луны.

Как ни спокойно были произнесены эти слова, в них слышалась грустная нотка, да и взгляд, устремленный на исчезавшую звезду, точно затуманился. Может быть, и для нее прошел безвозвратно счастливый и радостный год?..

Пауль не заметил тайной грусти молодой женщины, так как не принадлежал к числу наблюдательных людей, а его веселая натура не выдерживала долго элегического настроения. Вот и теперь он быстро обратил все в шутку.

– По крайней мере она исчезает из наших глаз, как звезда, – шутливо заметил он. – Я буду считать это счастливым предзнаменованием и надеяться, что мечты, взлелеянные мною в этом городе, когда-нибудь осуществятся. Нужно верить в свою звезду!

По всей вероятности, слова, произнесенные таким веселым тоном, не заключали в себе никакого намека, но они произвели странное впечатление на молодую женщину. Она чуть заметно вздрогнула, как будто от прикосновения легкого ветерка, и плотнее закуталась в кружевную шаль. Затем снова как-то загадочно и испытующе посмотрела на своего спутника, хотя веселые и открытые черты его лица не могли ничего скрывать, и перевела свои темные глаза на блестящий отсвет, который минуту спустя совсем исчез, как будто потонул в волнах.

– Звезды гаснут, – проговорила она как будто про себя, но с каким-то жестким выражением, – а с ними и мечты. Жизнь вообще дана нам не для мечтаний, нужно уметь спокойно и прямо смотреть ей в глаза и не доверять никому, кроме самого себя… Покойной ночи, господин фон Верденфельс!

Она повернулась, пошла к лестнице, ведущей в каюты, и исчезла. Пауль недоумевающе смотрел ей вслед. Что это значило? Относились ли последние слова к нему? Во всяком случае его безобидная шутка не могла ни вызвать, ни заслужить подобного грубого замечания. Как ни велико было его увлечение хорошенькой женщиной, в эту минуту оно значительно остыло, точно легкий иней покрыл горячие юношеские чувства.

– Загадочная женщина! – подумал он. – Уж не хочет ли она оттолкнуть меня от себя, чтобы скрыть свои следы? Нет сомнения, она нарочно замяла разговор о родине и конечной цели своего путешествия; но что значил тот странный и пристальный взгляд, как не любопытство? Ее взгляд был устремлен не на меня, а в пространство, лежащее далеко-далеко позади. Я все-таки узнаю, куда она едет!

С этими мыслями он быстро встал с места и тоже сошел в каюту. Поднявшийся ночной ветер вздымал небольшие волны, которые быстро и свободно несли пароход к немецкому берегу.